Польщенный моим комплиментом, Юрий Юрьевич посадил аккордеон себе на колени, надел ремни и начал проигрывать все этюды и песенки. Указывая мизинцем с длинным треугольным наточенным ногтем на ноты, преподаватель, сам того не ведая, облегчал мне задание.
Я, словно магнитофон, «записывала на подкорке» все, что услышала. Потом, по окончании урока, неслась опрометью домой. Там расчехляла «аппарат» и начинала наигрывать по памяти то, что услышала на уроке. В моей тетради вы не нашли бы ни одной ноты. Тетрадь по музыке была исчеркана названиями нот: «До», «Ре», «Ми» и так далее. И этюд, и песенки были «переведены» мною на личный язык, который понимала только я. А клавиши на аккордеоне, для скорейшего изучения, были подписаны простым карандашом. Естественно, получив то, что мне надо было, я наотрез отказалась ходить на ароматические занятия. Я усиленно занималась дома.
Однажды Лена, растягивая слова, спросила у меня:
– Дина, Юрий Юрьевич спрашивает, когда ты придешь на занятие? У нас скоро зачет по музыке. Всю программу надо выучить. Я вот никак этюд не запомню. Он такой сложный!
– Надо было убегать от медведя, Лен.
– От какого медведя? – недоумевая, спросила Лена.
– От того, который тебе на ухо наступил. Догнал и жестоко растоптал твои уши.
Лена обиделась, повернулась и медленно, как речная баржа, «поплыла» по коридору в класс. Более медлительного человека еще надо поискать. И не гарантия, что вы его найдете.
В день сдачи музыкального зачета я немного волновалась. Меня не штормило по девятибалльной шкале, но три балла точно были. Я собрала волосы в тугой пучок, надела мамины очки. Белая блузка и обтягивающая длинная юбка делали из меня музыкальную даму, мечтающую давать сольные концерты. Мы с девочками скромно стояли перед кабинетом, в котором проходил зачет по музыке. У крохотного окошка расположился стол с неизменным мутным графином. За столом восседали четыре преподавателя. Посреди комнаты стоял стул для экзаменуемого, а рядом с ним на полу аккордеон. Студент должен был взять этот музыкальный инструмент и начать проигрывать выученную программу. Мои руки похолодели.
– Ага, Ожерельева тоже тут? – дыхнул здоровым образом жизни Юрий Юрьевич, выходя из кабинета за журналом посещений.
– Конечно. Зачет все-таки. Это для меня святое.
– А как же ты собираешься сдавать зачет, если не посещала занятия? Ладно, стой, мне «двойки» не жалко. Девочки, пропустите ее вперед. Зачем долго мучиться человеку.
Это здорово меня раззадорило. Дождавшись, пока Юрий Юрьевич вернется с журналом, я вместе с ним вошла в комнату для «экзекуций». Поздоровавшись с экзаменаторами, я благочинно уселась на стул. Все четверо уставились на меня. Юрий Юрьевич ехидненько улыбался, постукивая мизинцем с треугольным ногтем по столу. Соединив пальцы рук в замочек, я вывернула руки, потягиваясь за ними. Раздался хруст. Преподаватели поморщились и переглянулись. Поставив аккордеон на колени, я выкрикнула «С Богом!» и начала играть.
То, что произошло дальше, поменяло в корне отношение Юрия Юрьевича ко мне. Он совершеннейшим образом не понимал, что происходит. Надеясь не аттестовать меня на первом зачете, тем самым отомстить за мое отсутствие на занятиях, он понял, что это ему не удастся.
С энтузиазмом одаренного музыканта я отыграла всю положенную программу. Потом сняла аккордеон, поставила его на пол, встала, еще раз сделав замочек руками, хрустнула костяшками пальцев и низко-низко поклонилась. Поняв, что тугая длинная юбка начинает трещать по швам от моего глубокого «пардона», я быстренько ретировалась из кабинета.
Итог зачета подводили, собрав всех учащихся-аккордеонистов. Девочки из нашей группы, а также из параллельных групп переживали за результаты, стоя перед кабинетом. Наконец, нас позвали для оглашения оценок. Меня, видимо, оставили «на закуску». Перечислив всех, Юрий Юрьевич посмотрел на меня.
– Ну, что сказать об Ожерельевой. То, что она бессовестно прогуливала занятия по музыке, не делает ей чести. Но я, как ценитель талантов, хочу высказать свое восхищение музыкальными способностями этой студентки. Программа отыграна ею великолепно. Оценка «пять»! Поздравляю, Дина.
В дальнейшем Юрий Юрьевич перестал обижаться на меня за отсутствие на занятиях. Он привык к тому, что я, получая новую программу, просила его идеально ее исполнить и испарялась надолго. Он даже приводил меня в пример другим:
– Вот Ожерельева не ходит на занятия, но мастерски сдает зачеты. Это парадокс! А вы умудряетесь ходить и так жутко тупить, барышни.
Несмотря на то, что Юра «в кубе» перестал обижаться на меня и признал мой талант, здоровому образу жизни он не изменял…
Глава 9Жизнь – театр, но не все мы в нем актеры…
– Итак, – в завершение своей речи Татьяна Григорьевна объявила вердикт, – считаю театральную неделю фестиваля, посвященного творчеству Василия Макаровича Шукшина, открытой.
В аудитории, где мы заседали вот уже два часа, обсуждая дела училищно-насущные, было жарко, душно и пахло духами разных сортов. Девочки моей группы любили классный час. Мы считали, что раз его не избежать, то надо успокоиться и молча сносить все тяготы, скрашивая проведенное время чем-то интересным. Что-то интересное – это рассматривание редких тогда заграничных журналов моды «Бурда» и косметичек своих подружек. Под монотонное чтение нравоучительной лекции классного руководителя на тему «Почему так много плохих оценок в нашей группе?» или «Радуйтесь, девочки, скоро субботник!» мы занимались каждая своим делом.
Я молча гипнотизировала отражение в крохотном зеркальце, рассматривая каждую намазанную тушью ресничку, когда неожиданно услышала:
– Зою будет играть Дина Ожерельева, Андрея сыграет Танюшка Золотухина.
Мой взгляд застыл, а мозг, наоборот, очнулся. Я посмотрела на Танюшу. Она сделала удивленный вид и пожала в ответ плечами, видимо, для нее тоже услышанное было открытием. Мы переглянулись и вдвоем одновременно уставились на Татьяну Григорьевну.
– Татьяна Григорьевна, какую еще Зою мне надо играть? Космодемьянскую, что ли?
Девчонки прыснули со смеху. А классная руководитель нахмурилась и ответила:
– И кто же это у нас спрашивает? Кто же это у нас любитель театра и кино? Кто ходил в театральную студию? Дина, ты разве не слышала, что я тебе говорила? Конечно! Боевой раскрас и отражение в зеркале для вас, девочки, важней! А ну-ка быстренько отложили все свои побрякушки и послушали меня.
По столам прошлась волна шуршания закрывающихся журналов и захлопывания косметичек. И когда наступила полнейшая тишина, Татьяна Григорьевна снова заговорила.
– Итак, повторяю, мои дорогие. У нас с вами впереди интереснейшее мероприятие. Директор училища официально объявила о том, что предстоящая неделя будет проходить под девизом «Театр любят все!». Вы же любите театр?
Девочки не выказали особого рвения. Кто-то откровенно скривился, кто-то просто пожал плечами, не понимая, что все-таки от них хотят. Но почти все одновременно посмотрели на меня. Приподняв левую бровь и подперев левой рукой щеку, я скосила глаза к переносице. Эту «славу» я снискала себе сама, рассказывая одногруппницам, что с самого детства занималась в театральной студии. А плавная походка у меня еще и оттого, что ровно год и ни дня больше я посещала балетную студию. Занималась весьма усердно и поэтому научилась ходить как балерина. В эти фантазии девчонки свято поверили.
– Дина, хватит паясничать. Я выдвигаю твою кандидатуру без голосования. И Танюшину тоже. Вы обе прекрасно справитесь с ролями.
Честно сказать, я действительно в глубине души любила театр и мечтала сниматься в кино. В детстве прочитала книгу об отважной девочке Гуле Королевой, у которой была героическая интереснейшая судьба.
Я впечатлилась тогда не по-детски. А особенно мне понравился момент, когда к Гуле на улице подошла ассистент режиссера и запросто задала ей вопрос о том, хочет ли Гуля сниматься в кино. Я так мечтала о таком же вопросе! Продумывала ответы и позы, в которых буду давать согласие на съемку. Но, к сожалению, мне никто ни разу в жизни не предложил сниматься в кино…
Да, я ходила в театральную студию, но не в детстве, а уже в сознательном старшем возрасте, после поступления в педагогическое училище. Но должна честно признаться, что театральный любитель я специфический, со своими особенностями.
Будучи авантюрной и рисковой, я также являюсь самым трусливым и совершенно не публичным человеком. Авантюризм мой всегда был приправлен не щепоткой, а солидной горстью страха. Я была и остаюсь этаким смельчаком с трясущимся от страха «хвостиком». Шла в бой, готовая в любую минуту упасть в обморок в позе «лезгинки». Мечтая сниматься в кино, я понимала, что вряд ли смогу даже просто открыть рот, чтоб произнести хотя бы одну фразу перед камерой.
Но все-таки я мечтала. А со временем определенно решила преодолевать свой страх и боязнь сцены.
Преодоление переживаний и работа над собой начались с посещения открытого занятия в театральном кружке при Доме культуры в моем городе. Подруга Маринка долго и упорно уговаривала меня сходить вместе с ней в Дом культуры. Я очень переживала, словно должна была идти не на открытое занятие, а как минимум на премьеру спектакля в моем одиночном исполнении.
Мы были самыми взрослыми в группе начинающих артистов. Возрастная лестница начиналась с двух третьеклашек, продолжалась одним пятиклассником, тремя семиклассницами и заканчивалась нами, студентками училищ.
Конечно, было скучновато среди этой малочисленной «мелюзги», но любовь к театру брала свое. Наша руководитель Наталья Михайловна Ктиторова тихонько посмеивалась, когда мы с Маринкой разыгрывали свои домашние задания, подготовленные этюды.
Столько наигранного пафоса не было со времен Веры Холодной. Для того чтобы скрасить и без того «сильный на эмоции» этюд, мы приносили из дома реквизит. Как нам тогда казалось, он был необходим для передачи всей сюжетной линии. Толстые жемчужные нити, браслеты с искусственными рубинами, сделанные местными умельцами пластмассовые диадемы в «бриллиантах», ободранных в нескольких местах. Такого товара в советское время перестройки было полно в любом подземном переходе. И нам, для исполнения театральных этюдов, они были как нельзя кстати.