вы взять вашу избранницу замуж. Знаю, это теперь мало где принято, но мы здесь сохраняем традиции». Мощно, да?.. Ну, я, конечно: «Не исключаю такой вариант. Правда, для того чтобы делать предложение, нужно все-таки узнать человека ближе, не правда ли?» Она: «Вы знакомы с Валентиной Федоровной уже три месяца, наверняка могли убедиться, какой она замечательный и чистый человек. В старину сватали зачастую почти незнакомых, и ничего, семьи были крепкими, многодетными. Не обязательно ходить по ресторанам». Ну тут уж я не выдержал: «А вам не кажется, Людмила Викторовна, что вы перегибаете палку. Я вам не школьник и не студент-практикант, а взрослый мужчина. И позвольте мне самому решать, как мне ухаживать за потенциальной невестой. Людям нужно по-настоящему узнать друг друга, понять, подходят они или нет. Четырнадцать процентов пар распадаются из-за того, что им не нравится запах друг друга. У нас, — говорю, — не девятнадцатый век и, слава богу, уже не социализм, а свобода. Каждый вправе сам выбирать…» Как она взвилась! Как ее понесло! И про свободу, про бездуховность, проституцию, наркоманию, мой цинизм… Ну, думаю, не выжить тебе, Серега, в таком заповеднике. К Валентине любовь не то чтоб испарилась, а такой стала, как к инвалиду, что ли… А когда она узнала, что заявление подал, так на меня посмотрела. Я ей говорю: «Валентина, поехали отсюда. Найдем другой город, другую школу». Она прям с лица спала, шепчет: «Нет. Это моя родина». Ну нет так нет. Уехал.
Подобные истории Сергей рассказывал каждый год, или через год, или раз в три года — дольше нигде не задерживался. Седых слушали с печальной усмешкой: «Эх, Сережка, Сережка». А он в душе жалел их.
Есть, конечно, поговорка — где родился, там и пригодился, но она не для него. Люди делятся на тех, что сидят на одном месте, обустраивая свое гнездо или норку, возделывая почву вокруг, подстригая газон из поколения в поколение, и рвущихся прочь от гнездышка или норки. Не будь этих вторых, планета была бы сплошным белым пятном.
Если принять теорию, что наши предки зародились в одном каком-то месте, то расселиться по Земле их заставило наверняка не перенаселение. Их тянула жажда постигать пространство. Вряд ли юкагиров на берег Ледовитого океана или рапануйцев на остров Пасхи загнали более сильные соседи — шли и плыли туда, скорее всего, по своей охоте, в поисках лучшей доли. Интересно, что, как недавно доказали ученые, через многие тысячи лет потомки выходцев из Африки потянулись из Европы и Азии на свою прародину — в район озера Чад, нынешнюю Эфиопию, — словно сообщили природе, что семя гомо сапиенс распространено повсеместно…
Сергей любил родной Екат, но через несколько дней уставал в нем. Начинал тосковать. Квартира, в которой знал каждую мелочь, мама, для которой он по-прежнему был несмышленым мальчишкой, тополя во дворе, школа, где отучился все десять лет, гастроном, гаражи, стойки для бельевых веревок, многократно покрашенные, и, если колупнуть эти синие-коричневые-зеленые-бордовые слои, дойдешь до ржавого, уставшего металла. И сам начинаешь казаться себе уставшим, покрывающимся ржавчиной, и ищешь школу в каком-нибудь городке или поселке, где еще не бывал, куда требуется учитель истории или русского языка и литературы.
Конечно, он не молодел, но видел себя в зеркале каждый день — когда брился, умывался, поэтому к себе, постепенно матереющему, привык. А вот мама, друзья и приятели юности, с которыми встречался спустя время, вызывали грусть. Не тем даже, что мама стареет, а друзья из парней и девчат превращаются в дядь и теть, а этим своим прозябанием на одном месте. Деятельным вроде, но все равно прозябанием.
И о чем они вспомнят потом, перед смертью? Что выделят из тех десятков лет, что были после школы, института? Ведь там будет одно. Один и тот же дом, одна и та же дорога на работу, одна и та же работа, одни и те же люди вокруг. Жуть.
Сергей ежился от этой перспективы и скорей, чтоб взбодриться, раскладывал свою послеинститутскую жизнь на этапы, выделять события.
В таком-то году был Туринск, а с такого-то по такой-то работал в Верхотурье, такой-то и такой-то провел в Ирбите, а в таком-то его занесло в Кунгур… Там-то была Наталья, там-то Ирина, а там-то по нему сохла Рая, но он никак не мог ответить взаимностью — не лежала душа, а вот к Валентине там-то лежала так, что не выдержал ее каменной неприступности и уволился…
Да и для дружбы полезны периоды разлук. Работай он в одной школе, например, с Седых, наверняка бы давно друг другу осточертели, рассорились из-за какой-нибудь ерунды. А так — редкие телефонные звонки, еще более редкие посиделки за накрытым столом дружбу только укрепляли. Тем более поговорить есть о чем — коллеги. Но — не сослуживцы.
Познакомились летом восемьдесят девятого на экзаменах на истфил их областного пединститута. Юлька была тоненькой, скромненькой, в старомодном платье в цветочек из легкой такой ткани; на площади перед центральным входом, где вечно гулял ветер, подол платья то и дело взлетал, и Юлька скорее хватала его, опускала под взглядами парней, успевших увидеть розовые продолговатые бедра… Славка выглядел стопроцентным ботаником, только очков не хватало, все время листал какие-то учебники и тетради, казалось, он-то один Юльку с ее ногами и не замечает. А вот же, на первом курсе стали парой, на третьем поженились, и столько времени вместе.
Юлька успела поправиться, даже слишком, стала этакой сдобкой, со Славки сползла личина ботаника — превратился в мужичка, уверенного в себе, но чересчур: наверняка ведет уроки по лекалу, мало читает новых материалов, строго пресекает вольнодумцев, требует порядка и дисциплины.
Сергей же, хоть, естественно, годы берут свое, остается прежним. Сухощавый, подвижный, сомневающийся, хватающийся за книги и публикации в интернете, выписывающий журнал «Дилетант», в джинсах, свитере или клетчатой рубашке навыпуск, с начесом и прямым, по моде восьмидесятых, пробором… По крайней мере, ему хотелось верить, что он если и меняется, то не сильно.
Сдружился с Юлькой и Славкой не сразу. По сути, все пять лет оставались просто однокурсниками — здоровались, иногда выпивали вина в дешевых кафешках после лекций, болтали, давали друг другу конспекты, если кто-то вдруг не был на лекции… В общем, таких, приятельствующих, было человек пятнадцать на курсе из двадцати с лишним. Остальные держались поодиночке — здоровались, прощались…
Дружба, именно дружба, а не приятельство, возникла позже.
В девяносто четвертом году, когда выпускались из института (он уже успел стать педуниверситетом), система распределения на работу накрылась крышкой, да и вообще профессия учителя считалась лишней, смешной, позорной даже. Большинство ребят окончили институт ради дипломов — с дипломами, как им казалось, легче было войти в бизнес.
И вот на обмывке этих самых дипломов Сергей, захмелевший от шампанского и водки, заявил, что едет в сельскую школу в Серовский район, один из самых отдаленных и бедных. И, помнится, образовавшуюся тишину после таких слов прервал именно Славка. Как-то очень серьезно и взросло спросил:
— Это правда?
— Да, я словами не бросаюсь.
И через месяц действительно уехал. И отработал там два года.
После этого Юлька и Славка стали воспринимать Сергея сначала как героя — не только остался в профессии, но вдобавок и трудится бог весть где, — а потом, после двух-трех смен мест работы, как непутевого сына, что ли.
Судьба очень долго не давала им ребенка. Сергей, ругая себя за такие мысли, ждал, что вот-вот или Славка, или Юлька не выдержат и уйдут к другому человеку. К тому, кто ребенка сделает… Иногда осторожно, прячась за шутливый тон, интересовался:
— Хотите ли наследников, господа?
Отвечала обычно Юлька. Прижималась к мужу мягким и спелым боком и говорила:
— Хотим. Не получается.
Потом следовали уточнения: оба здоровы, и группы крови с резус-фактором вроде подходящие, но вот — никак. Пробовали даже искусственное оплодотворение, денег заплатили. Бесполезно.
И все же случилось: в тридцать четыре года Юлька забеременела. Для всех это было удивительно, даже пошли разговоры, что отец не Славка.
Сергей, слыша их, отмахивался:
— Перестаньте. Радоваться надо. Добились ребята.
— Да ведь как? Ну три года замужем, ну пять, а тут почти после двадцати. Как в сказке какой-то.
— Бывает, все в жизни бывает…
Родила Юлька в начале августа — Сергей как раз оказался дома в отпуске, встречал ее вместе со Славкой и их родней. Хлопнул пробкой шампанского, как на свадьбе…
На свет появилась девочка, которую назвали Надей.
— Ну, что-то вы без фантазии, — морщились близкие. — Надь сейчас каждая пятая. Могли б пооригинальней что-нибудь.
— Наденька, — отвечали Седых. — Она наша Надежда.
Сергей в те недели часто бывал у них. Стоял перед кроваткой, смотрел на младенца. Надя постоянно шевелила ногами и руками, словно делала какие-то гимнастические упражнения. Это было странно и страшновато.
— А что она так? — однажды спросил. — На ушу похоже.
— Мышцы разрабатывает, — ответил Славка и понизил голос: — Юля раньше времени ведь… на два месяца почти… кесарево пришлось делать.
Когда девочка пыталась смотреть на что-нибудь, зрачки у нее расползались в разные стороны. От этого тоже становилось не по себе, но тут Сергей знал: у новорожденных часто расфокусированный взгляд.
— Что, Сергунь, — говорила Юлька, — завидно? Давай тоже делай своих. Пора.
— Надо бы, — соглашался он, — надо…
А в душе уверенности не было — там была тишина. Или вообще пустота. И тогда, перед кроваткой, Сергей, кажется, впервые не понял еще, а почувствовал, что, видимо, проскочил в своих экспедициях какую-то важную точку, необходимую зацепку, спасительный крючок.
«Да нет, — пытался возражать, — что для мужика тридцать пять, это фигня. Пусть не всё впереди, но очень многое — почти всё».
Вернулся в городок под названием Заводоуковск, где тогда работал, и стал подумывать о женитьбе. На примете здесь были две женщины. Не учительницы, слава богу. С одной отношения сложились отличные, на другую поглядывал. Хотя той влюбленности, что разгоралась раньше, он не ощущал. И не мог сказать себе: вот с этой или с этой я буду счастлив всю жизнь. Нет, скорее всего, через два-три года снова потянет отсюда, и жена не удержит. И наверное, даже ребенок.