- Ах, не ездите! Там убили Грибоедова...
- Будьте покойны, сударыня, - ответил Пушкин, - неужели в одном году убьют двух Александров Сергеевичей? Будет и одного!
Еще один знакомый заметил Пушкину:
- О боже мой, не говорите мне о поездке в Грузию. Этот край может назваться врагом нашей литературы. Он лишил нас Грибоедова.
- Так что же? - ответил поэт. - Ведь Грибоедов сделал свое. Он написал уже «Горе от ума»...
Пушкин выехал на Кавказ 1 мая 1829 года. «Кавказский край, знойная граница Азии... Ермолов наполнил его своим именем и благотворным гением...» - писал он брату Льву еще 24 сентября 1820 года, из ссылки.
Уже тогда Пушкин заочно познакомился с знаменитым «проконсулом Кавказа» Алексеем Петровичем Ермоловым, который был в 1798 году посажен императором Павлом I в крепость и затем сослан... Ермолов прославился в войну 1812 года, и Александр I назначил его в 1817 году главноначальствующим Грузией, где он проявил себя талантливым администратором.
Поникни снежною главой,
Смирись, Кавказ: идет Ермолов! -
восклицал Пушкин в том же, 1820 году в эпилоге «Кавказского пленника».
Пушкин знал, как необычайно популярен был на Кавказе Ермолов, как покровительствовал он находившимся под его началом ссыльным декабристам и как они любили его. Знал, что, находясь у Николая I под сильным подозрением, Ермолов вынужден был в 1827 году, во время персидской кампании, подать в отставку и поселился в своей деревне под Орлом.
Выехав из Москвы и явно рискуя, Пушкин все же решил свернуть в сторону и сделать двести верст лишних, чтобы увидеть Ермолова.
«Лицо круглое, огненные серые глаза, седые волосы дыбом. Голова тигра на геркулесовом торсе» - таким предстал перед поэтом прославленный генерал.
Сам Ермолов тогда же, в мае 1829 года, писал Денису Давыдову об этой встрече: «Был у меня Пушкин. Я в первый раз видел его и, как можешь себе сообразить, смотрел на него с живейшим любопытством. В первый раз не знакомятся коротко, но какая власть высокого таланта! Я нашел в себе чувство, кроме невольного уважения».
Посетивший позже Ермолова П. И. Бартенев писал восхищенно: «Как хорош был среброволосый герой Кавказа, когда он говорил, что поэты суть гордость нации...»
* * *
Из Орла, минуя Курск и Харьков, Пушкин «своротил на прямую тифлисскую дорогу». «Переход от Европы к Азии делается час от часу чувствительнее», - писал Пушкин и рассказал, как посетил по пути калмыцкую кибитку:
«Всё семейство собиралось завтракать; котел варился посредине, и дым выходил в отверстие, сделанное вверху кибитки. Молодая калмычка, собою очень недурная, шила, куря табак. Я сел подле нее. «Как тебя зовут?» - «***». - «Сколько тебе лет?» - «Десять и восемь». - «Что ты шьешь?» - «Портка». - «Кому?» - «Себя». - Она подала мне свою трубку и стала завтракать».
Кибитка представляла собой клетчатый плетень, обтянутый белым войлоком. В котле варился чай с бараньим жиром и солью. Калмычка подала Пушкину свой ковшик. Он «не хотел отказаться и хлебнул, стараясь не перевести духа», и попросил чем-нибудь заесть это варево. Ему дали кусочек сушеной кобылятины, чему он был очень рад. «Калмыцкое кокетство испугало» Пушкина, и он поспешил выбраться из кибитки.
Этой «степной Цирцее» Пушкин посвятил 22 мая 1829 года стихи:
Твои глаза, конечно, узки,
И плосок нос, и лоб широк,
Ты не лепечешь по-французски,
Ты шелком не сжимаешь ног,
По-английски пред самоваром
Узором хлеба не крошишь,
Не восхищаешься Сен-Маром,
Слегка Шекспира не ценишь,
Не погружаешься в мечтанье,
Когда нет мысли в голове,
Не распеваешь: Ма dov’e14,
Галоп не прыгаешь в собранье...
Что нужды? - Ровно полчаса,
Пока коней мне запрягали,
Мне ум и сердце занимали
Твой взор и дикая краса.
Друзья! не всё ль одно и то же:
Забыться праздною душой
В блестящей зале, в модной ложе,
Или в кибитке кочевой?
* * *
«На холмах Грузии...» Автограф с рисунком А. С. Пушкина.
Пушкин приближался к Кавказу. Вдали показались десять лет тому назад воспетые им в «Кавказском пленнике» «престолы вечные снегов». Попрежнему «орлы с утесов подымались», «сдвигая камни вековые, текли потоки дождевые»... Они были всё те же. Но кругом поэт нашел большую перемену. «Мне было жаль их прежнего, дикого состояния, - писал Пушкин, - мне было жаль крутых каменных тропинок, кустарников и неогороженных пропастей, над которыми, бывало, я карабкался...»
Пушкин и сам изменился за десятилетие, протекшее со дня его первой встречи с Кавказом. Это был уже не юный романтический автор «Кавказского пленника», а много переживший, многое познавший тридцатилетний человек, ставший певцом русской действительности.
На горячих водах поэта снова охватили волнующие воспоминания о первом путешествии по Кавказу: «Я поехал обратно в Георгиевск - берегом быстрой Подкумки. Здесь бывало сиживал со мною Николай Раевский, молча прислушиваясь к мелодии волн», - вспоминал Пушкин.
Рядом с образом Николая Раевского перед поэтом встал образ сестры его, Марии Раевской, вышедшей замуж за декабриста Волконского и находившейся тогда вместе с мужем «далеко» в Сибири, на каторге. И вот слагается страстный гимн о давней его «утаенной любви»:
Всё тихо - на Кавказ идет ночная мгла,
Восходят звезды надо мною.
Мне грустно и легко - печаль моя светла,
Печаль моя полна тобою -
Тобой, одной тобой - унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит оттого,
Что не любить оно не может.
Прошли за днями дни. Сокрылось много лет.
Где вы, бесценные созданья?
Иные далеко, иных уж в мире нет.
Со мной одни воспоминанья.
Я твой по-прежнему, тебя люблю я вновь
И без надежд и без желаний.
Как пламень жертвенный, чиста моя любовь
И нежность девственных мечтаний.
Рядом с этими воспоминаниями встал другой образ - Натальи Гончаровой, чьей руки добивался в ту пору Пушкин... Он не мог поэтому открыто сказать тогда, что в душе его воскресли на Кавказе воспоминания о прежнем глубоком чувстве. И сразу же в первом, черновом, варианте стихотворения перечеркнул третью строфу, а вслед за нею и четвертую.
Остались лишь первые две, предельно обобщенные строфы, которые можно было отнести не к давнему увлечению Марией Раевской, а к новому, возникшему в сердце поэта чувству - увлечению Натальей Гончаровой.
При этом Пушкин изъял из первой строфы и упоминание о Кавказе, где он встретился с Марией Раевской, обозначив местом действия Грузию и берег Арагвы. После всех этих изъятий и исправлений стихотворение опубликовано было в таком виде:
На холмах Грузии лежит ночная мгла:
Шумит Арагва предо мною.
Мне грустно и легко; печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою,
Тобой, одной тобой... Унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит - оттого,
Что не любить оно не может.
* * *
«Кавказ нас принял в свое святилище. Мы услышали глухой шум и увидели Терек, разливающийся по разным направлениям... Чем далее углублялись мы в горы, тем уже становилось ущелье...» - записал Пушкин. Величавая, суровая природа, населяющий его свободный, гордый народ произвели на поэта большое впечатление.
Он очень мало написал в 1829 году, до поездки на Кавказ.
Направляясь по Военно-Грузинской дороге, Пушкин поражен был величием Дарьяльского ущелья, видом развалин крепости на крутой скале, где, по преданию, скрывалась какая-то царица Дария, именем этой царицы и было названо ущелье. Пушкин часто «шел пешком и поминутно останавливался, пораженный мрачною прелестию природы». Вот эту «мрачную прелесть природы» он и отразил потом в стихотворении «Кавказ»:
Кавказ подо мною. Один в вышине
Стою над снегами у края стремнины:
Орел, с отдаленной поднявшись вершины,
Парит неподвижно со мной наравне.
Отселе я вижу потоков рожденье
И первое грозных обвалов движенье.
Здесь тучи смиренно идут подо мной;
Сквозь них, низвергаясь, шумят водопады;
Под ними утесов нагие громады;
Там ниже мох тощий, кустарник сухой;
А там уже рощи, зеленые сени,
Где птицы щебечут, где скачут олени.
А там уж и люди гнездятся в горах,
И ползают овцы по злачным стремнинам,
И пастырь нисходит к веселым долинам,
Где мчится Арагва в тенистых брегах,
И нищий наездник таится в ущелье,
Где Терек играет в свирепом веселье;
Играет и воет, как зверь молодой,
Завидевший пищу из клетки железной;
И бьется о берег в вражде бесполезной,
И лижет утесы голодной волной...
Вотще! нет ни пищи ему, ни отрады:
Теснят его грозно немые громады.
* * *
Встреча А. С. Пушкина с телом А. С. Грибоедова. С акварели П. Бореля.
Пушкин приближался к Тифлису. Здесь надеялся он найти своего старинного друга Николая Раевского, но, узнав, что полк его уже выступил в поход, решился просить у главнокомандующего Кавказским корпусом графа Паскевича позволения приехать в армию.
В ожидании ответа знакомился с Тифлисом. Его дружески встретили виднейшие грузинские поэты Александр Чавчавадзе и Григорий Орбелиани. Передовая русская и грузинская молодежь устроила в его честь торжественный праздник в загородном саду за рекой Курой. Пушкина осыпали цветами, к нему «подходили с заздравными бокалами и выражали ему, как кто умел, свои чувства, свою радость видеть его среди себя и благодаря его от лица просвещенных современников и будущего потомства за бессмертные творения, которыми он украсил русскую литературу».