Перед ней была лужайка размером с теннисный корт. Она смотрела на лужайку и ощущала лишь одно — широту, широту открытого пространства. Чжоу Сугэ откинулась на скамейку. Напряженное, как туго смотанный клубок, тело полностью расслабилось. Под теплым ветерком его еле касались пробивавшиеся сквозь листву лучи. Она запрокинула голову и, прищурившись, смотрела на безоблачное небо, походившее на чистое, не испорченное морщинами лицо.
Озаренная солнечным светом листва над головой превратилась в полупрозрачную глазурь. Она с силой выдохнула все накопившееся внутри и тотчас ощутила облегчение, даже в глазах прояснилось. Куда ни кинь взгляд, тусклая однообразная зелень оживлялась блеском и под первыми летними лучами являла себя во всей красе. Фениксово дерево[26], плюмерия, баньян, камфора — узнавала она одно дерево за другим.
Было еще много деревьев, каждое со своим оттенком зелени и формой листьев. Ей даже стало стыдно, ведь до того она считала, что тут растут деревья одного вида. По тенистой дорожке она пошла в глубь парка, обращая внимание на таблички — шелковый кипарис, крупнолистная сирень, благочестивый фикус, желтый лавр, древовидная магнолия… А вдали на горке одиноко росло неизвестное дерево, украшенное синими цветами. Синева их была какой-то размытой, а собранные на кроне соцветия парили в воздухе — такое могло только присниться! Чжоу Сугэ подошла поближе. Оказалось, что это дерево называется жакаранда, но было у него и более поэтичное название — синий туманник.
Она присела у дерева, трава в этом тенистом месте была пронзительно зеленой. Неподалеку какая-то старушка играла с внучкой трех-четырех лет. Девочка, похоже, была чем-то недовольна, но только она собралась зареветь, как бабушка засуетилась, подняла ее на руки и стала легонько качать. Приласкав девчушку, старушка попыталась спустить ее на землю, но та не хотела уходить с рук. Тогда бабулька спряталась в кустах, а затем внезапно показала голову и закричала «пиф-паф!», что тотчас развеселило малышку. Чжоу Сугэ заметила, что, когда на время удалось успокоить девочку, старушка отвернулась и в изнеможении закрыла глаза, а затем быстро их открыла; было видно, что это стоило ей больших сил. Бабушка театрально поднимала брови, щурила глаза, непрерывно развлекая ребенка. Но Чжоу Сугэ, глядя на нее, замечала лишь усталость и грусть. Чуть дальше у поросшей цветами ограды скопилось множество стариков и детей — как будто если собраться вместе, то послеобеденная прогулка станет легче. Большинство бабушек, приглядывавших за внуками, были толстушками, но полнота их проистекала не от беспечной жизни, а была следствием заедания бесконечного стресса. Они носили дешевую одежду с лотков распродаж, редкие волосы обрамляли их щекастые озлобленные лица, так что выглядели они весьма неприятно. Чжоу Сугэ знала, что раньше они такими не были. Вздохнув, она отвела взгляд от ограды.
После очередного чудесного исчезновения и нового появления притаившейся в кустах старушки девочка почему-то не рассмеялась. Пришлось бабульке взять ее на руки и пойти играть к ограде. Через какое-то время пришла молодая женщина и уселась на лужайку в тени от пышной кроны жакаранды. Было заметно, что на душе у нее неспокойно. Тут у нее зазвонил телефон. С испуганным видом она нащупала в сумке мобильник и, прижав его к уху, спросила:
— Ну что там? Я еще в магазине. Пока не подберу одежду, не вернусь… Да что там, в конце концов, случилось? Говори… Нет, ребенка сюда нести не надо, я возвращаюсь.
Чжоу Сугэ с сочувствием смотрела на девушку. Ей, видимо, позвонил муж, предположила она. Вот еще одна незаменимая женщина. И получаса не прошло, как вышла из дома, а муж уже сообщает, что ребенок ревет и не успокаивается. Может, он даже и не сказал, что ребенок соскучился и плачет без мамы, а просто бросил: «Возвращайся и сама все увидишь». Но стоило недоброй вести просочиться из телефона, как женское сердце сжалось. Ситуация до боли знакома, но она не стала разбираться, а сразу же пообещала вернуться.
Однако в ту же минуту девушка домой не пошла. Сначала она откинулась на траву, полежала чуть-чуть и только тогда отправилась в обратный путь.
Чжоу Сугэ посмотрела на часы — ей тоже следовало возвращаться. Она вышла из густой тени и оказалась под ярким блеском летнего солнца, пронзительного, как сопрано у оперной певицы.
На обратном пути, шаг за шагом приближаясь к дому, она думала о замечательном синем туманнике и о двух маленьких драмах, случившихся подле него.
Вчера вечером ей захотелось прогуляться — ничего особенного, просто немного пройтись. Стоило подняться с дивана, как встал и муж. По выражению его лица она определила, что он был не в себе и не может вести себя как взрослый. Чжоу Сугэ велела ему сесть и не двигаться, сама же, озираясь на него, пошла в кладовку — мужчина замедленными движениями опустился на диван.
В кладовке стоял деревянный стул из катальпы с мягким тканевым сиденьем и такой же спинкой, который мог раскладываться аж на сто двадцать градусов. В общем, это был большой удобный стул, полгода назад она обошла все мебельные, пока не нашла его. Она не скрывала удовольствия от покупки, хоть не удалось получить даже пятипроцентной скидки. Чжоу Сугэ считала, что у нее давно все готово — готово к тому делу, и инструменты все на месте, и план действий созрел. Мысленно она проворачивала это дело уже не раз и даже придумала для него специальное название — операция «Хайдеггер».
Она села на стул. Стул и вещи в кладовке притягивали ее к себе. Каждый раз, задержавшись здесь и глядя на стопки вещей на деревянных полках, она как будто видела иные пласты времени, походившие на слои слюды. В тесной каморке было полно рассортированных вещей из насыщенного прошлого, которые свидетельствовали о временных увлечениях, случавшихся на разных этапах жизни. По утрам и после полудня ей нравилось изощряться в домашних обрядах и упиваться красотой утвари: в жизни должны быть такие моменты, пусть даже в них сквозит притворство, пусть даже в душе понимаешь, что это ненормально. В ячейках подвесного модуля приютился чайный сервиз, завернутый в мягкую ткань, в выдвижном ящике — неиспользуемый противень, а в углу пылились прямоугольные пластиковые ящики — жалкие остатки ее увлечений чаепитием, выпечкой и садоводством, свидетели ее живого интереса к жизни в былые дни.
Инструмент для операции «Хайдеггер» был спрятан в самый укромный темный угол, где лежал вместе с нефритовой подвеской, жемчужным браслетом и золотыми украшениями. Инструмент этот был вещью совершенно заурядной, но все же необычной для домашнего хозяйства. Чтобы раздобыть эту штуковину, пришлось просить о помощи родственников, приславших ее с родины. В общем, хлопотное было дело.
Она сдвинула деревянную крышку, заглянула внутрь ящика, и в глаза сразу бросились не драгоценности, не сверкающие украшения, а тот невзрачного цвета инструмент.
Она уже давно не носила украшений, но всегда помнила те ощущения, что дарят телу прикосновения драгоценностей — мимолетную прохладу от жемчуга летом и то чувство пустоты в груди, что вызывает горячая нефритовая подвеска, вытащенная из-под свитера.
Она решила достать инструмент. Взглянув на медленно тянувшиеся к ящику руки, она заметила, что кожа у нее теперь стала мягкой и гладкой. Через стекло проник луч и осветил темную кладовку — это взошла луна.
Она подняла штору и вернулась на стул. Лунный свет сочился сквозь темноту. Как и в тот день, он был мягок, тих и спокойными волнами перекатывался по комнате. Должно быть, уже минуло десять лет, а тот вечер по-прежнему четко отражался на поверхности ее смутных и мрачных дней.
В тот вечер она вошла в спальню и нажала на выключатель потолочного светильника. Лампа, потрескивая, погасла, однако в комнате по-прежнему было светло. Она приблизилась к окну и увидела в небе луну, лунный свет заструился по ее распущенным локонам. Взглянув на свет у себя на плече, она вдруг оторопела, как будто впервые осознав существование луны в ночи. Чистый и прозрачный свет растворил ночную тьму, луну окольцевало ледяное свечение, за которым начиналась серо-синяя тьма. Он подошел и встал рядом. «Вспомнила давно читанные стихи, — заговорила она, — они будто ожили, обрели дыхание и форму. Я словно перенеслась в древние времена и своими глазами увидела тех, кто писал эти строки. Только взгляни, разве не такой же была луна в Танскую эпоху[27]?» Муж ответил: «Понимаю, не надо слов». Они понимали без слов как друг друга, так и луну. Вечный лунный свет, словно снег, изящно падал на них и таял, разливаясь на полу у их ног. Луна была одержимой, шли годы, а она не менялась. Они сели бок о бок, озаряемые лунным светом. Чжоу Сугэ полностью расслабилась и ощутила блаженство, его лицо тоже выражало уверенность и покой. В тот момент она поверила, что они уловили что-то непреходящее. Это был вечер, исполненный спокойствия и определенности. Каждый раз, когда мир приводил ее в смятение, стоило лишь подумать о том вечере, как она сразу же обретала уверенность. Все-таки есть на свете что-то непреходящее.
В этот раз, сидя на стуле, она испытывала раскаяние в еще не содеянном: «Что же ты задумала? Что ты с ним хочешь сделать?» Она закрыла крышку ящика и с силой придавила ее, словно стремясь спрятать внутри все дурные помыслы, замкнуть их, запечатать, пока они не обратятся в прах.
Она вышла из кладовки, подняла мужа с дивана и предложила:
— Пойдем прогуляемся.
Они шли по дорожке вдоль искусственного озера, лунный свет покачивался вместе с поднявшейся на просторе вод рябью. Муж шел следом, но не как тень, а словно приросший к ней камень, давящий и тянущий к земле.
Ночью в постели он засыпал, только держа ее за руку. С того дня, как Бонхёффера нашли разбившимся во дворе, состояние мужа стало заметно хуже, он приходил в себя все реже и реже. Во сне он по-прежнему с силой цеплялся за ее руку и даже, бормоча что-то, пытался энергично сосать ее пальцы. Ей много что снилось. Иногда она видела Бонхёффера в объятиях