Сильный мужик, трижды начинавший с нуля.
Родился в Хабаровске, рано осиротел, с малолетства работал на всяких подсобных работах, но выучился грамоте и сделал успешную карьеру. Дорос до должности секретаря Дальневосточного крайкома комсомола, но попал под сталинские чистки. Уцелел чудом, даже срока не получил — спасла высылка корейцев в Среднюю Азию. Но исключить из партии и снять со всех должностей успели. В Узбекистане все начал заново, работал кладовщиком на пункте приема фруктов и овощей у населения, но вскоре опять пошел вверх, был восстановлен в партии и через два года был уже вторым секретарем райкома.
Когда был объявлен набор переводчиков, записался одним из первых, и, несмотря на довольно-таки неважное знание корейского и довольно высокую должность (а, может, и благодаря ей), был отправлен в распоряжение штаба 25-й армии в Пхеньяне. В Корее опять начал все заново, но на сей раз карьера была самой впечатляющей — уже в 1949 году он занял пост первого секретаря ЦК партии и стал вторым человеком в стране. Занимался, большей частью, партийным строительством, и по сути, именно Хегай создал компартию КНДР.
Как писал один из лучших наших кореистов Андрей Ланьков: "Надо отметить, что из всех четырех основных фракций Коммунистической партии, участвовавших в создании северокорейского государства — партизанской, советской, китайской и внутренней — только советская фракция обладала опытом и знаниями, необходимыми для налаживания деятельности государственного аппарата и создания массовой правящей партии. В свою очередь, среди советских корейцев наибольшим опытом в этой области обладал именно Хо Га И. Поэтому нет ничего удивительного в том, что он сыграл решающую роль в создании партийных организаций в Северной Корее".
Стремительность взлета Хо Га И, судя по всему, сильна напугала Ким Ир Сена, и между № 1 и № 2 произошел серьезный конфликт.
Вскоре 45-летний «товарищ Хо» был найден застреленным в своем доме, по официальной версии — покончил жизнь самоубийством, но многие подозревали, что его убили по приказу Ким Ир Сена, который видел в Хегае опасного конкурента.
Другой переводчик — товарищ Нам Иль.
Имя при рождении, как пишут в Википедии — Яков Петрович Нам. Родился, естественно, на Дальнем Востоке России. На момент подачи заявления в переводчики, естественно, как и практически все советские корейцы, проживал в Средней Азии и преподавал математику в Самаркандском педагогическом институте. В Корее предсказуемо продвигался по линии министерства образования, но с началом Корейской войны был переведен в армию, так как оказался одним из немногих корейских руководителей, имевших военное образование и реальный боевой опыт.
Дело в том, что Яков Петрович, в отличие от других корейцев, успел повоевать в Великую Отечественную. Он закончил Смоленское военное училище, участвовал в Сталинградской битве, освобождал Варшаву. После войны был демобилизован, тогда-то молодой офицер-орденоносец и устроился работать в провинциальный вуз.
А в Корее товарищ Нам сделал стремительную военную карьеру и вскоре возглавил Генеральный штаб страны. Именно этот бывший советский провинциальный «препод» и подписал со стороны КНДР в Пханмунчжоне соглашение о прекращении огня. То самое перемирие, которое и стало окончанием братоубийственной Корейской войны.
Вскоре после окончания войны у советских корейцев начались сложные времена. Их двойственный статус напрягал не только руководство, но и простых корейцев — почему нашей страной руководят граждане иностранных государств? Масла в огонь подлила и история с Ли Сан Чо, китайским корейцем, ставшим начальником разведуправления Корейской народной армии. Кстати, это он вместе с Нам Илем в Кэсоне представлял корейскую делегацию на переговорах по перемирию, а потом его отправили в 1955 году послом в Советский Союз. И там он неожиданно начал "разоблачать" — написал большое открытое письмо Ким Ир Сену с обвинениями, и в итоге стал первым северокорейским невозвращенцем. По решению руководства СССР его отправили жить в Минск, он там преподавал в одном из белорусских вузов, занимался научной работой по истории средневековой Японии, прожил еще 40 лет в СССР и умер в 1996 году.
В общем, все кончилось тем, что в 1955 году Ким Ир Сен поставил перед советскими и китайскими корейцами вопрос ребром: либо вы иностранцы, со всеми вытекающими отсюда последствиями, либо вы граждане КНДР. Выбирайте. Большинство советских корейцев уехали из КНДР как раз в 1956–1957 годах.
Но были и те, кто остался. Нам Иль, например, жестко обозначил себя прежде всего корейцем, для которого Родина выше всего. После Корейской войны он 15 лет был министром иностранных дел КНДР, умер в 76 году в возрасте 63 лет в автомобильной аварии, с которой, по некоторым мнениям, тоже не все чисто.
Остался и Пан Хак Се, "корейский Берия", один из самых необычных и загадочных людей в Северной Корее. Он приехал в Корею из Кызыл-Орды в 1946 году и стал создателем тем самых северокорейских спецслужб, которые так любят сценаристы американских телесериалов. В отличие от большинства своих коллег в других странах, не был грохнут своим преемником на этом ответственном посту. Напротив, спокойно дожил до 1992 года и умер в должности председателя Центрального суда КНДР.
В некрологе, кстати, впервые опубликовали его фотографию. Как и положено бойцам невидимого фронта — абсолютно непримечательная внешность.
Но в целом судьба оставшихся там советских граждан не самая завидная. По понятным причинам вклад советских граждан в создание новой Кореи не афишировался ни у нас, ни тем более в КНДР, где всех их заслуги были приписаны Ким Ир Сену. И только в последние годы до этой темы, где материала на десятки остросюжетных блокбастеров, наконец добрались историки.
О лучшем карьеристе Империи
В Советской Армии была такая дразнилка — "пятнадцатилетний капитан". Там подначивали офицеров, засидевшихся в одном звании, "пятнадцать лет капитаном проходил, все майора не давали".
Сегодня расскажу об одном таком Дике Сэнде девятнадцатого века — незадачливом офицере, восемь лет просидевшем в прапорщиках, по нашему — в лейтенантах. Самое удивительное — и он же оставил нам пример едва ли не самой стремительной карьеры в истории русской армии. Причем карьеры честной и выслуженной, без всяких протекций влиятельных родственников и высокопоставленных покровителей.
Речь идет, конечно, о знаменитом генерале Александре Константиновиче Абрамове. Он родился в небогатой дворянской семье в Новгородской губернии. Небогатой настолько, что даже образование Абрамов получил не домашнее, а в дворянском полку, откуда в 1854 году и был выпущен на службу прапорщиком артиллерии.
Тихо и неприметно служил, пересидел прапорщиком все возможные сроки и уже всерьез задумывался о выходе в отставку — ну сколько можно быть посмешищем в офицерском собрании?
Но в 1862 году бедолагу перевели на службу в Среднюю Азию, или, как ее тогда называли, в Туркестан.
Да и там вроде как служба не очень задалась: в том же году при штурме кокандской крепости Пишпек — нынешней киргизской столицы — прапорщик Абрамов был тяжело ранен в голову. Настолько тяжело, что до конца своих дней вынужден был прикрывать испещренный пугающими шрамами череп небольшой кожаной шапочкой.
Но, несмотря на ранение, остался в строю, и дальше без Абрамова не обходилось практически ни одно горячее дело в немирном тогда Туркестане. Более того — вскоре Абрамов стал туркестанской легендой, отчаянным везунчиком, непостижимым образом оказывающимся в нужном месте при любом громком сражении. А когда сражений долго не случалось, подросший в чинах Абрамов принялся устраивать их себе сам.
Как писал лучший летописец Большой игры полковник Михаил Африканович Терентьев, "… следствия и выговоры само собою, а награды само собою… Начальникам мелких отрядов предоставлялась свобода почина, нередко вопреки видам правительства; результаты же их предприимчивости признавались правительством как свершившийся факт, «достоянием истории», а предприимчивый начальник, вслед за замечанием, получал и награду. Поэтому жалобы Крыжановского (оренбургский губернатор — ВН) на то, что в Туркестанской области «воцаряется полный беспорядок» и что он нисколько не будет удивлён, «если подполковник Абрамов двинется и на Самарканд», кажутся по меньшей мере напрасными…".
В итоге Абрамов догеройствовался до того, что в 1868 году получил звание генерал-майора и был назначен начальником вновь образованного Заравшанскаго округа.
Такие вот зигзаги судьбы: восемь лет просидеть в прапорщиках, а потом за шесть лет взлететь до генеральских чинов.
О рюриковиче, которого все звали Залупа
Однажды я написал текст про историческую битву на реке Гавнянке, и текст этот вызвал какое-то нездоровый ажиотаж.
Меж тем любой историк вам скажет, что неприличные названия и неприличные имена — это никакая не сенсация. Наоборот — при чтении древних документов это самая что ни на есть обыденность.
Неприличные прозвища, к примеру, проникали даже в высшие слои тогдашней русской аристократии. Так, например, в Рязрядной книге 1475–1598 гг. на обороте 195 листа читаем:
В передовом полку з боярином и воеводою со князем Андреем Михайловичем Курбским (тем самым, который потом за границу убежал и с Грозным переписывался — ВН) головы князь Иван князь Петров сын Охлябинин-Залупа, Иван Поярков сын Квашнин, Леваш да Василей Олтуфьевы, Василей Щербинин…
Более того — князь Иван Петрович Охлябинин, по прозвищу Залупа был настолько известным русским военным и государственным деятелем, что упоминается во множестве источников.
Почему он получил такое прозвище — существуют две версии.
Первое — он просто был лысым, и голова его была как "залупленнное" (очищенное от скорлупы) яйцо. Это чтобы не шокировать вас другим сравнением.
Вторые уверяют, что не только прямое, но и переносное значение слова "залупаться" во времена Ивана Грозного было ровно тем же самым, что и сегодня. Вот как его определяет академический "Словарь русского арго"