– Что-то я не ничего не понимаю! – изобразил недоумение Антон. – Какое дерьмо?
– В которое ты сам вляпался… Где навоз взяли?
– Какой навоз?
– Который в «МАЗ» загрузили… Не бойся, «МАЗ» хозяину вернули, уголовного дела по факту угона не заводили… Так где вы навоз взяли?
– Не знаю, о чем вы говорите!
– Не хочешь по-хорошему? – изумился Круча. – Дурак ты, Антон. Ведь в «МАЗе» твои пальчики остались… И друг твой наследил. Сергей его, кажется, зовут… Да не бойся ты, мы же твоего друга не привлекаем, хотя могли бы с него пальчики снять, для образца. Но мы на тебе отыграемся. Пятнадцать суток – и гуляй на все четыре стороны… Так все-таки где навоз взяли?
Навоз Сергей с Антоном взяли на заброшенной ферме. Угнали «МАЗ», лопатами загрузили машину, подвезли к зданию милицию и от всей души вывалили дерьмо на землю… Но признаваться в этом Антон не собирался. Не верит он ментам. Тем более что не могли они с Сергеем оставить пальчики, потому как перчаток с себя не снимали. А если даже есть след, самая лучшая тактика – идти в несознанку. И твердо стоять на своем.
– Не понимаю, о чем разговор?
– Странный ты какой-то, Порываев, – продолжал удивляться Круча. – Я же тебе сказал, что нет уголовного дела по факту угона «МАЗа». Но будет! Не хочешь по-хорошему признавать доказанный факт, заставим по-плохому.
– На пятнадцать суток по решению суда сажают, – угрюмо буркнул Антон. – Не имеете права здесь держать.
– Жаловаться будешь?
– Нет. Жалуются те, за кем вина. А я безвинный. Буду за правду страдать.
– Да ты еще и идейный.
– И патриот своей страны!
– Ух ты! А ведь я тебе верю… Ладно, так и быть, отпущу тебя. Даже на принцип идти не буду. Ты не будешь, и я не буду… Даже протокол заводить не стану. Просто скажи мне, что ты нам нагадил, и сегодня же ты будешь дома…
– Не, ну если вы хотите, чтобы я взял на себя чужую вину…
– Нет, я хочу, чтобы ты признал свою вину. Хочу посмотреть, можно ли с тобой в разведку идти.
– А что нам вместе в разведке делать?.. Да и не знаю я ничего про навоз. Вы меня с кем-то спутали. Вы отпечатки пальцев еще раз сравните, там ошибка какая-то…
– Я думал, ты умный человек, Порываев. Ну ладно, если ты такой упрямый, то посиди, подумай…
Антона отконвоировали обратно в его камеру, но спустя два часа, без всяких объяснений, перевели в карцер. Менты не смогли взять его словом, поэтому прибегли к психологическому давлению. Но он справится, он ничего не расскажет им о своей сопричастности к злой шутке с навозом, к одному звену из кровавой цепи… И жаловаться он не будет, чтобы не озлоблять ментов. Он – человек упрямый, но хитрый. Однажды он уже выбрал тактику в общении с Кручей – побольше такта и поменьше внутренней слабости, так он будет вести себя и дальше. Пока его не выпустят на свободу…
Он слышал, что в карцере можно только сидеть, но, как оказалось, там его ждал топчан – без матраца и белья, но на нем можно было лечь, вытянувшись во весь рост. Что Антон и сделал. Глянувший в глазок надзиратель ничего не сказал, значит, не так уж все и плохо… И ужин ему подали вполне сносный – горячая каша, сдобренная куском селедки, даже чай оказался сладким. А ведь в карцере, говорят, держат на хлебе и воде.
Но все же был в карцере недостаток, который, судя по всему, никто не собирался устранять. Решетка в окне была, а от стекла осталось одно только воспоминание. Если днем было не очень холодно, то с наступлением ночи из окна потянулся студеный воздух. А у Антона, как назло, не было ни подушки, ни одеяла, чтобы хоть как-то защититься от этой напасти. И рюкзак у него забрали перед тем, как разместить в карцере. Снять свитер было бы непростительной глупостью, дыру все равно плотно не закроешь, а замерзнешь гарантированно.
Ночью после отбоя Антон долго лежал в позе эмбриона, пытаясь согреться. То ли это удалось ему, то ли организм привык к холоду, но все же он заснул…
Проснулся он посреди ночи. От какого-то стука. Что-то холодное и сыпкое хлестнуло его по лицу. Пока он соображал, о прутья решетки на окне стукнулось что-то металлическое. И тут же в камеру влетел, рассыпаясь, ком земли…
– Э-э, я не понял! – недоуменно пробормотал Антон.
Он попытался подтащить кушетку к окну, чтобы выглянуть наружу, но та мертво была вмурована в пол. И ни стула в камере, ничего, что могло бы поднять его на нужную высоту. А через окно снова швырнули в него землю, большая часть которой обрушилась ему на голову… Шорх-шорх… Шорх-шорх…
– Эй, что там за дела? – возмущался Антон.
А кто-то незримый за окном продолжал вбрасывать в камеру землю. По всей видимости, этот некто орудовал лопатой, что в общем-то можно было объяснить с физической точки зрения. Карцер находился в полуподвальном помещении, и человеку, находящемуся во дворе по ту сторону окна, не нужно было возвышения, чтобы забрасывать камеру землей.
– Э-эй!
Не в состоянии остановить это безумие своими силами, Антон забарабанил в дверь, но к ней никто не подходил. А земля продолжала сыпаться в камеру.
Антон попробовал открыть «кормушку», и, как ни странно, это у него получилось. Он выглянул в темный коридор, в глубине которого с содроганием увидел девушку в белом, подсвеченную синим цветом. А земля уже не сыпалась в камеру, в воздухе повисла гробовая тишина.
– Ты кто такая?
– Лена… – донесся до него потусторонне монотонный голос. – Ты меня задушил. И закопал… Плохо закопал. Я закопаю хорошо…
Синий свет погас, и девушка исчезла. А в камеру снова посыпалась земля…
Майор Кулик невозмутимо смотрел на Порываева, а в душе посмеивался. Похоже, ночные кошмары довели парня до кондиции. В глазах безуминка, губы мокрые, рот приоткрыт.
– Я тебя слушаю, Порываев. Что там у тебя? – небрежно спросил Кулик.
Парень требовал встречи с самим Кручей, но Степан переадресовал его Александру.
– Я… Я хочу сделать признание! – выпалил он.
– Мне твое признание ни к чему, – с деланым равнодушием покачал головой Кулик. – Заявления нет, дела нет… Отсидишь свои пятнадцать суток…
– Круча… Круча сказал, что отпустит, – быстро и сбивчиво проговорил Порываев. – Сказал, что, если я признаюсь… А это я привез навоз… Честное слово, я!
– Не нужно мне твое честное слово. Мы и так знаем, что это ты сделал, на пару со своим дружком… С кем ты был, с Чижовым?..
– Да… То есть нет… Он помог мне машину загрузить. Он даже не знал зачем… То есть я ему сказал, что хочу одному придурку отомстить…
– Придурки – это, стало быть, мы? – грозно нахмурил брови Кулик.
– Нет… Я наврал про них… То есть он не знал, что я в милицию повезу… Я сам сгрузил, сам уехал. Машину бросил…
– Угнанную машину? – уточнил Александр.
– Да нет, она просто стояла. С открытой дверью…
– Да нет, машину угнали… И вам, гражданин Порываев, придется отвечать за это в уголовном порядке.
– Но подполковник Круча сказал, что машину мне простят, если я признаюсь…
– Ну, если Круча сказал… Если Круча сказал, тогда ладно. Но пятнадцать суток вам придется отбыть… И заняться общественно полезным трудом. К нам вчера чернозем для газонов привезли…
– Чернозем?! – выпученно посмотрел на Кулика Порываев. – Да он у меня весь в камере!
– У вас все в порядке с психикой? Как земля могла оказаться в камере?
– Ночью… Она всю ночь бросала…
– Кто она?
– Она! – в бредовом состоянии возгласил Порываев.
– Еще раз спрашиваю, кто она?..
– Я… Я не знаю… Женщина в белом…
– В белом саване?
– Почему в саване? – затрепетал парень.
– И где она была? – разволновался для вида Кулик.
– Где была… То землю бросала, то в коридоре…
– В коридоре должен был находиться дежурный милиционер… Тебе не померещилось, Порываев?
– Померещилось? Да у меня вся камера землей засыпана!.. Я говорил дежурному, а он даже не посмотрел…
– Так, я сейчас…
Кулик сделал вид, что позвонил дежурному надзирателю, в молчащую трубку сделал запрос и через нее же якобы получил ответ.
– Кажется, снова началось… – одной рукой схватившись за голову, обеспокоенно проговорил он.
– Что началось? – вскинулся Порываев.
Он снова поднял трубку, но на этот раз действительно связался с абонентом.
– Товарищ майор! – обращаясь к Комову, взволнованно сказал он. – У нас тут в изоляторе снова нечистая…
Федот слушал молча.
– Порываев говорит, что его камеру землей забрасывали. Девушка, говорит, была, в белом саване…
– Да не в саване! – Порываев попытался опровергнуть его догадку, но Кулик уже положил трубку.
А спустя минуту-две в кабинет ворвался Комов.
– К тебе она приходила? – в театрально-драматическом возбуждении набросился на него Федот.
– Да! – шарахнувшись от него, испуганно кивнул тот.
– В белом саване… Зовут Лена, да?
– Да… То есть нет…
– Да что там нет, если да… Это же Сечкина была! – незаметно подмигнув Кулику, пробасил Федот. – А мы убийцу ищем… Косыгин как раз сторожа допрашивает… Сейчас, сейчас…
Комов ушел, оставив Порываева в паническом недоумении.
– Что это… Что это с ним? – в треволнении спросил доведенный до кондиции парень.
– Труп тут у нас недавно обнаружили, на Битовском кладбище. Какие-то ублюдки девушку в свежей могиле похоронили, поверх покойника… Сторож их видел, но фоторобот составить не может – не каждому дано…
– А-а, зовут ее Лена? – одурело спросил Порываев.
– Да, Лена. А что?
– Н-нет, ничего! – чересчур поспешно мотнул головой парень.
Кулик видел вину в его глазах, но делал вид, что не замечает этого.
– У нас тут в изоляторе иногда случается, души покойных к своим убийцам приходят… Кто-то с ножом, кто-то с ружьем… А землей еще никого не засыпали… Слушай, а может, это ты Лену похоронил, землей засыпал? – с резким переходом на ожесточенный тон спросил Кулик.
От неожиданности Порываев аж подскочил на своем месте.