Отдыхала, читала, ждала возвращения мужа.
Все прекрасно и… скучно!
Оказалось, что спокойная беззаботная жизнь неимоверно скучна. Одиночество с книжкой в руке приятно только в определенных дозах.
Еще хуже стало, когда Поль связался с дадаистами.
Дада – новое течение в искусстве и жизни, все отрицающее, на все плюющее, все подвергающее разрушению. Отрицание ради отрицания.
«Дада» – так французы называют детскую лошадку-качалку. Никакого смысла в том, что течению дали такое название, нет, но дадаисты и не гнались за смыслом, совсем наоборот. Дадаизм зародился среди тех, кто прошел войну, видел бесполезную гибель товарищей, кто желал разрушить этот мир, чтобы кошмар не повторился.
Поль никогда разрушителем не был, это не его характер, но разочарованным в бессмысленности жизни был. А еще, думаю, ему очень хотелось почувствовать себя бунтарем, послушный маменькин сынок страстно желал свободы хотя бы в выражении своих чувств.
Много лет мадам Грендель диктовала своему «малышу» правила поведения, даже женившись и обзаведясь дочерью, он не стал свободным, на работе и дома его окружала все та же рутина. В Гале Поль нашел родственную душу, ее больше всего пугала перспектива превратиться в новую мадам Грендель.
Но к открытому бунту против семьи оба были не готовы, для этого требовалось бы с этой семьей порвать (что позже случилось с Дали). Разрыв с семьей означал бы необходимость самим зарабатывать на жизнь, а значит, все ту же работу и нудный быт.
Пока оба пытались освободиться от давления материального, от него не отрекаясь.
Иногда я задумывалась, что было бы, порви мы с семьей Гренделей окончательно.
Клеман Грендель был достаточно состоятельным уже тогда, чтобы обеспечивать наши невеликие прихоти, сами мы с Полем заработать не смогли бы, Элюар не Дали, да и я не была такой, какой стала с Сальвадором.
Подспудно чувствуя, что одной любовью сыт не будешь, мы терпели диктат Гренделей, который особенным диктатом и не был. Мадам и мсье по-прежнему обожали своего слабого здоровьем сына, содержали его и его супругу, воспитывали внучку и надеялись, что все как-то само собой образуется.
Это «образуется» означало, что Жежен станет хорошим помощником отцу, я – хорошей матерью и добропорядочной хозяйкой дома, мы будем зарабатывать и экономить, чтобы накопить на собственную безбедную старость и обеспечить будущее Сесиль – все то, чего я боялась больше всего.
Я страшно боялась, что жизненная программа Гренделей может затянуть, понятие «долг прежде всего» одержать верх.
В одном мы с мсье Гренделем были схожи, для него ценности располагались в таком порядке: мой малыш (то есть Жежен), я и моя семья, все остальные не в счет. Для меня тоже на первом месте был Поль, потом я, но мы и составляли эту самую семью.
И эта самая семья существовать пока без Гренделей не могла.
Я мечтала вырваться из тесного кружка обыденности и семьи, но как?
Поль тоже мечтал и попытался.
Стремление к бунту без бунта привело Поля к дадаистам.
Где-то там, на востоке, бунтовали по-настоящему, в России произошла революция, и обратного пути уже явно не было. Гала не понимала, что именно происходило на родине, но и не желала разбираться. Бунт – это всегда ужасно, опасно и непредсказуемо.
Но бунт бунту рознь, в Париже тоже бунтовали… против правил приличий.
Дадаисты устраивали выставки и представления, на которых плевались, говорили гадости, оскорбляли посетителей, читали бессмысленные стихи, демонстрировали бессмысленные картины.
Во всем в жизни есть смысл, даже в бессмыслице, потому что бессмыслица ведь такова только в точке зрения здравого смысла.
Для Поля дадаисты словно порыв свежего воздуха. Он стал ходить на встречи, читать там свои стихи и сочинять новые в стиле дада. Элюар так и не стал настоящим дадаистом, кажется, даже не понял сути, для этого он слишком любил настоящую поэзию.
Гала почувствовала угрозу – муж отдалялся, конечно, он рассказывал о новых друзьях, о том, как проходили встречи, что говорилось и делалось, но это было слабое отражение. Гала почувствовала, что должна быть рядом с Полем, если не хочет потерять его.
Само отрицание ради отрицания ее интересовало мало, но допустить, чтобы Поля увели друзья, а она осталась в тесном мирке Гренделей, было нельзя.
Дадаисты считали себя мужской компанией, куда женщины не допускались, то есть запрета не было, но энтузиазма от присутствия тоже.
Женщины болтливы.
Женщины неспособны постигнуть суть дада.
Женщины озабочены только своими глупыми домашними делами.
Если они вырываются за пределы домашнего круга, то становятся эмансипе в худшем виде.
Женщины… это женщины!
Все, кроме последнего, Гала была готова опровергнуть.
Она всегда была молчаливой, суть дада постигла довольно быстро, хотя и об этом предпочитала молчать, никакими домашними делами озабочена не была, но и эмансипе не стала.
Гале удалось нащупать золотую середину, оставив из домашних забот только заботу о муже, и при этом вне дома, не став настоящей суфражисткой. И мадам Грендель, и суфражистки были для Галы одинаково неприемлемы. Удержавшись посередине, она сумела стать необыкновенной.
Мужское сообщество дада терпеть не могло Галу, но это ее мало волновало. Они просто боялись ее взгляда, ее молчания и ее необычности даже на фоне собственных отличий от остальных.
Полю нравилось, что жена столь необычна, он с удовольствием стал брать Галу на заседания. Неприятие компании дада Галу не смущало, для нее оставался главным Поль. Интуитивно чувствуя, что должна быть рядом со своим любимым мужчиной, Гала также чувствовала, что не должна уподобляться мадам Грендель, то есть не должна ни в чем ограничивать Поля.
Это оказалось не так-то просто.
Поль твердил, что для него существует только одна женщина – его Гала, и это было прекрасно.
Все изменилось, когда дадаисты Парижа расширили свой круг, сначала связавшись с Тцарой – румыном, объявившим себя отцом-основателем дадаизма. Тристана Тцару долго заманивали в Париж, а когда он наконец приехал, у дадистов началась новая жизнь.
Гала не сразу почувствовала угрозу.
Все начиналось прекрасно. Им с Полем очень нравился подход дадаизма к жизни – быть беззаботными, избегать любой обязательности, сторониться людей серьезных, скучных, быть поэтом, жить играючи… Кто будет обеспечивать эту жизнь-игру, конечно, не задумывались.
В среде дадаистов у Галы появились соперницы. Пока Поль не интересовался другими женщинами, но Гала невольно чувствовала себя неуютно рядом с некоторыми подругами дадаистов. Если в тесный мужской круг ее почти не допускали, то когда круг расширился и в него проникли другие женщины, стало только хуже.
Эти другие имели и умели то, чего не умела сама Гала и чего, возможно, не хватало в ней Полю.
Гала старательно делала вид, что не замечает особенностей женщин Анри Бретона – абсолютной свободы Жоржины или критического, цепкого ума Симоны. А еще легкого очарования Дениз. В самом существовании этих двух – Симоны и Дениз – Гала почувствовала настоящую опасность. Поль смотрел на Дениз влюбленными глазами, а об умении Симоны мыслить строго логически, о ее образованности, умении вести беседу с поистине мужской логикой вообще отзывался с восторгом:
– Представляешь, она объявила Бретону, что не дадаистка!
Хотелось спросить, что же в этом необычного, но Гала вдруг осознала, что сама бы вот так не смогла, поскольку подобное заявление из ее собственных уст означало изгнание из общества. А вот Симоне Бретон простил, они стали любовниками.
Гала была способна бросить вызов семье, обществу, но только чтобы заполучить любимого человека, от которого полностью зависела. Но просто бросать вызов или противопоставлять себя она не могла.
Я поняла это много позже.
Мне был нужен один-единственный мужчина, это оказалось моей границей, моим подобием мадам Грендель. Если другие ограничивали себя домом, семьей и бытом, то я Полем.
С первого дня я подчинила любимому человеку не только свои чувства, но и мышление. Толкая Поля вперед, я шла шаг в шаг следом, я поддерживала, настаивала, но вел он.
Нутром чувствовала, что так нельзя, что стоит Полю разлюбить или хотя бы изменить, и вся моя жизнь полетит к черту, но поделать с собой ничего не могла. Мне был нужен один-единственный мужчина. Даже если бы это не был Поль.
Дадаисты проповедовали свободу во всем, в том числе и от брачных уз. Брак – это оковы, кандалы, это скучно. К чему подчиняться?
Вот с этим Гала согласиться не могла. Их с Полем брак должен быть прочным, любое увлечение мужа другой женщиной грозит бедой.
О возможности собственной измены Гала даже не помышляла.
Когда в воздухе просто запахло угрозой измены (Поль увлекся Дениз, как и остальные участники их общества), Гала постаралась увезти мужа подальше от опасности. Это было нетрудно, они просто уехали отдыхать.
Отдых привел их к Максу Эрнсту.
Вернее, с Максом и его более чем странным творчеством дадаисты познакомились раньше, еще в Париже.
Он был бош, то есть немец, к тому же участвовавший в войне (позже Поль и Макс выяснили, что во время недолгого пребывания Поля на фронте невольно оказались по разные стороны, то есть буквально могли убить друг друга!). Париж уже не первый год жил мирно, но бошей терпеть не мог.
Но дадаисты решили устроить выставку дадаиста-боша.
Такой плевок и скандал!
В мае 1921 года Париж познакомился с новым скандальным художником.
Галы с Полем в Париже не было, потому они услышали о невероятном успехе (то есть скандале) от друзей.
Это был дадаизм в высшем проявлении, Макс Эрнст отрицал все, в том числе и живопись. На выставку он прислал свои коллажи – подобие почтовых открыток, на которые наклеены вырезки из старых журналов, газет, книг, учебников вплоть до словарей, и все это снабжено бессмысленными надписями.