Тут же нашелся другой доброхот: послушай, Рабоче-крестьянские бани снова открыты, надо просто дать старику на входе арбуз — пустит тебя поспать на лавке. Мигом возник и третий: вы что, совсем без мозгов, не понимаете, что он лодку не оставит? А за арбузами кто смотреть будет?
Сяо Лян подозрительно косился на советчиков, разве ж это порядочные люди? Для виду переживают, а сами наверняка что-то задумали! Он, видимо, их побаивался: ерзал на месте, чтобы не попасть под ноги, и не сводил с мужиков настороженного взгляда. Наконец он пробормотал: «Да я и тут посплю, мне за лодкой глядеть надо!» — свернулся калачиком, спрятав голову под руку, и продолжил спать, а точнее, внимательно слушать, как троица обсуждает убийцу. Вскоре он понял, что эти ребята Шоулая не жалуют, и выругался: «Вот сволочь! Убил из-за арбуза! Нешто арбуз дороже нашей крестьянской жизни?»
Весь город прознал о случившемся, и зеваки толпились вокруг моста Тесиньцяо с утра до вечера, чтобы поглядеть на «ту самую» лодку. Увы, на убийцу и убитого посмотреть не удастся, зато лодка-то вон она, да еще и «Посторонним вход воспрещен» написано, да и пятна крови видны и на досках, и на берегу. Днем Сяо Лян был куда храбрей: ротозеи глазели на лодку, а он, выпучив глаза, смотрел на них в ответ. Он твердил всем, мол, скоро приедут земляки из Сункэна, они уже в пути. Видимо, готовятся ответные меры.
— Да его ж еще вчера загребли! — вмешался кто-то. — Парнишка был на вокзале — видать, собрался удрать, но ему лень стало ждать поезда, и он пошел в Дом культуры неподалеку кино посмотреть. Только сел — там и повязали.
— И что теперь? Всё? Человек жизни лишился! Выходит, жизнь крестьянина дешевле арбуза?
Добрые люди ему разъяснили, что Шоулай-то несовершеннолетний, а значит, никакой смертной казни, только исправительные работы — малец еще дома похвалялся, мол, ничего не сделают, восемнадцати-то еще нет.
— Что вы врете, а?! Что теперь, раз семнадцать, можно бить кого хочешь?! — заорал Сяо Лян. — Ну и здорово, раз так! Нашим сункэнским тоже нет восемнадцати — приедут и отмутузят кого захотят! Может, и до смерти забьют — это ж не страшно?!
Сяо Лян так разволновался, что аж глаза налились кровью: вроде неглупый парень — но ничего не смыслит, и толковать бесполезно. Так что все просто оставили его в покое. Постепенно Сяо Лян утих, но озлобился, причем на всех сразу, как говорится, зачесал под одну гребенку.
— Да вы все тут друг друга стоите! Все в сговоре! Для вас жизнь крестьянина дешевле арбуза выйдет! — бурчал он.
Жившие рядом с Тесиньцяо каждую ночь, встав по нужде, созерцали в окно одну и ту же картину: у моста стоит арбузная лодка, а на берегу — какой-то мешок. Только все знали, что никакой это не мешок, а Сяо Лян, стороживший лодку.
Дня через три-четыре, точно не помню, случился знаменитый погром — сункэнцы явились на улицу Сянчуньшу. Как мы потом уже узнали, из Сункэна приехали два трактора с прицепами и остановились у цементного завода на севере города, из них выскочило человек двадцать с лишним, в основном — здоровенных парней, вооруженных лопатами и мотыгами. Мимо скучавших у ворот охранников промчался Сяо Лян — он бежал аж от самого Тесиньцяо, причитая и утирая слезы: «Что ж так поздно! Поздно!»
Часть мужиков сразу пошли к мосту Бэйдацяо, в морг Пятой народной больницы — мы их так и не увидели. А остальные под предводительством Сяо Ляна ворвались на улицу Сянчуньшу и направились к дому Чэнь Сучжэнь.
Обитатели улицы давненько не наблюдали столь грозного и хаотичного зрелища, как карательный поход сункэнцев против Чэнь Сучжэнь, — наверно, аж со времен боев с цзаофанями на севере города. Человек двадцать попытались разом протиснуться в двери дома Чэнь и просто снесли их с петель.
— Шоулай, выходи! Мы уж и носилки приготовили — прям на двери и отнесем тебя в больницу, составишь там Фу Третьему компанию! — грозились они.
Парни выглядели оборванцами, все, кроме одного, — этот был поприличней на вид, может, деревенский кадровый работник. К тому же он был без сельхозинвентаря, а из кармана у него торчала шариковая ручка. Остальные, видимо, явились прямо с поля — от них пахло свежестью полей и грязью, а видок был диковатый: у многих до колен подвернуты штанины — забыли одернуть, и ноги все в глине — видимо, от работы в заливном поле.
Когда они ворвались в дом Шоулая, то застали его отца — мастера Лю, приехавшего домой с какого-то воензавода в Цзянси. Он варил на кухне микстуру для Чэнь Сучжэнь — та уже который день не вставала с постели. Вообще, ее круглый год мучали мигрени: голова могла разболеться без всякого повода — а тем более сейчас, когда в семье такое. Она лежала и ждала лекарство, как вдруг услышала громоподобные шаги у двери, а затем удар — горшочек для варки микстуры упал на пол.
— Чего вы тут забыли? И чего вас так много? — послышался грозный окрик мастера Лю.
Его тут же заглушила незнакомая разоголосица: сункэнцы кто во что горазд и вместе с тем в унисон выражали свой гнев:
— Ну-ка подайте его сюда! Сюда его! — кричали они.
К их воплям примешивался пронзительный женский плач. Чэнь Сучжэнь поняла: что-то стряслось, попыталась сползти с кровати, но тело не слушалось, перед глазами все плыло…
— Беги! — из последних сил крикнула она мужу. — Скорей беги в полицию!
Однако ее голос потонул в нахлынувших звуках, дверь зашаталась, стекла зазвенели, тарелки с грохотом полетели на пол… Рык мужа превратился в жалобное поскуливание… Чэнь Сучжэнь схватила с прикроватной тумбочки будильник и швырнула его в дверь.
— Не лезь к ним! Беги в полицию!
Чэнь Сучжэнь не поняла, услышал ли муж удар будильника. Вдруг несколько сункэнцев вбежало к ней в комнату, среди них был Сяо Лян — она узнала его. Рядом с ним незнакомый парень, судя по худому, загорелому дочерна лицу — наверняка брат Фу Третьего. Она холодно оглядела их — ей совсем не было страшно. Затем медленно, чуть ли не по слогам проговорила:
— Моего сына уже арестовали.
Но те явно не вняли:
— Ну-ка, где он? Давай его сюда!
— Ну и чего вы явились? — спросила она. — Вам это ничего не даст. Жизнь за жизнь. Он так и так умрет. Закон об этом позаботится.
Мужики продолжали орать: «Давай его сюда! Живо!» Чэнь Сучжэнь поняла, что увещевать их бесполезно и замолчала. Она лежала на кровати, с удивительным хладнокровием глядя на незваных гостей и на их сельхозорудия. Наконец она произнесла:
— Если, по-вашему, жизнь за жизнь — маловато, возьмите и мою в придачу, я не боюсь!
Она посмотрела на мотыги — нет, точно не посмеют. Брат Фу Третьего растерянно глядел на нее — она смело встретила его взгляд. Наконец он отвел глаза — и увидел ее подушку, а на ней пакет печенья, который мастер Лю с утра положил рядом.
— Ты что тут, печенье ешь? — Ну точно, брат Фу Третьего!
Парень приподнял край набивной простыни и посмотрел на циновку под ней.
— Надо же, циновка, да еще и простынка. Небось хорошо спится? — Он постучал наконечником мотыги по кровати, выкрашенной в кофейный цвет. — Одного не пойму: дрыхнешь на шикарной кровати, а такого скота вырастила! Как так вышло?
В насмешке слышалась ярость, в глазах сверкал гнев:
— Это ж твой сын, верно? Моя мать рыдает днем и ночью, за все это время маковой росинки во рту не было — а ты, я смотрю, разлеглась дома и жрешь в кровати печенье?!
И тут он сделал то, что Чэнь Сучжэнь запомнила на всю жизнь. Видимо, он не вынес вида кровати, а может, печенья — схватил пакет, бросил его на пол и стал топтать, пока оно совсем не раскрошилось, а затем крикнул товарищам: «Ломайте кровать! Посмотрим, как она будет дальше валяться со своим печеньем!»
Они принялись колотить по ножкам, Чэнь Сучжэнь затрясло. Она не ожидала столь странного унижения, но сил сопротивляться не было, ее тело смешно дергалось и подскакивало… Видимо, силу духа подкосило вместе с кроватью, и Чэнь Сучжэнь разрыдалась. Вдруг она ухнула вниз: один край кровати сломался, другой кое-как еще держался… Наконец ее тело окончательно съехало на землю, как мешок с цементом, прошедший сквозь транспортный шлюз на пристани.
В тот день мастеру Лю так и не удалось выйти из дома. Хотя сункэнцы и не собирались никого бить, они расколотили лопатами всю мебель, двери и окна. Мастер Лю понимал, что это расплата за поступок сына, но не мог смириться с подобным варварством и в суматохе схватил кухонный нож.
— Ага, вот у кого сынок научился за нож хвататься! — заорали мужики, видимо припомнив арбузный нож.
У нас-то всем известно, что мастер Лю — добрейшей души человек и совсем не похож на своего сына. Но им откуда это знать? Вот они и накинулись на него, не разобравшись: кто-то удачно попал мотыгой, и Лю осел на чан с рисом — встать уже не смог. Потом оказалось, что ему сломали три ребра.
Полицию вызвала соседка, тетушка Цянь. Сначала она много раз пыталась проникнуть в дом Чэнь, но ничего не вышло. Сункэнцы поставили одного стеречь вход и велели не пускать соседей.
— Послушайте, вы пришли решить вопрос, это очень даже понятно! — увещевала тетушка Цянь. — Но зачем же так шуметь? Тут рядом люди в ночь работают, днем отсыпаются — а вы погром устроили, как тут уснешь!
Речи не возымели эффекта, так что пришлось ей ретироваться, не скрывая раздражения.
— Тут вам не деревня! — бросила она на прощанье. — Думаете, навалились всем скопом — и проблема решена? Не выйдет! Раз не хотите меня слушать — погодите немного, увидите, что будет!
Сначала из участка явились двое полицейских, занимавшихся регистрацией жильцов. Поскольку они были в форме, их кое-как пропустили в дом. Тот, что постарше, товарищ Цинь — его все на Сяньчуньшу знают, — был человек бывалый. Войдя внутрь, он сразу понял, что ситуация зашла слишком далеко, и занялся пострадавшим, то бишь мастером Лю, а заодно попытался убедить сункэнцев уйти. Второй, что помоложе, вникать не стал и сразу вытащил наручники, намереваясь произвести арест. Но тут мужики на него набросились, и Цинь еле оттащил бедолагу в сторону. Он прекрасно понимал, что с такой оравой справиться непросто, и шепнул напарнику кое-что на ухо — тот мгновенно пробрался сквозь толпу и выбежал на улицу. «Зачем?» — спросите вы. Да потому что пора было дуть за подкреплением!