Плавильщикова немедленно схватили и доставили в ВЧК».
«Как выяснилось позднее, Г.А. довольно скоро очнулся от контузии. Окровавленный, он стал кричать в открытое окно о помощи. Говорили, что будто он вопил: “Караул! Убивают профессора Кожевникова!” Не знаю, насколько это правдиво. Во всяком случае, народ сбежался, и обоим раненым была оказана помощь».
«Все поведение Плавильщикова было настолько странно и настолько его поступок не был ничем обусловлен (его отношения с Г.А. до этого случая были самые нормальные), что в Чека очень скоро догадались прибегнуть к медицинской экспертизе. Таковую произвел врач-психиатр Н.С. Молоденков, который спустя около 14 лет, когда я с ним познакомился, рассказал мне об этом случае в своей практике. Был констатирован типичный острый припадок шизофрении. Плавильщикова препроводили в психиатрическую лечебницу, из которой он через какое-то время вышел.
Но, конечно, продолжать работу в Музее он уже не мог. Г.А. был уверен, что он намеревался убить его по каким-то низким мотивам, боялся его и строжайше запрещал своим ученикам иметь какое бы то ни было общение с ним. Я этот запрет потихоньку нарушал, так как соприкасался с Плавильщиковым по своей специальной работе. Да и сомнения быть не могло, что во всем том случае не было ничего кроме припадка безумия».
«Трагическая сторона описанного происшествия как-то быстро забылась.
Но анекдоты о необычайной крепости черепа Г.А. и о том, как он кричал, что его убивают, остались для потехи тех, кто может над такими вещами смеяться».
Кстати, по одному из апокрифов, которые приводил известный ЖЖ-юзер ivanov-petrov, в итоге Плавильщикова судил пролетарский трибунал. Его адвокат очень хитро построил защиту, он обратился с судьям со следующей речью: «Мой подзащитный знает наизусть 3000 видов жуков — все признаки, кто где живет, названия по-латыни и по-русски. Как вы думаете, можно его считать нормальным человеком?».
Пролетарии единогласно утвердили решение медицинской экспертизы.
Ну и пару слов о дальнейшем. Вернуться в МГУ Плавильщиков смог только в 1941 году, через несколько лет после смерти Кожевникова. С этого момента с Зоологическим музеем Плавильщиков был связан всю оставшуюся жизнь. После войны (с 1946 года) он был заведующим энтомологическим отделом, а потом и заместителем директора музея.
А его замечательные книги привели в биологию огромное количество мальчишек и девчонок, которые сегодня определяют лицо этой науки в России и близлежащих странах.
Человек с летающей тарелки
У меня с этим стихотворением очень сложные отношения. Я когда его, уже вполне взрослым человеком, впервые прочитал — испугался. Не забился в восторге, не орал "Ай да автор, ай да сукин сын!", а именно что перетрусил — настолько оно странно-пугающее.
Мне и сейчас от него не по себе.
Это великие стихи. Совершенно чумовые, нечеловеческие, неземные стихи.
Вот. "Неземные" — самое точное слово. Такие строки мог бы написать инопланетянин, чья летающая тарелка однажды потерпела кораблекрушение над нашей планетой, а он выжил.
Выжил, вышел к людям, отвел глаза. Прижился, прикинулся, замаскировался, слепив себе внешность провинциального бухгалтера…
Выучил язык, и прожил втихаря на этой провинциальной планетке несколько десятков лет. Полюбил это немудренное захолустье всей своей инопланетной душой, уже не отделял себя от нас. Но все-таки иногда ночами выходил во двор, смотрел на небо, на звезды, и писал из себя вот такие вот тексты.
Я кстати, только трех таких натуризовавшихся на Земле инопланетян и знаю — Кэролла, Хлебникова (но тот совсем плохо язык выучил) и его.
Вот это стихотворение:
***
Меркнут знаки Зодиака
Над просторами полей.
Спит животное Собака,
Дремлет птица Воробей.
Толстозадые русалки
Улетают прямо в небо,
Руки крепкие, как палки,
Груди круглые, как репа.
Ведьма, сев на треугольник,
Превращается в дымок.
С лешачихами покойник
Стройно пляшет кекуок.
Вслед за ними бледным хором
Ловят Муху колдуны,
И стоит над косогором
Неподвижный лик луны.
Меркнут знаки Зодиака
Над постройками села,
Спит животное Собака,
Дремлет рыба Камбала,
Колотушка тук-тук-тук,
Спит животное Паук,
Спит Корова, Муха спит,
Над землей луна висит.
Над землей большая плошка
Опрокинутой воды.
Леший вытащил бревешко
Из мохнатой бороды.
Из-за облака сирена
Ножку выставила вниз,
Людоед у джентльмена
Неприличное отгрыз.
Все смешалось в общем танце,
И летят во все концы
Гамадрилы и британцы,
Ведьмы, блохи, мертвецы.
Кандидат былых столетий,
Полководец новых лет,
Разум мой! Уродцы эти -
Только вымысел и бред.
Только вымысел, мечтанье,
Сонной мысли колыханье,
Безутешное страданье,-
То, чего на свете нет.
Высока земли обитель.
Поздно, поздно. Спать пора!
Разум, бедный мой воитель,
Ты заснул бы до утра.
Что сомненья? Что тревоги?
День прошел, и мы с тобой -
Полузвери, полубоги -
Засыпаем на пороге
Новой жизни молодой.
Колотушка тук-тук-тук,
Спит животное Паук,
Спит Корова, Муха спит,
Над землей луна висит.
Над землей большая плошка
Опрокинутой воды.
Спит растение Картошка.
Засыпай скорей и ты!
Про ученого принца-бродягу
Из цикла "Историк как свинья — всегда найдет где порыться". Как-то занесло меня в финский город Турку. Это самый древний и славный из финских городов. Конечно, Турку не Москва, да, там не происходили судьбоносные для человечества события, с ними в Финляндии вообще туго, и это, похоже, одна из причин вечной тоскливой меланхолии финнов.
Но когда ты живешь долго — а Турку живет очень долго, — нить твоей жизни переплетается с великим множеством другим нитей, которые и сплетают ковер, именуемый человеческой историей. Казалось бы — ну что может связывать меня, до поездки ничего толком и не знающего об этом городе, с Турку? Ан нет — стоит лишь присмотреться, вглядеться внимательно, как побежит, заструиться под пальцами ниточка, уводящая тем дальше, тем интереснее.
Вот маленький пример. Когда мы были в соборе Турку, я сделал эту фотографию.
(фото автора)
Просто так, от балды, щелкнул затвором, особо не разглядывая ни сам витраж, ни то, что на нем изображено. Фотография получилась неважной, и при первом отборе фоток была забракована.
Но уже дома, разбирая фотографии, я заинтересовался — что же это за витражи такие? И потянулась весьма интересная история.
Витраж этот называется «Королева Катарина Монсдоттер и её дети: Сигрид и Густав» и создал его художник по имени Владимир Сверчков. Витражи для главного лютеранского собора страны делал русский православный художник — уже хорошо. Впрочем, я довольно быстро установил, что это как раз тот самый «русский след», на который в Финляндии натыкаешься постоянно.
Для Турку Владимир Дмитриевич был вовсе не чужаком, а своим. Сын русского генерал-лейтенанта родился в Финляндии, в городке Ловийса, детство провел в Турку, здесь же и начал учиться живописи у художника Леглера, продолжив обучение уже в Петербургской Академии Художеств.
Уже будучи известным мастером, жившим во Флоренции и владевший мастерскими в Мюнхене, он узнал, что финны восстанавливают собор после очередного пожара, и создал для города своего детства пять витражей, из которых до наших дней дошли три.
Кафедральный собор Турку. Слева — один из витражей В. Сверчкова. фото автора
Но вернемся к королеве Катарине, или, как ее называют финны, Каарине. Это вообще интересная история, которую любят рассказывать жители Турку.
У шведского короля Густава Вазы, того самого, в честь которого назван один из районов Стокгольма (малютку-привидение из Вазастана помните?) было четыре сына. Еще при жизни он разделил страну на четыре части, поставив во главе каждой одного из сыновей. Финляндия отошла второму по старшинству, Юхану. Своей резиденцией он сделал, конечно же, Турку, а потом женился. Помните, я как-то рассказывал, как ругались Иван Грозный со шведским королем Юханом? А чего-бы им не ругаться, у них к тому времени хватало поводов для взаимной неприязни, причем не просто так, а из-за женщины.
Женщину звали Катарина, она была дочерью польского короля Сигизмунда Первого Старого и была, таким образом, польской принцессой и известной красавицей.
В 1561 году после смерти первой жены к ней сватался Иван Грозный, но получил отказ. Первый русский царь тогда женился на Марии Темрюковне, но обиду затаил. А вот младший брат шведского короля по имени Юхан принцессу вполне устроил.
В общем, когда в Турку к Юхану прибыла его красавица-жена, прекрасная полячка Катарина Ягеллонка, старый замок Турку (а он уже тогда был старым) буквально преобразился. Молодожены немного перестроили его, и он стал менее мрачным. Катарина привезла в Турку польско-итальянскую дворцовую культуру, в замке появилась библиотека, в моду вошли европейские наряды. Именно Катарина, кстати, привезла в Финляндию первую вилку.
Юхан оказался хорошим правителем, финны, похоже, искренне любили его (в том числе и потому, что с народом он общался исключительно по-фински, языком он владел прекрасно), в общем, период правления Юхана и Катарины считается золотым веком Турку. Если книжки нам не врут, у финнов до сих пор существует поговорка «живем как при Юхане» — в смысле, хорошо живем.
Потом, правда, идиллия кончилась. Старший брат Юхана, рыжий безумный Эрик, ставший к тому времени королем Эриком XIV, ввязался в войну с Польшей, и Юхан, всегда довольно тесно общавшийся с тестем, попал под подозрение в предательстве.