Этак книга стала шоком для востоковедов всего мира. Впервые мировая наука получила достоверные сведения о самом закрытой для исследователей теме — бытовой жизни женщины мусульманского Востока. Самый известный востоковед мира, венгерский ориенталист Арминий Вамбери восторженно писал авторам: «Ваш очерк о жизни женщины в Коканде меня тем более поразил, что нет подобного сочинения о женщинах-мусульманках… и без всякой лести нарисованная Вами картина должна удовлетворить всякого этнографа». А много десятилетий спустя советский академик В. В. Бартольд несколько смущенно признавался, что «в изучении жизни оседлых узбеков… до сих пор одиноко стоит труд Наливкиных, которые непосредственно изучали жизнь узбеков, живя в кишлаке и по образу жизни ничем не отличаясь от них».
Эта книга была удостоена самой почетной научной награды России того времени — Большой золотой медали Русского географического общества. Она перевернула представление мировой науки о пресловутой «рабской и забитой женщине Востока». Наливкины убедительно показали — жизнь — она всюду жизнь, люди — они всюду люди. Чтобы было понятно, вот вам буквально один абзац, для примера:
Поводов к ссорам и препирательствам всегда более чем достаточно, особенно если муж не живет дома, а жена получает от него содержание на руки. Ссоры эти, продолжаясь иногда по нескольку недель, сопровождаются громогласнейшей руганью, обещаниями сбежать, поступить в публичный дом, перебить посуду и т. п. Со своей стороны муж тоже предупреждает о его намерении избить до полусмерти, выгнать из дому и испортить некоторые части тела настолько, что поступление в публичный дом сделается совершенно невозможным. Однако же обещания эти обыкновенно так обещаниями только и остаются: и котлы, и посуда, и части тела пребывают в целости; жена не сбегает, ибо убежать ей положительно некуда, не с кем и не с чем, а не изгоняется она потому, что у мужа нет денег на уплату ей мэхра.
И, конечно же, получение этого уникального материала о женской жизни — прежде всего заслуга Марии Владимировны Наливкиной.
Именно она стала первой в мире женщиной-антропологом. Исследовательницей, сумевшей стать "своей" среди узбечек, собрать, а затем осмыслить уникальный этнографический материал. Вот только на Западе работы знаменитых женщин-антропологов вроде Маргарет Мид или Рут Бенедикт изучают студенты всех университетов, а нашу Марию Наливкину помнят только специалисты.
В их с мужем жизни было еще много чего — про этот «ориентальный роман» действительно можно не один роман написать. Володя служил по чиновничьему ведомству, из-за тяжелого характера часто ругался с начальством, но высочайшая компетентность и огромная трудоспособность обеспечивали ему быстрое продвижение по службе.
Дослужился до вице-губернатора Ферганской области, в отставку вышел в чине, соответствующему генеральскому в армии.
На пенсии неожиданно увлекся политикой, блестяще выиграл выборы во вторую Государственную Думу, став депутатом от «нетуземного населения Туркестана».
В Думе примкнул к социал-демократам, из-за чего в Туркестане приобрел репутацию «красного» и усилившуюся нелюбовь власть имущих. Февральскую революцию встретил восторженно, быстро занял руководящие должности в новых органах управления.
А с июля 1917 г. Владимир Петрович Наливкин стал председателем Туркестанского комитета Временного правительства, то есть, по сути, оказался во главе огромной территории, на которой сегодня располагаются пять государств.
Пока муж делал карьеру и боролся за справедливость, она всю жизнь была рядом. Воспитывала детей, потом внуков. Вела дом, разбирала записи, переводила с чагатайского и персидского, писала статьи и книги. Как справедливо замечали биографы, «наряду со славным именем В.П. Наливкина надо поставить прекрасный облик его супруги, полный идейного самопожертвования и готовности во имя любви на тяжелый труд». Или, как свидетельствовал их внук, «тяжелая жизнь не сделала ее ни нытиком, ни истеричкой, отравляющей существование окружающим. У нее никогда не вырвалось требования к мужу оставить избранный им путь и выбрать более легкий и спокойный. До последних дней она сохранила мужество и вела себя с большой выдержкой».
К несчастью, как и все хорошие ученые, Наливкин оказался плохим политиком. Рассорившись как со Временным правительством, так и с рвавшимися к власти большевиками, он проиграл и вынужден был скрываться, спасаясь от ареста…
Именно тогда, на излете рубежного для миллионов 1917 года, и закончился этот ориентальный роман.
В ноябре 1917 года Мария Владимировна Наливкина тихо скончалась в их маленьком домике в городе Ташкенте и была погребена на Ташкентском православном кладбище. Муж, который был в бегах, на похоронах не присутствовал.
Однако несколько недель спустя скрывавшийся Владимир Петрович Наливкин был найден.
Обнаружили его на Ташкентском православном кладбище.
Он застрелился на могиле жены, оставив в фуражке записку с просьбой никого не винить в его смерти.
В горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас…
Глава 45. Откуда взялся Волшебник из "Обыкновенного чуда"
Первый был полукровкой — русская мама и папа-еврей. Внешне он был типичным евреем — брюнет, с большим носом и грустными еврейскими глазами.
Он был очень неправильным евреем.
Когда подавляющее большинство его соплеменников делало Революцию, он, прапорщик военного времени, вступил в создаваемую Добровольческую армию и ушел с белыми в знаменитый «Ледяной поход» в составе екатеринодарских частей "мгновенного генерала" Покровского.
Когда он прорывал оборону Екатеринодара в марте 1918 года, был сильно контужен, и эта контузия до конца жизни напоминала ему о белогвардейском прошлом тремором рук.
Больше он никогда не воевал.
После Гражданской он немного актерствовал, а потом ушел в журналистику.
Его звали Евгений Львович Шварц.
Второй был чистопородным казаком — родился в станице Каменской, где его богатый отец был одним из самых уважаемых и авторитетных станичников. Николай Чуковский описывал его так: "Он был казак, и притом типичнейший — белокурый, румяный, кудрявый, похожий лицом на Кузьму Пруткова, с чубом, созданным богом для того, чтобы торчать из-под фуражки с околышком".
Он был очень неправильным казаком.
В то время как подавляющая часть его станичников искренне презирала "голоштанных пролетариев", он всем сердцем поверил в Революцию, и, как в песне — "хату покинул, пошел воевать". В отличие от Шварца, которого сразу выбили, этот Гражданскую хлебнул полной ложкой.
«В декабре 1917 г. и в январе 1918 г. с оружием в руках выступая против генерала Каледина, принимая активное участие в восстании против Донского контрреволюционного правительства. В рядах Красной гвардии дрался против немцев, наступавших на Дон, участвовал в разгроме Деникина на Дону и на Кубани» — писал он в автобиографии.
Но дело даже не в боевом опыте. Демоны Гражданской Войны покуражились над ним всласть.
Лидия Гинзбург в воспоминаниях добавляет подробностей: "В дни наступления белых он, скрываясь, добрался до отчего дома. Но отец собственноручно выдал его белым как отступника. Его избили шомполами до полусмерти и бросили в сарай с тем, чтобы утром расстрелять с партией пленных. Но он как-то уполз и на этот раз пробрался в другую станицу к деду. Дед оказался помягче и спрятал его". Ей вторит и Николай Чуковский: "Однажды он снял рубаху и показал мне свою крепкую очень белую спину, покрытую жутким переплетением заживших рубцов".
Людоедский девиз Гражданской войны "сын на отца, а брат на брата" он знал как никто другой. И членам комиссии по проверке нерабочего состава РКП(б) ячейки № 9 при редакции газеты «Молот» лаконично сообщил: «Во время Гражданской войны, на почве политических разногласий, убил отца».
Его звали Николай Макарович Олейников.
После Гражданской войны он увлекся математикой и журналистикой, работал в газете "Красный казак". А в 1921 году его перевели выпускать газету Донецкого губисполкома и губпарткома с шикарным названием "Всероссийская кочегарка".
Там они и встретились — Олейников и Шварц, выпуская литературное приложение к газете "Кочегарка", которое главный редактор мечтал назвать "Красный Ильич", но молодежь убедила его согласиться на "Забой".
Они очень подружились — бывший идейный "белый" и бывший истовый "красный".
Я не знаю, почему.
Может быть, потому, что ни тот, ни другой впоследствии о Гражданской войне не написали ни буквы.
Так или иначе, в Петроград с Донбасса они уехали вместе. Вместе же устроились на работу в петроградское отделение Детгиза, к Маршаку.
И Самуил Яковлевич, оценив потенциал этого дуэта, вскоре поручил им издавать детские журналы — знаменитые "Чиж" и "Еж".
И потом произошло чудо. Именно там, в "Еже" и "Чиже" собралась компания, которая придумала и сотворила формат советских детских журналов — с комиксами, с продолжениями, с ведущими постоянных рубрик — порождениями безумного креатива и т. п. Тот самый великий формат, который потом тиражировали в свои лучшие годы и "Веселые картинки", и "Мурзилка", и "Пионер", и ленинградский "Костер".
Пишущие в журнал были молоды — большинству двадцать с небольшим, они собирались жить вечно и между выпусками журнала написать новую великую русскую литературу.
Знаете, как оно бывает? Однажды Провидение — не то намеренно, не то случайно — сводит людей, которым в кайф что-то делать вместе. Не из-за денег, упаси боже, и не из-за карьеры дурацкой — а вот просто их прет. Прет и все. И даже водки не надо — своей дури хватает.
Такое редко, но бывает. И если вам повезет — впитывайте происходящее всем организмом, потому что потом вы будете вспоминать это время всю свою жизнь. Иногда вы даже будете собираться вместе и бухать, чередуя тосты громовым хохотом, млеющей сладостью воспоминаний и смертной тоской понимания, что больше в эту речку не войти.