ба и бессилия. Она вспомнила, что такое же ощущение испытала в больнице, после Белгравии. Но тогда с ней был Хью, он сжимал ей руку и удерживал в этой жизни.
Из репродуктора по-прежнему звучал оркестр Амброуза. Солист Сэм Браун пел «Надело солнце шляпу». Под эту развеселую мелодию хорошо было уходить из жизни. Не так, как обычно представляется.
За ней примчалась черная летучая мышь. Урсула не хотела отправляться следом. Вокруг сжималось кольцо темноты. Слышалась «тихой смерти поступь».{72} Как холодно. А к вечеру повалит снег, думала она, хотя до зимы еще далеко. Да вот же он, снег — уже падает ей на лицо мыльной пеной. Урсула потянулась к Тедди, но в этот раз ничто не смогло удержать ее от падения в темную ночь.
11 февраля 1926 года.
— Ой! Ты что? — завопил Хауи, потирая скулу, в которую Урсула совсем не по-женски заехала ему кулаком. — Для девчонки у тебя нехилый кросс справа, — почти с восхищением выговорил Хауи.
Он снова попытался сгрести ее в охапку, но Урсула вывернулась, как кошка. При этом она успела заметить мяч Тедди, закатившийся в кусты кизильника. Точно рассчитанный пинок угодил Хауи в голень и позволил улучить минуту, чтобы вытащить мяч из цепких, упрямых кустов.
— Я же только поцеловаться хотел, — до смешного обиженно протянул Хауи. — Можно подумать, тебя насилуют.
Жестокое слово повисло в холодном воздухе. Урсула могла бы — обязательно должна была — вспыхнуть от одного его звука, но почувствовала, что имеет над этим словом какую-то власть. Она почувствовала, что именно это и делают такие парни, как Хауи, с девушками вроде нее самой. Всем девушкам, в особенности тем, которые отмечают свое шестнадцатилетие, необходимо быть начеку, если они оказались в темном, диком лесу. Или — как в этом случае — в дальнем конце окружавшего Лисью Поляну сада, где некогда были затеяны посадки. Наградой ей был почти смущенный вид Хауи.
— Хауи! — услышали они крик Мориса. — Уезжаем без тебя, дружище!
— Поторопись, — сказала Урсула, чья недавно обретенная женственность одержала маленькую победу.
— Я нашла твой мяч, — сообщила она Тедди.
— Вот здорово, — сказал Тедди. — Спасибо. А можно еще кусочек именинного торта?
Август 1926 года.
Il se tenait devant un miroir long, appliqué au mur entre les deux fenêtres, et contemplait son image de très beau et très jeune homme, ni grand ni petit, le cheveu bleuté comme un plumage de merle.[37]{73}
Читала она с трудом — у нее слипались глаза. Жара навевала приятную истому, время текло медленно, заняться было особенно нечем, разве что читать книги и совершать дальние прогулки — главным образом, в тщетной надежде встретить Бенджамина Коула или хотя бы кого-нибудь из его братьев, красивых, смуглых парней. «Могут выдавать себя за итальянцев», — говорила Сильви. Только зачем бы им понадобилось выдавать себя за кого-то другого?
— Пойми, — внушала Сильви, найдя дочку в саду под яблоней, рядом с томиком «Шери», забытым в теплой траве, — в твоей жизни больше не будет таких долгих, ленивых дней. Можешь не верить, но они больше не повторятся.
— А вдруг я стану сказочно богатой, — ответила Урсула. — И буду круглые сутки бездельничать.
— Возможно, — ответила Сильви, не желая скрывать недовольство, которое в последнее время вошло у нее в привычку. — Но лето в один прекрасный день закончится.
Она опустилась на траву рядом с Урсулой. От садовых работ под открытым небом у нее на коже проступили веснушки. Сильви всегда поднималась с рассветом. А Урсула могла спать хоть целый день. Машинально полистав Колетт, Сильви сказала:
— Ты могла бы найти лучшее применение своему французскому.
— Например, съездить в Париж.
— Это вряд ли, — сказала Сильви.
— Как ты считаешь, имеет смысл мне после школы подать заявление в университет?
— Ой, милая, какой в этом толк? Разве там тебя научат быть женой и матерью?
— А если я не захочу быть женой и матерью?
Сильви рассмеялась.
— Говоришь всякую ерунду просто из духа противоречия. — Она потрепала Урсулу по щеке. — У тебя всегда были детские причуды. На лужайке будет чай, — добавила она, неохотно поднимаясь. — И кекс. И, к сожалению, Иззи.
— Дорогая моя, — воскликнула Иззи, заметив идущую к ней племянницу, — как же ты выросла! Настоящая женщина, просто красотка!
— До этого еще далеко, — сказала Сильви. — Мы с ней только что обсуждали ее будущее.
— Разве? — переспросила Урсула. — Мне показалось, мы обсуждали мой французский. Мне нужно углубить свое образование, — сообщила она тетке.
— Какие мы серьезные, — сказала Иззи. — Первым делом в шестнадцать лет нужно по уши влюбиться в какого-нибудь неподходящего мальчика.
Я уже, сказала про себя Урсула, я уже влюбилась в Бенджамина Коула. Его можно считать неподходящим. («Еврей?» — так и слышался ей голос Сильви. Или католик, или шахтер, или любой иностранец, продавец, клерк, конюх, железнодорожник, учитель. Имя неподходящим юношам было легион.)
— А ты? — спросила Урсула.
— Что я? — не поняла Иззи.
— Влюблялась в шестнадцать лет?
— Еще как.
— А ты? — обратилась Урсула к Сильви.
— Боже упаси, — ответила та.
— Но в семнадцать-то определенно влюбилась, — заметила Иззи.
— Разве это обязательно?
— Ну разумеется: тебе же тогда встретился Хью.
— Разумеется.
Наклонившись к Урсуле, Иззи прошептала ей, как заговорщица:
— В твоем возрасте я сбежала с возлюбленным.
— Чепуха, — сказала Сильви Урсуле. — Ничего такого не было. Ах, вот и Бриджет с подносом. — Сильви повернулась к Иззи: — Ты приехала с какой-то целью или просто мне назло?
— Проезжала мимо — дай, думаю, загляну. Хотела кое-что у тебя узнать.
— О господи, — утомленно протянула Сильви.
— Я вот что подумала, — начала Иззи.
— О господи.
— Сделай одолжение, смени пластинку, Сильви.
Урсула разлила по чашкам горячий чай и нарезала кекс. В воздухе запахло скандалом. Иззи ненадолго умолкла, набив полный рот. Бисквиты получались у миссис Гловер более воздушными.
— Так вот. — Иззи с трудом проглотила кекс. — У меня возникла такая мысль… помолчи, Сильви. «Приключения Августа» по-прежнему имеют бешеный успех, каждые полгода от меня требуется новый выпуск. Просто безумие какое-то. У меня уже есть дом в Холланд-Парке, есть деньги, но, конечно, нет мужа. И ребенка тоже нет.
— Вот как? — не удержалась Сильви. — Ты уверена?
Иззи пропустила это мимо ушей.
— Разделить это благополучие не с кем. И я подумала: что, если мне усыновить Джимми?
— Прошу прощения?
— Какая наглость, — шипела Сильви, оставшись наедине с Хью.
Иззи по-прежнему сидела на лужайке и развлекала Джимми чтением своей неоконченной рукописи, которую она выудила из бездонной сумки. «Август едет на море».
— А почему она меня не предлагает усыновить? — недоумевал Тедди. — Считается ведь, что Август — это я.
— Ты хочешь, чтобы тебя усыновила Иззи? — поразился Хью.
— Нет, ни за что.
— Никаких усыновлений! — в сердцах отрезала Сильви. — Ступай, Хью, поговори с ней.
Урсула вбежала в кухню, чтобы взять яблоко, и застала там миссис Гловер, которая с жаром отбивала куски телятины.
— Вот бы фрицев так отходить.
— Кого?
— Тех, что газ пустили, который бедному Джорджу легкие загубил.
— Что у нас на ужин? Страшно есть хочется.
Урсула давно перестала проявлять сострадание к легким Джорджа: о них говорилось так много, что они, похоже, стали жить собственной жизнью, примерно как легкие бабушки — матери Сильви: подчас внутренние органы приобретали более зримый характер, чем их владельцы.
— Телячьи котлетки а-ля Рюсс, — ответила миссис Гловер, переворачивая куски мяса и отбивая их с новой силой. — Да русские, если хочешь знать, тоже не лучше.
Урсула полюбопытствовала, встречалась ли миссис Гловер с иностранцами.
— Ну, в Манчестере евреев полно, — сказала миссис Гловер.
— Вы с кем-нибудь из них знакомы?
— С какой радости мне с ними знакомиться?
— Евреи — не обязательно иностранцы, правда ведь? Вот, например, Коулы, наши соседи, — евреи.
— Не болтай глупостей, — отмахнулась миссис Гловер, — они такие же англичане, как мы.
Миссис Гловер питала некоторую слабость к сыновьям Коулов: уж очень хорошо воспитаны. Урсула подумала, что спорить дальше не имеет смысла. Она прихватила еще одно яблоко, а миссис Гловер снова взялась отбивать мясо.
Урсула жевала яблоко, сидя на скамье в укромном уголке сада, — это было одно из любимых мест уединения Сильви. В голове лениво крутилось: «телячьи котлетки а-ля Рюсс». И вдруг она вскочила с бешеным стуком в груди — вернулся знакомый, но давно забытый ужас. Отчего он проснулся? Ничто не предвещало беды: ни мирный сад, ни вечернее тепло на лице, ни кошка Хетти, которая неспешно вылизывалась на солнечной тропинке.
Никаких признаков конца света, ничего подозрительного в этом мире, но Урсула запустила недоеденное яблоко в кусты и бросилась прочь из сада, за калитку, по дороге, а старые демоны уже наступали ей на пятки. Хетти прервала свой туалет и высокомерно поглядела на болтающуюся створку калитки.
Возможно, произошло крушение поезда; возможно, ей придется по примеру девочек из книги «Дети железной дороги»{74} разорвать на полосы свои нижние юбки, чтобы подать сигнал машинисту, но нет: когда она примчалась на станцию, к платформе ровно в семнадцать тридцать медленно подплыл лондонский поезд под надежным управлением локомотивной бригады, включающей Фреда Смита.
— Мисс Тодд? — В знак приветствия он приподнял фуражку. — Что-то случилось? У вас встревоженный вид.