На ее счастье, Ана Мария находилась от брата далеко, не то была бы им просто придушена за такое подлое разрушение его трудов. Его, несомненно, посадили бы в тюрьму, зато образ монстра был бы подтвержден.
Этой бестолочи не хватило ума сначала посоветоваться с самим Сальвадором, попробовать пусть не понять, возможно, на это не достало бы сообразительности, но хотя бы поинтересоваться, зачем Сальвадору возводить на себя напраслину. Не посоветовалась и не сообразила, выложила приторно сладкий рассказ о хорошем мальчике.
К счастью, он справился, а глупую книгу глупой женщины мало кто читал.
Эпатаж, эпатаж и еще раз эпатаж, без него нельзя, нужны постоянные скандалы во всем – картинах, поведении, высказываниях, возвеличивании себя – гениального и ужасного… Не позволять забыть о себе, вынудить узнавать с первого взгляда, обсуждать и осуждать, но интересоваться.
В Америке застенчивый в действительности молодой художник, всего лишь скрывающий за бравадой свою стеснительность и скромность, научился эпатировать публику, то, что было ширмой и завесой, стало оружием.
Гала с удовольствием наблюдала за становлением актера-Дали, которому удавалось много лет дурачить публику своим поведением. Дали – гениальный актер и гениальный рекламщик, когда дело касалось продажи своего имени.
Гала поставила Дали на ноги, но нельзя же бесконечно поддерживать в таком положении?
Сальвадор постоянно твердил ей и остальному миру, что она Муза, она главное в жизни, что сначала Гала, потом сюрреализм, то есть сам Дали, и только потом все остальное.
К чему все это?
Элюар стал не просто известен, случилось то, что я когда-то предсказывала, Поль признан великим французским поэтом. Его стихи изучают в школах, а на улицах в последние годы жизни не давали прохода. Не журналисты, не любопытные зеваки, не любители скандалов, как нам с Дали, а простые французы, которые любят его стихи и знают их наизусть.
Он не бедствовал, но не был богат, жил скромно.
Может, так и нужно, может, не стоило и нам гнаться за успехом в Америке? Не стоило становиться Avido dollars?
Но оглядываясь назад, я понимаю, что все сделала правильно. Не вытащи я тогда Сальвадора в Америку, не заставь его работать ради денег, из него ничего бы не получилось, как не получилось из очень многих.
На Земле безумно много талантов и даже гениев, но не каждому везет встретить свою Галу – об этом я могу говорить совершенно уверенно и без ложной скромности.
И все-таки, получив известие о смерти Поля, я испытала сильнейшую депрессию.
Это был поэт, которого я когда-то создала, заставила явиться из небытия, который стал поэтом при мне, а вот признанным по-настоящему уже без меня. Почему его заметили только в военное время? Только ли потому, что писал «в тему», созвучно общим переживаниям?
Но где же тогда правота?
Поль стал поэтом «для всех», мы с Сальвадором постарались сохранить свое «я», вернее, его «я», сохранить свою свободу, независимость.
Что важней – личная свобода или эта самая служба обществу? И в чем она заключается?
Теперь Гала могла бояться только одного – безжалостного времени.
Они с Дали чувствовали это время физически, годы успеха не молодят, можно сколько угодно бодриться, но время берет свое.
Эти глупцы считали, что она боится старости!
Нет, не старости, а того, что следует за ней – смерти. Еще никому не удавалось пережить свою старость.
В молодости человек смерти не боится, она кажется нереальной и далекой, он способен даже заигрывать со смертью, бравировать возможностью встречи с ней, а вот в старости… В старости смерть из возможной угрозы переходит в разряд приближающегося и неизбежного события.
И тогда становилось страшно.
Гала не верила тем, кто твердил, мол, готов к окончанию своей жизни. Человек не может быть к этому готов, он вообще живет, только пока есть что-то впереди, пусть даже призрачное что-то.
И пока у человека есть это что-то впереди, он должен двигаться.
Тайна молодых любовников. Преддверие девятой жизни
Эти записи не увидят свет ни при моей жизни, ни при жизни Сальвадора, а если кто-то из тех, о ком пойдет речь дальше, посмеет открыть рот и сказать хоть слово… Они все знают, чего лишатся, они будут молчать!
Если бы те, кто мечтает о миллиардах, узнали десятую часть проблем миллиардеров, возможно, их мечты изменились бы.
Или нет? Для людей блеск золота ярче солнечного света?
Открою секрет: быть миллиардером невероятно приятно, но куда больше скучно и трудно.
Когда Гала в Кадакесе познакомилась с Сальвадором, никто не мешал им купаться нагишом в укромных бухточках, лазать по горам вдвоем без тысячи и одного соглядатая и вспышек камер, есть и пить, что хотелось, предаваться любви где угодно и мечтать о будущем.
Когда будущее вступило в свои права и мечты сбылись, стало скучно.
Это очень тяжело – сбывшиеся мечты.
Самое страшное для человека, когда ему больше не о чем мечтать, это страшней любых трудностей.
Сальвадор осуществил и свою многолетнюю мечту – создал ни на что не похожий дом в Порт-Льигате.
Рыбацкая халупа размером четыре на четыре метра, когда-то превращенная в уютное жилье собственными руками, а потом безжалостно разоренная самыми разными бандами, стал прирастать все новыми и новыми пристройками.
И здесь Дали остался верен себе.
Обычно дом начинают с проекта и фундамента, а если и возводят без плана, то все равно центральное помещение, к которому пристраивают что-то поменьше. В доме в Порт-Льигате все наоборот. Крошечная хижина хоть и осталась в основании, но дом рос, словно множась во все стороны. Каждый год они прикупали все новые и новые участки, пристраивали и пристраивали, нимало не заботясь о логике. Дом рос почкованием. В результате получилось… то, что получилось!
Многие и многие визитеры – чтобы только посмотреть на обожаемого мэтра и его непостижимую супругу.
Они толпились под окнами, млели от предложения пока присесть и выпить (в доме Гения!) простенького местного вина, отведать лангустов (кухарка тоже млела, представляя, что о ее стряпне знает уже половина мира), соглашались ждать, пока мэтр работает. Терпеливо ждали на жарком солнце.
Мэтр появлялся, словно божество, он даже не кивал, стараясь делать вид, что не слышит восторженного шепота:
– Дали… Сам Дали…
Сальвадор проходил к креслу, больше похожему на трон, поставленному, конечно, в тени, садился, глядя задумчивым взглядом вдаль, и, опираясь на трость с большим фальшивым бриллиантом, сидел. Толпа замирала, лицезрея божество.
Это был ежедневный спектакль, столь любимый посетителями, в котором Гала не принимала участия, она была завершением. Супруга Гения появлялась, когда он давал легкий знак, что сидеть надоело, хмуро оглядывала собравшихся, равнодушная, даже если бы среди гостей был сам король Испании, иногда кивала, иногда и вовсе разворачивалась и уходила.
Это был знак окончания спектакля. Гости понимали, что хозяйка не желает их видеть, и откланивались.
Никто не мог объяснить, зачем эти толпы тащились через полмира, чтобы посмотреть, как Дали лицезреет закат.
Дали разыгрывал спектакль восхищения его персоной, зрители активно играли роль статистов, а Гала – фурии. Всех устраивало, главное – позволяло сохранять интерес к Дали, а значит, приносило деньги.
Никому не приходило в голову, что игра давно стала нелепой, что актеры вовсе не таковы в действительности, какими кажутся. Близкие прекрасно знали, что Сальвадор надевает маску Дали, стоит появиться чужим. Но эти близкие тоже были частью игры и молчали.
Те, кто не играл, не понимали, иногда искренне, почему Гала безразлична ко всему, кроме денег.
И это тоже роль – меркантильной до жадности жены, которая не упустит ни доллара из своих цепких пальцев.
Может ли Гений быть меркантильным? Конечно, нет, он же Гений!
А вот жена может. О… этой Гале палец в рот не клади – откусит руку вместе с кошельком.
Гала смеялась, исправно изображала меркантильную злюку, всего лишь озвучивая требования самого Дали:
– Десять тысяч.
Это за участие в небольшом рекламном ролике.
И пусть теряют дар речи, все равно же заплатят, потому что если не они, то конкуренты…
– Пятьдесят тысяч.
За картину, которую Сальвадор написал за неделю между делом. Но платили, ведь завтра она будет стоить в два раза больше, а потомкам достанется целое состояние.
Говорят, Дали наживаются на его славе. Да, но разве только Дали? Разве те, кто покупает его картины, не наживаются? Ведь они создают наследство, которое озолотит их потомство и даже их самих через десяток лет.
Сальвадор однажды сказал, что самой дорогой будет последняя картина – когда все поймут, что больше он ничего не напишет. Они даже подумали сыграть на этом – объявить о завершении карьеры живописца и продать картину за сумасшедшие деньги. Сначала идея показалась блестящей, но потом Дали сообразил:
– Денег у нас и без того много, а что я буду делать потом? Создавать картины тайно? Меня же забудут через два года, а зачем жить, если тебя не помнят?
Однажды, наткнувшись на повторение своего шедевра, причем копию неудачную, но выдаваемую за настоящую, Дали рассвирепел, обещая за каждую подделку лично сворачивать шею.
– Гала, они же будут продавать меня за меня! Нужно добиться, чтобы фальсификаторов жестоко наказывали, иначе деньги потекут мимо нашего кошелька!
Гала нашла другой выход:
– Нет, нужно сделать так, чтобы картины и все прочее можно было покупать только у самого Дали.
– Я об этом и твержу. Пусть полиция работает получше!
– Мы обойдемся без полиции, еще и заработаем…
– Как?!
Пришлось всего лишь ставить свою подпись на чистых листах. Рынок наводнили подделки. Сначала качество было хорошим, потом стало похуже, а потом и вовсе безобразным. Дали так не писал, коллекционеры поняли, что платят деньги за подделки, и принялись жаловаться. Дали пожимал плечами: