"Утром 18-го явился в полк. Мне сообщили, что в состав полка я не записан и что мне советуют, в виду слабого здоровья и незнания строевого дела, зачислиться ординарцем в Главную Квартиру. Я пошел ругаться и даже, кажется, переубедил В.».
Зато когда он все-таки добился отправки на фронт, радости его не было предела:
«Мы все пять братьев идем на войну со своими полками. Мне это страшно нравится, так как это показывает, что в трудную минуту Царская Семья держит себя на высоте положения. Пишу и подчеркиваю это, вовсе не желая хвастаться. Мне приятно, мне только радостно, что мы, Константиновичи, все впятером на войне».
У них действительно была большая и очень хорошая семья — девять братьев и сестер. "Константиновичи" вообще были одной из немногих ветвей императорского дома, в которых чувствовалась какая-то энергия и… Не знаю, как сказать. Правильность, что ли?
Олег Константинович Романов, командовавший взводом в своем полку, был смертельно ранен в бою близ деревни Пильвишки в районе Владиславова. Официальный рапорт сообщал, что перед ранением "первым доскакал до неприятеля и врубился в него корнет Его Высочество князь Олег Константинович".
За этот бой ему дали "Георгия", узнав об этом в госпитале, он произнес:
Я так счастлив, так счастлив. Это нужно было. Это поднимет дух. В войсках произведет хорошее впечатление, когда узнают, что пролита кровь Царского Дома.
Династия Романовых, крайне редко лившая кровь, действительно, как будто бы попыталась откупиться этой молодой жизнью от грядущей судьбы.
Но на деле, конечно же, жертва Олега ничему не помогла и никого не спасла — ни обреченную династию, ни самих Константиновичей.
Князь Олег Константинович скончался 29 сентября 1914 г. во фронтовом госпитале через два дня после ранения в возрасте 21 года.
Его отец Константин Константинович, потрясенный смертью сына, не пережил его и на год — умер в июне 1915 года.
Из пяти Константиновичей, ушедших на фронт, осталось четверо. Трое из братьев — Иоанн, Константин и Игорь, — будут расстреляны большевиками, а тела их будут сброшены в шахту под Алапаевском. И только туберкулезника Гавриила отобьет у смерти писатель Максим Горький, бомбардировавший Ленина письмами вроде этого:
Дорогой Владимир Ильич! Сделайте маленькое и умное дело, — распорядитесь, чтобы выпустили из тюрьмы бывшего великого князя Гавриила Константиновича Романова. Это — очень хороший человек, во-первых, и опасно больной, во-вторых. Зачем фабриковать мучеников? Это вреднейший род занятий вообще, а для людей, желающих построить свободное государство, — в особенности. К тому же немножко романтизма никогда не портит политики.
Но ни обреченность династии, ни горе, сломавшее отца, ни мученическая смерть братьев не отменяет главного.
Подвига этого пацана, павшего честной солдатской смертью за Родину.
Глава 44. Ориентальный роман
Жил был мальчик. Фамилия у мальчика была немного опереточная — Наливкин. Но при этом все мужчины Наливкины были воинами, поэтому с рождения мальчика готовили к службе в армии.
Звали мальчика Володей.
После окончания знаменитого Павловского училища Володя Наливкин, как один из лучших выпускников, был распределен в гвардию, в Измайловский полк, но от престижного места отказался и попросился в Туркестан.
Там шла война, там Россия прирастала новыми землями, как будто сошедшими со страниц сказок «Тысячи и одной ночи».
Уже на следующий год после прибытия к новому месту службы 21-летний хорунжий участвует в военном походе в Хиву. Воюет лихо, за что досрочно производится в чин сотника. Завоевание Туркестана идет полным ходом, «дела» следуют одно за другим, и после туркменской экспедиции отличившегося сотника Наливкина поощряют внеплановым отпуском.
Он едет к родственникам в Саратов, и там, на берегах Волги, Володя Наливкин понял, что погиб.
Жила-была девочка. Фамилия девочки была итальянской — Сартори, но родилась и выросла девочка, как и несколько поколений ее предков, в России, поэтому звали ее просто Машей.
Маша была не особенной красавицей, но зато большой умницей, и все саратовское дворянство, по которому и числились Сартори, считало ее первой невестой губернии. Маша Сартори получила блестящее по тем временам образование — она закончила Воспитательное общество благородных девиц, более известное как Смольный институт, свободно владела французским и немецким, обожала театр и музыку. Как и большинство провинциальных невест, она мечтала вырваться из скучного Саратова, блистать в столице и ездить по Европам.
Но после встречи с Володей Наливкиным она поняла, что планы меняются радикально.
Маша влюбилась в лихого казачьего сотника, героя Туркестанских войн. Влюбилась до смерти — во всех смыслах этого слова. И в смысле — «сильно», и в смысле — «на всю жизнь».
Чувство было обоюдным: много-много лет спустя невестка однажды шутя спросила у Наливкина, что бы он делал, если Мария Владимировна тогда в Саратове отказалась бы выйти за него замуж? Наливкин, ни секунды не размышляя, очень серьезно ответил: «Я так любил ее, что в этом случае немедленно покончил бы с собой».
Буквально через несколько дней после свадьбы главе новоиспеченной семьи пришел вызов — начиналось завоевание Кокандского ханства, в связи с чем сотник Наливкин отзывался из отпуска. Как было написано в предписании, "вам надлежит без малейшего промедления и со всей возможной скоростью отбыть к месту несения службы". Военной косточке не надо объяснять, что означает подобный приказ, и уже на следующий день молодой супруг был в пути.
Двадцатилетней мужней жене, не успевшей даже осознать свой новый статус, пришлось добираться к месту службы мужа самостоятельно и в одиночку. Никакого железнодорожного сообщения с завоевываемым Туркестаном, естественно, не было, и Маша два месяца одна едет из Саратова в Ташкент на лошадях и верблюдах, через степи и пустыни, через неспокойную страну, где еще идут военные действия. Едет в Ташкент, даже не зная — застанет ли она там мужа живым.
Муж оказался жив, но по прибытии Маша узнала, что вся их жизнь рухнула. В Кокандском походе Скобелев бросил сотню Наливкина добивать убегающую толпу узбеков, где, как выяснилось, наряду с мужчинами были женщины и дети. Сотник Наливкин в горячке боя рубанул с оттягом бегущую перед ним фигуру, тот упал лицом вверх, и это оказался 10-12-летний подросток. Как писал сам Наливкин, глаза этого мальчика он помнил до самой смерти, «я понимал, что мне трудно, почти невозможно больше быть участником подобного рода оргий».
Наливкин подает рапорт об отчислении из действующей армии. Приехавшая Маша оказывается вдвоем с безработным мужем без средств к существованию за тысячи верст от близких и родных, в Туркестане, где еще идут боевые действия.
Володя устраивается в военно-народное управление Туркестана, которое занималось делами местного населения, но быстро чувствует, что ему не хватает знаний. А самое главное — он не может работать из-за сильнейшего эмоционального шока и последовавшей глубокой депрессии. Армия была для него всем, ничего другого он не умел и не знал, и вот весь его мир рухнул. Он оказался в положении рыбы, которую выдернули из воды на воздух — точнее, которая сама выпрыгнула туда.
Единственное, что заставляло его жить дальше — молодая жена.
И именно Мария предложила мужу очень неожиданный, даже шокировавший всех выход.
Она продает все драгоценности, полученные ею от родителей в приданное. Володя увольняется со службы в управлении и окончательно выходит в отставку «по болезни» в чине штабс-капитана «с мундиром».
На полученные за серьги и кольца деньги супруги Наливкины покупают небольшой земельный участок в кишлаке Нанай близ города Намангана и начинают вести жизнь простых дехкан. В завоевываемой еще, по сути, стране, среди народа, о котором никто ничего не знал. В те годы, не считая военных, в огромном Наманганском уезде жило ровным счетом три русские семьи, считая Наливкиных.
И как жили! Они вели жизнь среднеазиатских крестьян.
Как писал первый биограф Наливкина Якубовский, «он надел сартовский халат, она накрылась чимбетом и паранджой и так они прожили не одну-две недели, а шесть лет, с головой погрузившись в гущу жизни. Жизнь была далеко не легкая. В такой обстановке, в сырой холодной сакле… росли и воспитывались их старшие дети, до семи-восьми лет не знавшие русской речи».
Шесть лет. Шесть лет!
Вот тебе, Маша, и жизнь в столицах, вот тебе и поездки по Европам. Печь хлеб, готовить обед, доить коров и верблюдиц, стирать и обшивать мужа и детей, делать из навоза кизяки, чтобы иметь топливо на зиму, летом вместе с односельчанами кочевать в горах — иначе скот падет от бескормицы.
Привычка к тяжелому физическому труду осталась у супругов на всю жизнь. Как вспоминал внук, даже в старости Владимир Наливкин "вставал в пять часов утра и работал с кетменем на участке того или другого сына до восьми часов, после чего завтракал и снова махал тяжелым кетменем до полудня, а иногда и часов до двух".
Но следует понимать — Наливкины не просто крестьянствовали. Они целенаправленно изучали местное население, предвосхитив метод «включенного наблюдения», который станет популярным в мировой антропологии только через несколько десятилетий.
Как следствие — по окончании этих шести лет у них были такие знания, которых не было больше ни у кого. Вновь устроившийся на гражданскую службу Наливкин всю жизнь считался лучшим в России знатоком туземного Туркестана. Он пользовался огромным авторитетом у всех туркестанцев, как русских, так и местных, которые всегда почтительно именовали его «домулла», то есть «учитель».
Супруги в совершенстве освоили тюркские и персидский языки, именно Наливкины написали первые русско-узбекские словари, а позже выпустили свою самую знаменитую книгу «Очерк быта женщины оседлого туземного населения Ферганы».