хорошо бы начать подготовку прямо с вечера.
Но тут оба ротных в один голос пропели:
— Успе-ем! Чего нам готовить-то?
— Главное — людей, — сказал Густов.
— Люди у нас бывалые.
«Вообще-то действительно, — подумал про себя и Густов. — Люди войну прошли».
И каким-то удивительным образом эта успокоенность привела его прямо к мотоциклу Василя и к решению ехать немедленно.
Он, конечно, понимал, что рискует. Если полковник Стрехнин или комдив узнают об этой самоволке и. о. комбата накануне выхода на боевое, в сущности, задание — вздрючка будет хорошая, возможно, даже с последствиями. Но он понял сейчас и другое: если уж когда-нибудь ехать, то только сегодня. С нового места будет еще рискованнее, не говоря о том, что намного дальше… Лучше рисковать сегодня, чем откладывать риск на послезавтра.
Василь крутанул ногой педаль, мотор заработал, включился свет.
— Понеслись, товарищ капитан?
— Понеслись.
КПП миновали благополучно — документы были заготовлены заблаговременно и умело, — и вот уже дорога на Гроссдорф, ровная серая лента асфальта между колоннами побеленных стволов деревьев и под густым лиственным потолком. Правда, с этого потолка осень уже начинала сбрасывать вниз лишнюю, по ее представлениям, листву, и Дорога была красиво запятнана золотом.
В природе что-то готовилось. Из-за белых колоннад тянуло темной сыростью и чуждым пространством, а над головой висел дождь. Но на самой дороге, в этом древесном тоннеле, было пока что сухо и уютно. Это был даже не тоннель, а какой-то нескончаемо длинный зал с колоннами, по которым метался беспокойный, дрожащий свет фары. Колонны стояли с одинаковыми промежутками, на них была одинаковой высоты побелка, и все это для того, чтобы ты не свернул с указанной дороги… Хвала, хвала тебе, немецкая пунктуальность!
Подготовка в природе закончилась, и пошел мелкий, нудный дождик. Дорога постепенно становилась мокрой, опавшие листья — скользкими, но ни Василю, ни Густову не хотелось сбавлять скорости. Если уж ехать, так быстро…
Проскочили знакомый просторный, почему-то уже без регулировщицы, перекресток перед Гроссдорфом. Потом мотоцикл сильно подбросило на асфальтовой заплатке, что появилась на месте гибели Жени Новожилова. И дальше тут все пошло вроде бы уже и не чужое, не совсем чужое. И деревья, и обочина, и эта заплата на дороге.
Мотоцикл ворвался в тихий ночной Гроссдорф, как авангард атакующей армии. В свете фары возникла и пропала чуть выдвинутая на тротуар знакомая терраска комендатуры.
Василь развернулся на неширокой пустой дороге, заехав колесом на тротуар, и заглушил мотор.
— Тыхо як! — удивился он.
В городке было тихо и пусто. Густов даже подумал: может, и комендатура ликвидировалась?
Но нет. На терраску поспешно выступил лейтенант, впрочем, уже старший лейтенант, Бубна и приветственно поднял над головой свою неизменную палку с латунными бляшками.
— Черт подери, кого я вижу! — закричал он. — Предводитель кротов со своим Дон-Кихотом! Каким это ветром вас занесло, ребята?.. Прошу, прошу до нашей хауз-хаты!
Он был рад гостям. Подождал, пока они поднимутся по ступенькам, и крепко, старательно, как будто сжимал силомер, подавил каждому руку. Затем повел через служебную, с телефонами, комнату во внутренние, так сказать, покои. И привел туда, где были оставлены в прошлый раз наедине Густов и Зоя. Для Густова эта комната и теперь была Зоиной, и он ждал, что Зоя вот-вот появится. Сам того не замечая, он уже улыбался, уже радовался ей…
— Садитесь, братцы, к столу, а я сейчас пивка свеженького организую. Надо же иметь хоть какую-то пользу с этой Германии!
Комендант прошел в служебную комнату, громко распорядился там насчет пива, и Густов совсем уже приготовился к тому, что сейчас увидит Зою с тем огромным графином.
Но вошел солдат. С графином, а лучше сказать — с хрустальным кувшином в серебре. Прихромал к столу и хозяин. Всем было налито пиво в небольшие, тоже небось хрустальные кружки.
— Живу богатым бобылем, так-то вот, — начал комендант рассказывать. — Зубрю немецкий, потому что Зойку отпустил на родину и все разговоры с немцами приходится вести самому. На кой хрен мне все это нужно — сам не пойму, но вот выполняю свой почетный долг. Тут у меня уже и помощники появились. Немец, если он с тобой заодно, — это такой работник, что дай боже! Сказано — сделано! И сделано не на шармачка, а крепенько, по-настоящему. Они и работать умеют, как воевать, — аккуратненько!.. А ты что, капитан, нос повесил? Или в вашем лагере тоже скучно?
— Скучать-то не дают, — ответил и впрямь погрустневший и потускневший Густов. — Завтра на разминирование выходим.
— Куда?
— Под Штеттин.
Комендант привычно ругнулся.
— Надо немцев самих заставить снимать свои мины, — сказал он. — Пленных-то до беса! Сами ставили — пусть бы сами и снимали, мать иху так!
— Согласен с тобой. Но приказали пока что нам…
Густов все еще поглядывал на дверь и прислушивался к тому, что за нею делается. Временами там слышались шаги, неразборчивые слова, смешки. Комендант и Зоя могли договориться и разыграть его… В конце концов он не выдержал и спросил:
— А почему Зоя так быстро…
— Ты, значит, к ней приехал?
Комендант явно ждал этого — и вот дождался!
— Значит — к ней?.. Ну, не хитри, не хитри, меня не проведешь теперь! Я тут таким дипломатом стал, что людей как на рентгене вижу. Даже противно бывает…
Густов молчал. Снисходительно относясь к ухарскому тону коменданта вообще, он совершенно не мог принять его, когда речь шла о Зое.
Комендант вроде бы почувствовал это и заговорил несколько по-иному:
— Насчет Зойки так дело было. Она уже давно просилась домой, даже плакала по вечерам, но я не мог отпустить ее. Сам понимаешь, мне без нее как без рук. И тогда принялась она меня немецкому учить…
В Густове шевельнулась не то что бы ревность, но что-то похожее. Может быть — зависть.
— Но ты все-таки не пиши ей, капитан, — продолжал Бубна.
— Да я и не знаю, куда она поехала…
— Это ты сейчас узнаешь… — Бубна достал из внутреннего кармана кителя бумажник, разыскал в нем между оккупационными марками небольшой, будто детский, конвертик нежно-голубого цвета и протянул его Густову. Тут ее адрес. Просила передать тебе, если приедешь, и разорвать, если не соизволишь… Аллес ферштейн?
Густов протянул руку.
Бубна чуть попридержал конвертик.
— Честно скажу, капитан, не собирался я отдавать тебе это, — нагловато заявил он. — Ты человек женатый, а ей надо хорошего жениха, она достойна того. Вот почему говорю: не пиши! Не морочь ей голову.
Конвертик был не заклеен, и в нем лежала небольшая полоска плотной бумаги, наподобие визитной карточки. И написан на ней был только адрес: г. Иркутск, Советская, 4, Холмичева Зоя Сергеевна… Ни слова больше. Действительно — визитная карточка.
— Да ты пей пиво-то, капитан! Переживать потом будешь.
Густов допил пиво и встал.
— Завтра — на задание, — сказал он.
Он считал, что в какие-то минуты человек способен увидеть свою жизнь далеко вперед. Он может отмахнуться от этих предвидений, может не обратить на них внимания, но они все равно будут поджидать его где-то там, впереди. И вот ему сейчас подумалось, что не будет у него впереди ни Элиды, ни Зои, так неожиданно вспыхнувшей перед ним и неожиданно исчезнувшей…
28
Утро вставало, как большой светлый мир, беспрерывно и бесшумно во все стороны расширяющийся. Оно вставало над землей и над морем, которое тоже словно бы расширялось и удалялось в бесконечность вместе с мягким светом наступающего осеннего дня. Утро, море, тихие сосны на берегу — все сливалось в нечто нерасторжимо единое, гармоничное, — и в таком же добром родстве и единстве со всем окружающим чувствовал себя в такой час человек.
Густов и Тихомолов отправились в роту пораньше и шли берегом. Накануне здесь прошли со щупами и миноискателями саперы. Весь приглаженный давнишним штормом песок был испещрен точечками уколов, и можно было подумать, что это дети играли на берегу в какую-то странную, но тщательную игру. Можно было представить у каждого играющего небольшое копьецо в руках, которым и тыкали в землю. На каждом шагу несколько уколов.
— Николай Васильевич, я все хочу спросить тебя, — заговорил Тихомолов.
— Ну спроси.
— Почему ты ходишь в роты не по дорогам, а по следам разминирования? Ведь может остаться какая-нибудь подлая мина-одиночка — и прощай, капитан!
— Для того и хожу, чтоб не оставили.
— Но ты же не проверяешь — просто идешь.
— А в ротах знают: у капитана Густова такая манера — ходить по разминированным участкам.
— Глупая, скажу тебе, манера.
— Людям осточертела эта работа еще на войне, — пояснил Густов. — Они устали. От усталости притупляется внимание, появляется даже равнодушие. Тогда и сами подрываются… Так что надо всеми способами поддерживать ответственность.
— Но у нас пока что никто…
— Сплюнь сейчас же! — серьезно потребовал Густов.
И Тихомолов, хотя и с усмешкой, подчинился: сделал вид, что три раза сплюнул через плечо.
Они все шли и шли, вплетая свои следы в общую цепочку, оставленную саперами. Тихо шелестели у берега почти незаметные для глаз волны. Быстро-быстро, как автоматные строчки, бежали вдоль берега две синицы-трясогузки, догоняя каких-то мошек. Копались в тине, выклевывая мякоть из раковин, тяжелые воро́ны; когда люди приближались к ним на опасное расстояние, вороны взлетали, уступая дорогу, и снова садились. Далеко впереди одна горбатая тучка пролилась дождем и протянула между собой и морем тысячи темных нитей, образовав этакую ткацкую основу на невидимом отсюда станке. Только что там может соткаться из этих нестойких водяных нитей?
Пожалуй, ничего. Ничего, кроме грусти…
— Николай Васильевич, — снова заговорил Тихомолов, — тебе не странно, что в боевом строю остались именно мы с тобой?