Я поймал трехколесное велотакси. Сумерки и вечерний пейзаж вдоль дороги действовали умиротворяюще. Я не романтичный человек, но в тот момент я расслабился, успокоился — может быть, оттого, что работа подошла к концу. Я заговорил на корявом английском с дедушкой, который крутил педали. Он все время мне советовал посетить злачные места. Меня в этот момент совсем не тянуло пускаться во все тяжкие.
Я ему сказал:
— Я проголодался. Отвези меня поесть.
Он ответил:
— Тогда поехали на ночной рынок.
Так я оказался на ночном рынке Весеннего поля.
Я сказал ему: «Я сам пройдусь, ты уезжай», расплатился и оставил чаевые. Перед тем как уехать, он, не желая сдаваться, еще раз спросил: «Правда не нужна леди? Чип энд гуд, а?»
Я покачал головой и поднял сложенные лодочкой ладони в знак благодарности.
Я огляделся по сторонам и обнаружил, что нахожусь в северной части района «36 улиц». Это очень оживленное место. Как на любом рынке мира, крики зазывал, нахваливающих свой товар, звучат не затихая. Отовсюду доносились запахи жира, острого перца и еще непонятно чего. Я купил клейкий рис, завернутый в листья лотоса, и ел на ходу. В него добавили много приправы из кумквата с солью и перцем, но в сочетании с местной бамией было вполне съедобно. Лоточники, торговавшие вдоль дороги, суетились, раскладывая всевозможные товары, дым стоял коромыслом. Там были занятные подделки, я присмотрел бейсболку A & F. На затылке мелкими буквами было напечатано «Autumn & Feather»[19]. Я улыбнулся и купил ее за такую креативность. Чуть дальше, вглубь от дороги, похоже, вещи были еще причудливее и диковиннее. Маска Аватара, одноразовые переводные татуировки, боксерские груши для снимания стресса по-японски, секс-игрушки, товары для взрослых — глаза разбегались, чего там только не было. У входа в переулок выбежала нарядно одетая женщина и преградила мне дорогу. Она вытащила брошюру и, показывая фотографии голых по пояс девушек, пыталась мне впарить их, мешая вьетнамские и английские слова. Я с нарочито безукоризненным пекинским произношением сказал ей, выводя каждый тон: «Простите, я не понимаю». Она опешила, потом потянула меня за рукав и выдала на корявом китайском: «Китай, брат, квитанцию дам». Я расхохотался и убежал от нее.
В тот момент во всеобщем гвалте я различил раздающиеся неподалеку звуки хуциня[20]. Мелодия была мне знакома — мой дед был оперным исполнителем высокого уровня, правда не добившимся успеха и выступавшим как любитель. Но по ритму и тембру она разительно отличалась от того, к чему я привык в Пекине. Я увидел пестро разукрашенные подмостки, сооруженные перед родовым храмом предков. Их аляповатость привлекла мое внимание, и я подошел поближе. На залитой светом сцене — ни души, наверное, действие только-только завершилось. Поперек занавеса висел линялый горизонтальный свиток, гласивший: «Ханойский клуб любителей шаосинской оперы[21]». Внезапно раздалась барабанная дробь. На сцену вышла женщина в темной скромной одежде, на груди — золочёные подвески. Продекламировав несколько фраз, она выдала заливистые трели. Она исполняла партию юной девушки, но фигура давно потеряла вид, и лицо выдавало возраст. На электронном экране сбоку от занавеса появилась надпись: «Карп-оборотень». Устройство для выведения иероглифов на экран, похоже, мистически вышло из строя: от «ключа» в иероглифе «оборотень» на экране осталась мерцать только половина. Я вспомнил, что это сказка о любви между мужчиной и женщиной-оборотнем. Она пела недолго, потом на сцену вышел мужчина в синем, выглядевший как образованный человек. Он тоже запел приятным, чуть хриплым голосом. Что он пел, понять я абсолютно не мог, но что-то показалось мне знакомым. Это была роль кабинетного ученого; актер и его герой, похоже, были примерно одного возраста, а вот подходящей женской исполнительницы не нашлось, потому все это выглядело неубедительно. Глядя на то, как он играет на сцене, я подумал, что его по праву можно назвать незаурядным талантом. На лице было много пудры, так что оно выглядело каким-то окоченевшим. Но глаза! В них было столько нежности. Так смотреть на эту заплывшую жиром девицу-карпа и так войти в роль надо суметь. Они закончили выступление и вышли на поклоны публике. Мужчина заговорил, поблагодарив за внимание. Нормативный китайский с легким южным акцентом. Меня словно молнией пронзил его голос, я вдруг узнал его — это Ажан.
Я пробрался сквозь толпу за кулисы в тот момент, когда «кабинетный ученый» снимал грим. Я закричал:
— Ажан!
Он обернулся — действительно это был он. Я остолбенел. Пробормотал что-то вроде «как ты тут оказался?».
Ажан засмеялся и сказал:
— Подожди меня, перекусим что-нибудь. Я приглашаю.
Мы пересекли несколько улиц и переулков и уселись в тихом месте, где прямо на улице жарили мясо. Ажан заказал блюдо из говядины, баклажаны, помидоры, брокколи.
— Давай еще порцию говядины возьмем, — предложил я.
— Не нужно. Это я тебе заказал, вы, северяне, любите поесть. А я по вечерам не ем мясо. Жирное вредно для голосовых связок.
Я, расхохотавшись, сказал:
— Вот уж не ожидал, что ты еще и поёшь!
Он слегка нахмурился и ответил:
— До того, как приехать во Вьетнам, я входил в провинциальную труппу шаосинской оперы.
Только тут я сообразил, что допустил бестактность, и решил сгладить ситуацию:
— О, поешь ты так хорошо, для чего ты сменил профессию и стал медиумом? Вряд ли тебя действительно бесы одолели?
Он тоже улыбнулся и тихо сказал:
— Здесь себя не прокормишь одними выступлениями на сцене.
Он подцепил палочками кусочек брокколи и, медленно его разжевывая, продолжил:
— Но я, возможно, скоро вернусь в Хюэ. Как только накоплю достаточно денег, создам свою собственную труппу.
Я заметил:
— Хм, в прошлый раз ты говорил, что приехал во Вьетнам, чтобы заработать на жизнь. А по существу, все-таки занимаешься тем, чем хочешь.
Он, покачав головой, возразил, что, по существу, все это из-за одной женщины.
Я изумился и всем своим видом продемонстрировал интерес. Но он замолчал. Он поднял стопку и чокнулся со мной:
— Пей.
Я сказал:
— Но все-таки ты стал медиумом, это ведь тоже редкий дар. Было бы жаль, если бы не стал. Такой дар дается далеко не каждому.
Капля жира от жареного мяса брызнула на белую рубашку Ажана. Он вытащил бумажную салфетку и очень старательно начал вытирать пятно, говоря при этом:
— Есть польза от недеяния, есть и воздаяние.
— Что? Что это за таинственность?
Он улыбнулся.
Мы тогда как-то незаметно, слово за слово, проболтали полночи.
При расставании я сказал:
— Когда ты выступал на сцене, я сделал несколько кадров. Оставь адрес, вернусь — пришлю тебе.
— Хорошо, скину тебе потом на мобильный.
Когда мы вернулись на родину, жизнь моя милостями Лао Кая перевернулась с ног на голову. Чтобы участвовать в его проекте, мне пришлось уйти с хорошей должности госслужащего. Тут-то я и познал все тяготы бытия. Деньги, которые я от него получил, в конце концов истратил. Правда, надо сказать, я их не на ветер спустил: купил себе качественную аппаратуру для съемки. Начал подрабатывать: свадебные фото, семейная фотосъемка и все такое. Немного приятнее на слух звучит, если сказать: я стал фрилансером. Между делом выкроил время и женился. Но моя теща активно сопротивлялась нашему браку, говорила дочери: «При любых обстоятельствах лучший выбор — народный учитель, насчет остальных надо крепко подумать, и никак нельзя выходить замуж за индивидуального предпринимателя, да еще за такого, который людям голову морочит, снимает каких-то заклинателей духов». Но моя жена — женщина новой эпохи, и, несмотря ни на что, она все-таки бросилась в кромешный ад жизни со мной. По правде говоря, меня мучили угрызения совести. Сердцу больно было смотреть, как она стойко переносит бедность. Временами я заливал тоску вином. Тогда она, глядя на меня твердым взглядом, говорила: «Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь». И я глубоко вздыхал.
Однажды, на втором году совместной жизни, я помогал жене чистить чеснок, мы собирались есть пельмени. Позвонил Лао Кай, слышно было, что он вне себя от радости:
— Брат, судьба повернулась к нам лицом!
Я горько усмехнулся:
— Уважаемый Кай, вы, почтенный, по-видимому, преумножили добродетели. Как человек, изменивший мою жизнь, больше не надейтесь, что я буду работать на вас не щадя живота.
Лао Кай рассердился и сказал:
— Мотор, ты бессовестный. Ты знаешь про международный кинофестиваль в Локарно?
Я сказал, что его знают во всем мире. Это все равно что «Оскар» для документалистов.
— Только не говори мне, что наша дрянная пленка получила премию, ее же запретило Главное управление телерадиовещания.
Лао Кай сказал:
— Именно. Ты получил первую премию, первый из китайцев! Жди, скоро в газетах напишут.
Меня словно оглушило. О небо, у меня просто не было слов. Выйдя из ступора, я ущипнул себя за лицо — больно. Я схватил в объятья жену, крича: «Моя великая, прозорливая супруга! Покоряюсь тебе! Ты предсказываешь точнее, чем тот осьминог!»
На самом деле, после того как наш документальный фильм «Жизнь духов и демонов» получил первую премию, в моей жизни больших перемен не произошло. Но все-таки я ощутил, что идеал не так уж недостижим. И у меня появилась смелость терпеть унижения за вознаграждение — как говорится, гнуть поясницу за пять мер риса. Я по-прежнему снимаю людей, их питомцев, следуя за их пятыми точками, выбираю, в какой момент они выглядят наиболее привлекательно, делаю свадебные снимки с расфуфыренными парами.
В свободное время я снимаю с полки тот кубок и смахиваю с него накопившуюся пыль.
Возраст и личный опыт говорят мне, что надо успокоиться. Так все и шло, пока я не получил письменное приглашение от журнала «National Geographic» — они предложили мне стать их кинооператором в Азиатско-Тихоокеанском регионе и подписать контракт на десять лет.