зацией. обучением и переброской за линию фронта разведывательных и диверсионных групп. Как писала сама Зоя Ивановна:
Каждый из работников Особой группы, на основе которой была создана Отдельная мотострелковая бригада особого назначения (ОМСБОН), тоже готовился к тому, чтобы в любой момент направиться в тыл врага. Готовилась к этому и я. Разучивала свою роль сторожихи на переезде у маленькой железнодорожной станции.
До диверсионной работы дело, по счастью, не дошло — микроскопом гвозди забивать не стали. С конца 1941 года и почти всю войну Вознесенская находилась в Швеции вместе с мужем, который был назначен резидентом разведки в этой стране. Выход из войны Финляндии в 1944 году в немалой степени — заслуга четы Рыбкиных.
В 1947 году муж неожиданно погибает в автомобильной катастрофе. Воскресенскую "с поля" отзывают в Москву и она вновь возвращается к аналитической работе. Работает успешно, дослужилась до начальника немецкого отдела.
После смерти Сталина и ареста Судоплатова как "пособника Берии" выступает в защиту своего учителя. Как результат — увольнение из разведки. Воскресенская просит дать ей доработать в органах госбезопасности на любой должности. В качестве мелкой мести ее отправляют в Воркуту, в лагеря, где она два года прослужила начальником спецчасти.
В 1956 году полковник Рыбкина была отправлена на пенсию по выслуге лет.
Но люди этого поколения просто не умели отдыхать. Вот что пишет о дальнейшем сама писательница:
В 1956 году я ушла в запас в звании полковника и, сидя у кровати моей обожаемой умирающей мамы, услышала ее шепот: «Дочка, без дела ты не сможешь, возьмись за перо, это твое призвание. Пиши…» Я и выполнила ее просьбу.
Берясь за свою первую книгу, я по привычке в правом верхнем углу страницы напечатала: «Сов. секретно» и смутилась — пишу ведь не докладную записку, не рапорт!!!
"Рассекречивание" в начале 90-х стало для известной писательницы шоком — она не могла понять, зачем было открывать подробности ее нелегальной работы, ведь "раскрывают" обычно только засветившихся разведчиков. Однако уже очень пожилая писательница быстро пришла в себя, и "стальная бабушка" села за свою последнюю книгу.
Книгу, которую она так и не увидела.
Зоя Ивановна Воскресенская-Рыбкина скончалась 8 января 1992 года, а книга воспоминаний «Теперь я могу сказать правду» вышла из типографии только в декабре этого года.
Но она все-таки успела дописать рукопись и отдать ее в издательство, посвятив главную свою книгу всем своим «однополчанам». Как она написала в предисловии, — "первому поколению разведчиков".
Глава 48. Фармацевты — они, блин, опасные! или Как замышлялось убийство
Девушку устроили в аптеку по знакомству.
Фамилия девушки была Миллер.
После смерти отца у семьи Миллеров начались большие проблемы с деньгами. Поэтому идея отправить младшую дочь на работу пришлась по душе матери, уже отчаявшейся свести концы с концами.
Девушка не возражала. Почему бы и нет? Фармацевт — неплохая профессия, а овладеть какой-нибудь профессией ей все равно придется. Ведь обеспечивать себя материально ей, судя по всему, придется самостоятельно.
Вовремя выйти замуж не получились — ей уже 25, и перспективы незавидные. 1915 год, в мире идет большая война, и мужчин в городе практически не осталось, а тех, что есть — осаждают организованные армии алчущих замужества девиц.
Толкаться с ними плечами ей совсем не хотелось, да и толку от этого было бы немного — она вовсе не красавица. Она…
Она обычная.
Обычная девушка с обычной фамилией Миллер.
Поэтому, пока она еще не стала старой девой с фамилий Миллер — самое время освоить профессию фармацевта.
В аптеке она проработал два года, и на эти два года аптека стала ей вторым домом. Она пропала там с утра и до вечера — работая, и готовясь к сдаче экзамена по фармакологии.
И все бы хорошо, но…
ЯДЫ!
Яды преследовали девицу Миллер.
Доктор Р., опытнейший фармацевт, читавший им лекции по воскресеньям, постоянно носил в кармане яд кураре и показывал его студентам. "Интересная штука, — говорил он при этом, — очень интересная. Если он попадает в рот, то не приносит никакого вреда. Но стоит ему проникнуть в кровь — мгновенный паралич и смерть. А вы знаете, почему я ношу его в кармане? Наверное, дело в том, что это дает мне ощущение силы".
Произнося эти слова, он просто лучился чувством детского восторга, и девица Миллер ежилась — доктор Р. казался ей очень, очень опасным человеком.
Вообще скучнейшая на первый взгляд профессия аптекаря оказалась жутко опасным делом, и девица Миллер теперь больше всего на свете боялась кого-нибудь нечаянно отравить.
Однажды до этого едва не дошло.
Они изучали изготовление свечей, которые вставляют… Ну вы поняли… Благовоспитанные девицы об этом не говорят. Так вот, когда мистер Р. показывал ей, как делать свечи из масла какао, Миллер заметила, что он ошибся с переносом запятой — и положил лекарства не одну сотую грамма, а одну десятую.
"Я пересчитала дозу еще раз — писала позже она, — да, он сделал вычисления неправильно. Но что же должен делать в таком случае новичок? Я только начинала, а он был опытнейшим фармацевтом города. Я не могла сказать ему: «Мистер Р., вы ошиблись». Мистер Р. принадлежал к тому типу людей, которые вообще не могут ошибиться, в особенности на глазах учеников. Я как раз размышляла об этом, когда, проходя мимо, он бросил мне: — Когда свечи застынут, упакуйте их и положите в шкаф. Они могут пригодиться. Положение усугублялось. Я не могла положить эти свечи в шкаф. Они представляли собой большую опасность".
И тут ей пришла в голову гениальная идея.
"Прямо перед тем, как свечи уже застыли, я «поскользнулась», «потеряла равновесие», уронила свечи на пол и что есть силы наступила на них ногой. — Мистер Р., — сказала я, — извините меня, я страшно виновата, но я уронила свечи и наступила на них ногой. — О, какая досада, какая досада, — рассердился он. — Эта, кажется, еще годится. — Он подобрал одну, которая уцелела под моими каблуками. Она грязная, — твердо сказала я, без лишних слов выбросила все в мусорную корзину и повторила: — Извините меня, пожалуйста".
Экзамен она сдала блестяще, но яды не прекратили ее преследовать.
Новый случай не заставил себя ждать:
"В тот день я готовила мази, и для одной из них налила немного фенола в крышечку от баночки, потом с величайшей предосторожностью добавила его пипеткой, считая капли, в мазь и смешала все вместе на мраморном столике. Как только мазь была приготовлена, я положила ее в баночку, наклеила этикетку и начала готовить другую мазь. Посреди ночи я проснулась в холодном поту — я не помнила, что сделала с крышечкой, в которую налила фенол. Чем больше я думала, тем меньше могла вспомнить, что я с ней сделала: вымыла или нет. А не закрыла ли я этой крышечкой другую мазь? И чем больше я размышляла, тем тверже считала, что сделала именно так. Ясное дело, я поставила каждую баночку на свою полку, и наутро разносчик отнесет их по назначению. А в одной из них на крышке будет яд! Ее получит кто-то из пациентов. Испугавшись до полусмерти, не в состоянии больше выносить этого ужаса, я встала, оделась и пошла в госпиталь".
Там она на всякий случай заменила крышки на всех приготовленных вчера баночках и, чтобы окончательно успокоиться, аккуратно сняла в каждой верхний слой мази.
Боязнь стать нечаянной отравительницей явно становилась навязчивой идеей.
И тогда она решила лечить подобное подобным — действительно отравить кого-нибудь.
Только не на самом деле, а на страницах книги — написать детективный роман. Благо, все условия для этого были — в аптеке она работала посменно, и полный аврал периодически сменялся столь же полным затишьем. Иногда она бездельничала в одиночестве всю вторую половину дня.
Работа над книгой шла полным ходом, но потом неожиданно притормозилась — фармацевта по фамилии Миллер отвлекли более приятные дела.
Вскоре мисс Миллер вышла замуж и сменила фамилию, став миссис Кристи.
Миссис Агата Кристи — так она звалась теперь.
Что было дальше, вы, думаю, в курсе — всемирная слава и бронзовая ступень на пьедестале самых издаваемых книг мира — совокупный тираж ее детективов более чем на ста языках мира уступает только "Библии" и сочинениям Шекспира.
Но подлым ядам она ничего не забыла и не простила.
Именно ядами она пользовалась чаще всего — 83 преступления в ее книгах были совершены посредством отравления.
Глава 49. "Память упакована в бумажку"
Когда-нибудь о 60–80-х годах XX века будущие преподаватели художественных академий будут рассказывать как о золотом веке отечественной иллюстрации — слишком много было блестящих мастеров, нереально высоко стояла планка.
И меня долго занимал вопрос — откуда взялось это блистающее поколение? Почему они однажды пришли — все сразу, причем не один, не два, не десять даже — а целая плеяда нешутейных мастеров.
Вот один из них — Лев Токмаков. Родился в Свердловске, после школы, в победном 45-м, поехал поступать в Москву.
Закончил Московский высший художественно-промышленный институт (как он сам неизменно добавлял: «имени графа Строганова») с экзотической специализацией — художник по металлу. После окончания вернулся домой на Урал и начал работать в книжной иллюстрации — в свердловском книжном издательстве сделал книжечку Елены Харинской, местной поэтессы.
Понял, что именно этим он и хотел бы заниматься всю жизнь, а значит, надо ехать в Москву.
Все-таки львиная доля книг и тогда шла из этого города, и художнику-иллюстратору миновать его было практически невозможно, пример Спартака Калачева, всю жизнь рисовавшего для региональных издательств и оставшегося в истории русской графики, все-таки уникален.