— Да.
— При этом в морозилке вашего холодильника, марка «Кэнди», была обнаружена кисть и стопа человека, экспертизой установленные как части тела, принадлежащие Петренко М. А… Не отрицаете?
— Не отрицаю.
— В ходе опознания в морге головы потерпевшего вы заявили, цитирую, что в смерти Петренко М. А. виноваты мертвые, которые побудили вас совершить данное преступление.
— Именно.
— Капитан полиции Сергеев А. П., который осуществлял задержание вас, сообщает, что вы имели, цитирую, спокойный и сосредоточенный вид.
— Не знаю. Ему видней.
— Елена Константиновна…
— Да?
— Вы убивали вашего мужа Петренко Максима Александровича?
— Я ведь уже дала признательные показания.
— Вы сами или с посторонней помощью произвели расчленение потерпевшего?
— Физически?
— Что?
— Вы имеете в виду физическую или духовную помощь?
— Физическую.
— Сама.
— А… А духовно?
— Была ведома.
— Кем?
— Была ведома мертвыми.
— Какими мертвыми?
— Мертвыми людьми, которые находятся среди нас. Я имен не знаю. Мертвыми. Которые под горой погребены.
— Под какой, прошу прощения, горой?
— Под Шмиттихой. Это у нас так… Под горой Шмидта.
— Это… Кто там у вас похоронен?
— Только приехали, да? Все, кто город строил. Основатели Норильска, так сказать. Зэка. Вы бы почитали.
— И это мертвые потребовали от вас совершить преступление по сто пятой статье УК РФ в отношении вашего мужа?
— Они без статьи. Я просто поняла, что им нужно, чтобы мой муж тоже умер. Они его к себе звали, а он артачился, не шел. Я только помогла.
— Так. Подождите… Я проверю. Записывает. А кто еще умер?
— Что?
— Вы говорите: надо, чтобы он тоже умер. Тоже — как кто?
— Как они.
— А вы… Вы больше никого случайно… не убивали?
— Нет.
— А мертвые как вас… Как они вам сообщили о необходимости убить вашего мужа?
— Нашептали. Напели.
— Поточнее.
— Ну это же мертвый город. Мертвый, Валя. Тут живое трудно держится, недолго. Можно я вас Валей буду называть?
— Меня надо называть «товарищ лейтенант».
— Вы к нам только-только приехали, да? (Кашляет.)
— Какое это имеет отношение к делу?
— Видно, что не отсюда. Розовая такая. Свеженькая. Вас ведь командируют, да? Следователей. На сколько к нам? На год?
— Значит, так. Я считаю, что вы симулируете. Что вы хотите избежать ответственности. Что цель у вас дуркой отделаться. Никакая вы не сумасшедшая.
— Я и не говорила, что я сумасшедшая. Это капитан ваш говорил. Я не хочу в дурку, Валя. В колонии лучше.
— Мы назначим вам психиатрическую экспертизу. Вот с ней и будете цирк разводить.
— Ну и ладно. Всё, я могу обратно в камеру?
— Нет, не можете. Рассказывайте для записи, как вы именно его убили?
— Ножом. Кухонным ножом. В шею ткнула.
— Он оказывал сопротивление?
— Нет. Он пьяный был. Спал.
— В квартире нет следов крови. Где вы его…
— В ванной. Дотащила до ванной, как обычно. Положила. И там уже.
— А дальше… Тоже самостоятельно? Без сообщников?
— Что?
— Ну… Голову. Руки.
— Конечно. А кто мне поможет?
— Просто вы такая… с виду… обычная. Ну… Хотя и может. А как?
— В сараюшке нашей взяла ножовку по металлу, и всё. Ума много не надо. Долго только. Всё?
— Не всё. У вас на груди ожоги от сигарет. И шрамы зафиксированы.
— Да.
— Я понять хочу. Он бил вас?
— Бил.
— Поэтому?
— Нет, конечно. Кого же не бьют? Можно понять человека.
— В смысле?
— Ну как? Ты поживи-ка тут с наше. На производстве бывала уже?
— Нет еще.
— А ты сходи, сходи. В сернокислотный цех сходи. В никелевый. По комбинату погуляй просто, скажи охране, что тебе для дела. В рудник спустись. Посмотри, как они работают. С чем они работают. Люди под землей сидят по сколько часов. Дышат этим. Выходят наверх — а тут темно. Всю зиму без солнца. Зарплаты — знаешь какие? Цены-то ты видела. А дома жена. Тут надо пить. Тут нельзя не пить. Тут давит очень, очень жмет. И мертвые сидят, зовут к себе…
— Так… Ладно. А с Прохоровым Станиславом Антоновичем вы не были знакомы?
— Кто это?
— Был обнаружен с колотыми ранениями в области шеи на пляже рядом с озером Глиняным.
— Ну?
— Я просто так спросила. Почерк похож.
— Мало ли тут у нас убивают. Вон, не читала новости? Парень, женатый, с ребенком, к соседям поднялся и всю семью забил арматуриной. (Кашляет.) Бабу, мужика и дочку трехлетнюю. Арматурой железной всех забил. Погугли.
— Я знаю.
— И этого вон осудили еще… Пенсионера. Который свою жену в ее день рождения зарезал. Обоим по шестьдесят, что ли, лет?
— Да.
— Они, думаешь, почему убивают друг друга?
— Почему?
— Потому что у них жизнь ненастоящая. Потому что столько смерти вокруг, что смерть перевешивает. Люди и сами сдохнуть рады, и других убить. Чтобы уже кончилось. Это в вашей Москве или откуда ты там…
— Из Москвы.
— Это в вашей Москве кажется, что жизнь настоящая. А тут это так… Приснилось. Сдохнуть проще. Тут смерть близко. А с этим, на пляже… (Кашляет.) Наркоманы, может.
— Мы отрабатываем…
— Наркоманам мертвых лучше слышно. И слышно, и видно.
— Опять вы за это? Можете не стараться… Все равно будет психиатр.
— Ну, пускай психиатр. Психиатр так психиатр. Отпустила бы ты меня, а? Полпятого утра все-таки. Я же не сопротивляюсь. Не молчу.
— Мы еще не договорили.
— Психиатры. На «Норникеле», прежде чем человека взять, два раза через психиатра его гоняют. И вопросник на восемьсот вопросов еще заполни. И что, помогает это? Тут психиатр ни при чем.
— А что при чем?
— Ты мало тут еще, вот и не слышишь их. А поживешь — прислушаешься. Прислушаешься, поверь. И услышишь, как они к себе зовут. Зовут-позовут… Их тут много, много… Много. Под горой. И так… Дома, думаешь, у нас почему на сваях, а не на фундаменте?
— Чтобы вечная мерзлота не оттаивала. На фундаменте едут.
— Я тоже так думала, когда приехала. Нет, Валя, это чтобы от мертвых подальше. Это не от тепла воздушная подушка нужна, а от холода. От шепота. И так, понимаешь, не разобрать, где мертвые, а где живые. Мертвые-то у нас, сама понимаешь, не разлагаются. А живые все серые ходят. Легко ошибиться. Не чувствуется эта разница между жизнью и смертью. Легко перепутать. Вот люди и путаются.
— Тут написано, у вас опухоль ставили.
— Ставили.
— Молочной железы.
— Ну и что? Мало ли у кого тут. Серой дышим. Женщины — ладно еще… Детишек жалко.
— Два года назад. Вы оперировались?
— Оперировалась. В Красноярск плавала тем летом.
— И что?
— Дальше растет. Тут не вылечиться. Они, если ухватились за тебя, уже не отпустят. Как рыба на крючке, знаешь? Сильная рыба дергается, тянет, хочет на дно уйти — но однажды силы и у сильных кончаются.
— Они — это мертвые опять, что ли?
— Да. Они тут сильные, знаешь? Легко к себе перетягивают. Их тут вон сколько… Больше нас. Хором шепчут.
— Они вас просили мужа убить?
— Да.
— А расчленить?
— Нет. Это им уже все равно. Это я сама уже… Испугалась. Сначала страшно было. Потом собралась. Надо было девать его куда-то. А то он лежал и разговаривал. Да еще и другие ему поддакивали. (Кашляет.)
— Куда вы дели остальные части?
— Дела куда-то. Думаешь, я запоминала? Там пурга была, черная пурга. Попадала ты у нас уже в черную пургу?
— Нет еще.
— Видела, у домов от одного подъезда к другому проволока натянута? Это чтобы в черную пургу можно было дойти, не сбиться. А то находят потом… Уйдут к соседям или до ларька… И летом уже найдутся. Особенно старики, если никто не хватится. Руку протянешь вперед — не видно. Сугробов наметает с автобус высотой. Автобусы стрянут. Пассажиры выйдут, толкают всем автобусом… Хорошо, если в городе застрял. Ветер — собак уносит. Можно особо и не прятать ничего. Так, бросила пакет, и — домой за следующим.
— Еще вопрос. По месту работы не заметили ничего странного?
— Так у них каникулы ведь тоже были. Праздники.
— То есть вы все праздники так просидели… С ним?
— Ну а что делать?
— И после праздников вернулись на работу.
— Да.
— А у вас там… нету штатного… психолога, что ли?
— Кому это нужно? Это же не производство, Валюш, а детский сад.
— И вы вернулись к исполнению обязанностей? Воспитателя?
— Ну а что мне, дальше дома куковать? Пурга спала, сад открылся, я пошла.
— Так… Ладно.
— Ты не подумай… Я детишек люблю очень.
— Ладно. Не об этом.
— Мне-то самой Бог не дал.
— Я знаю.
— Что ты знаешь?
— Что нету.
— Ну да. Нету. А иной раз и подумаешь: а были бы? Как они тут зимой в кромешной темноте? Без солнца. Взрослые ладно еще, а детишки вот. Полтора месяца вообще никакого солнца, понимаешь? Тьма, тьма. А потом начинает на чуть-чуть, потихоньку. На коротко. (Кашляет.) Все такие тщедушные… Мы им и море нарисуем на стенах в садике, и пальмы. Нарисуем. Синей лампой их… По старинке. Они такие тут головастики все. Прозрачные.
— Почему?
— Ну а как ты хотела? Без солнца. И дышат чем? Сера вон в воздухе в двадцать восемь раз превышена, а кобальт — в тридцать пять. Облака видела над городом? Это ведь от труб всё. Это не облака вообще. Сера. Глаза-то — не чувствуешь, как дерет? Сера.
— А для беременных тут вообще как?
— Ну вот так, как. Вот так вот именно. Ты думаешь, что? Что у нас с ним не было ничего? Все было, только… Только каждый раз вот так вот. Просыпаешься ночью… Думаешь, приснилось. А у тебя — всё. Кровь, кровь, и всё вышло.
— А ты… Сколько тут живешь?
— У тебя же есть в деле. В пятом году приехали. Из Липецка. Из Новолипецка. Думали, тут получше будет. Пожирнее.
— Тринадцать лет? Долго.
— Восемьдесят зарплата, мы и купились, идиоты. Восемьдесят… За всё про всё.