От времени до времени его можно встретить в кругу шумном и веселом молодежи. У родителей он встречает день своего рождения, посещает Карамзиных и, по-прежнему охваченный настроениями, выраженными в «Арионе», вписывает в альбом дочери историка, Е. Н. Карамзиной, «Акафист» - о спасенном после бури пловце... Одновременно готовит для передачи на высочайшую цензуру новые свои стихотворения - «Ангел», «Отрывок из «Фауста», «Песни о Стеньке Разине», поэму «Граф Нулин» и другие.
Внештатным цензором Пушкина был, по существу, не Николай I, а Бенкендорф, шеф жандармов. О тяжелом подневольном положении поэта дает представление характер его препроводительного к этим стихам письма Бенкендорфу от 20 июля 1827 года: «Честь имею препроводить на рассмотрение Вашего превосходительства новые мои стихотворения. Если Вы соблаговолите снабдить меня свидетельством для цензуры, то, вследствие Вашего снисходительного позволения, осмеливаюсь просить Вас о доставлении всех сих бумаг издателю моих сочинений надворному советнику Петру Александровичу Плетневу...»
* * *
«Я пустился в свет, потому что бесприютен», - писал Пушкин Вяземскому. Но этот «свет» был ненавистен поэту, поэт презирал его. После двухмесячного с небольшим пребывания в Петербурге Пушкин в конце июля 1827 года выехал в м ихайловское.
Работая в 1824 году в Михайловском над третьей главой «Евгения Онегина», Пушкин писал:
Быть может, волею небес,
Я перестану быть поэтом,
В меня вселится новый бес,
И Фебовы презрев угрозы,
Унижусь до смиренной прозы...
И обещал:
...просто вам перескажу
Преданья русского семейства,
Любви пленительные сны
Да нравы нашей старины.
Пушкин пишет 31 июля 1827 года Дельвигу: «Я в деревне и надеюсь много писать, в конце осени буду у вас; вдохновенья еще нет, покамест принялся я за прозу...»
Лета к суровой прозе клонят,
Лета шалунью рифму гонят, -
признается Пушкин в шестой главе «Евгения Онегина».
И принимается пересказывать нравы нашей старины и «преданья семейства» своего прадеда Абрама Петровича Ганнибала: начинает писать в прозе исторический роман «Арап Петра Великого».
К личности Петра I Пушкин вообще проявлял большой и настойчивый интерес. Оценивая эпоху Петра I и его реформы, как «мирную революцию», как мирный переворот в жизни России, Пушкин ставил его в пример Николаю I, предлагал «быть пращуру подобным», не презирать страны родной и самодержавною рукою смело сеять просвещенье, которое единственно приведет к народной свободе.
В романе Пушкин показывает петровское время в столкновении нового со старым, а самого Петра 1 как «великого преобразователя России во всей народной простоте его приемов и обычаев».
Романа этого Пушкин, к сожалению, не закончил. Но образ Петра I занимал всегда большое место в его художественных произведениях и статьях. «Я непременно напишу историю Петра I, а Александрову - пером Курбского, - сказал он тогда же Вульфу, играя с ним на бильярде. - Непременно должно описывать современные происшествия, чтобы могли на них ссылаться. Теперь уже можно писать и царствование Николая, и об 14-м декабря...»
* * *
Обложка первого издания поэмы «Полтава». 1829 г.
В следующем, 1828 году Пушкин снова вернулся к эпохе Петра I и написал историко-героическую поэму «Полтава».
За девять лет до пушкинской поэмы появилась поэма Байрона «Мазепа». Пушкин внимательно ознакомился с нею и пришел к выводу, что «Байрон знал Мазепу только по Вольтеровой «Истории Карла XII»... Но не ищите тут ни Мазепы, ни Карла... он выставил ряд картин одна другой разительнее - вот и всё, - писал Пушкин. - Но какое пламенное создание! Какая широкая, быстрая кисть. Если ж бы ему под перо попалась история обольщенной дочери и казненного отца, то, вероятно, никто бы не осмелился после него коснуться сего ужасного предмета».
Но Байрон создал типично романтическую, а не конкретно-историческую поэму, и Пушкин решает историческую тему по-своему, создает поэму на свой лад: «Соблазн, вражда, измена, лукавство, малодушие, свирепость... Сильные характеры и глубокая трагическая тень набросаны на все эти ужасы. Вот что увлекло меня, - Полтаву написал я в несколько дней...»
Став, как в «Борисе Годунове», на чисто историческую почву, положив в основу ее подлинные исторические факты, Пушкин стремился к наибольшей правдивости в изображении прошлого. «Мазепа действует в моей поэме точь-в-точь как в истории, а речи его объясняют его исторический характер», - писал Пушкин, возражая критикам его «Полтавы».
И подчеркнул с патриотической гордостью, что на поле Полтавской битвы, подготовленной всем развитием Петровской эпохи, решился вопрос о будущности русского государства:
Была та смутная пора,
Когда Россия молодая,
В бореньях силы напрягая,
Мужала с гением Петра.
Суровый был в науке славы
Ей дан учитель: не один
Урок нежданный и кровавый
Задал ей шведский паладин.
Но в искушеньях долгой кары,
Перетерпев судеб удары,
Окрепла Русь. Так тяжкий млат,
Дробя стекло, кует булат.
Полтавской битве отведена третья песнь «Полтавы», и это основная тема поэмы.
Петр I предстает в поэме вождем новой России, «толпой любимцев окруженный», в ее исторический момент, на поле Полтавской битвы:
Выходит Петр. Его глаза
Сияют. Лик его ужасен.
Движенья быстры. Он прекрасен,
Он весь, как божия гроза.
Идет. Ему коня подводят.
Ретив и смирен верный конь.
Почуя роковой огонь,
Дрожит. Глазами косо водит
И мчится в прахе боевом,
Гордясь могущим седоком.
. . . . . . . . . . . . .
Далече грянуло ура:
Полки увидели Петра...
«Полтава», «Медный всадник», «История Петра» - Петр на первом плане во всех этих произведениях Пушкина. В 1834 году он писал: «Россия вошла в Европу, как спущенный корабль, - при стуке топора и при громе пушек. Но войны, предпринятые Петром Великим, были благодетельны и плодотворны. Успех народного преобразования был следствием Полтавской битвы, европейское просвещение причалило к берегам завоеванной Невы».
«Полтава» явилась значительной вехой в творчестве самого Пушкина. Это подчеркивает Д. Д Благой в своей книге «Творческий путь Пушкина» (1826-1830): «Если «Цыганы» подготовили обращение Пушкина к работе над «Борисом Годуновым», опыт «Бориса Годунова» и связанного с этим погружения в творческий мир и метод Шекспира подготовил глубокий внутренний драматизм... сцен «Полтавы», в свою очередь, способствовавших углубленному психологизму маленьких трагедий, осуществленных года полтора спустя после «Полтавы».
Через пять лет после «Полтавы» явится «вторая его поэма о Петре, в которой историзм и народность подымутся на еще более высокую ступень, - «Медный всадник».
* * *
Летом 1827 года Пушкин съездил в Михайловское и снова вернулся в Петербург. В пути у него произошла 14 октября удивительная встреча. На станции Залазы, между Боровичами и Лугой, он остановился в ямщицкой избе. Пока перепрягали лошадей, Пушкин увлекся оказавшимися на столе «Духовидцами» Шиллера и неожиданно услышал звон колокольцев приближавшихся правительственных троек. Подъехали четыре тройки с фельдъегерем.
Пушкин вышел на крыльцо.
«Один из арестантов, - записал он тогда, - стоял, опершись у колонны. К нему подошел высокий, бледный и худой молодой человек с черною бородою, в фризовой шинели... Увидев меня, он с живостью на меня взглянул. Я невольно обратился к нему. Мы пристально смотрим друг на друга - и я узнаю Кюхельбекера. Мы кинулись друг другу в объятия. Жандармы нас растащили. Фельдъегерь взял меня за руку с угрозами и ругательством - я его не слышал. Кюхельбекеру сделалось дурно. Жандармы дали ему воды, посадили в тележку и ускакали. Я поехал в свою сторону. На следующей станции узнал я, что их везут из Шлиссельбурга, - но куда же?»
Кюхельбекера перевозили тогда из Шлиссельбургской крепости в Динабургскую - он отбывал каторгу за то, что 14 декабря 1825 года «лично действовал в мятеже с пролитием крови и мятежников, рассеянных выстрелами, старался поставить в строй».
Эта неожиданная встреча потрясла лицейских друзей. Пушкин называл Кюхельбекера «братом родным по музе, по судьбам». С ним любил он беседовать в Лицее «о Шиллере, о славе, о любви». Поэт и чудак, «верная невинная душа», вечный неудачник, Кюхля, как называли его товарищи, был подлинным рыцарем чести и свободы.
После Лицея Пушкин все чаще и чаще возвращается тепло и сердечно к мыслям о нем.
В Париже Кюхельбекер читал лекции о русской литературе, но политическое направление их было таково, что русский посол выслал его за них в Россию. Пушкин запрашивает 21 июля 1822 года брата Льва: «Что Вильгельм? есть ли об нем известия?»
Приехав в Тифлис и устроившись на службу у А. П. Ермолова, «проконсула Кавказа», Кюхельбекер вынужден был и эту работу оставить. Пушкин 30 января 1823 года снова спрашивал брата: «А где Кюхельбекер?»
В письмах к друзьям Пушкин часто просит обнять Кюхельбекера и Дельвига, а 25 января 1825 года спрашивает П. А. Вяземского: «Что мой Кюхля, за которого я стражду, но все люблю? Говорят, его обстоятельства не хороши - чем не хороши?»
В одиночных камерах царских крепостей за участие в восстании 14 декабря 1825 года Кюхельбекер пробыл свыше десяти лет, и все эти годы Пушкин не забывал о нем и помогал ему чем мог.
Видимо, не без помощи тюремщиков Кюхельбекеру удалось, наладить даже сношения с внешним миром. 10 июля 1828 года он переслал Пушкину некоторые сочиненные им в Динабургской крепости «безделки». 20 октября 1830 года - новое письмо, в котором сообщал, что голоса петербургской жизни от времени до времени доходят до него сквозь глухие крепостные стены. В этом письме он благодарит друга за «Полтаву», дает высокую оценку «Борису Годунову».