10 августа 1948 года
Я тебя люблю. Л.
Следующая запись появилась через неделю уже в дороге и была о том, как беспечные путешественники засиделись с друзьями в вокзальном ресторане и отстали от своего поезда. Кинулись на вокзал. Железнодорожники подтвердили, что вагоны с военными уже отправлены и находятся сейчас между Симферополем и Джанкоем. В вагоне уехали чемоданы, постель, койка — все, так сказать, движимое имущество молодоженов.
Догоняли эшелон на пассажирском экспрессе, к счастью подошедшем из Севастополя. Нагнали уже в Джанкое. Обрадовались своему вагону и соседям.
Через день после этого — первая маленькая жалоба:
«В Харькове нас прогоняли по разным запасным путям больше суток, прицепили еще сколько-то вагонов, и теперь у нас вроде как собственный эшелон».
Еще через несколько дней — несколько строк, написанных почти каракулями.
21 августа
Москва дала нам такой толчок, что мы проехали почти без остановок 700 километров. Названия станций: Нея, Шарья… Леса и деревянные города.
Нет, писать совершенно невозможно: мотает и трясет.
Видимо, и дальше будет не лучше, поэтому — никаких красот, только факты.
24 августа
Уснули на Урале, проснулись в Сибири.
Урал — это сосны и ели, серые, белые и коричневатые скалы, красная земля на оползнях. В лесу — деревянные города. Свердловск — колоссальное скопище огней среди лесов. Вечерами чувствуется холодное дыхание камня и знобко-сырые испарения низин. Там, где дорога проходит в выемке, выше вагона поднимаются каменные щелястые стены. В некоторых местах скалы похожи на крымские; я видел даже обложенный камнями родничок — как на крымских дорогах.
Сибирь — теплее. И столько здесь березы, что кажется, ни в каком другом месте столько ее не увидишь. Березы, лужайки, поля, по-северному ласковые, нежаркие дни — все это наше, типично русское. Старики в суконных свитках, дети в холщовых рубахах. На базарах — огурцы, картошка вареная, молоко топленое; помидоры — по рублю штука…
29 августа
4343 километра от Москвы. Канск. 16-е сутки и третье по счету воскресенье в пути. А ехать еще около 6000 километров! Только здесь поймешь и почувствуешь, что такое настоящие расстояния.
В начале пути мы с Леной немного хворали поочередно, несколько дней назад захворали оба сразу. Скажу, что в дороге — это самое худшее…
Едем уже давно по Сибири. Живут люди, к сожалению, небогато. Кое-что кажется и странным. Вдруг в тайге, где столько дерева, встречается жалкая халупа, обмазанная глиной.
Недалеко от Красноярска разговаривали на станции с женщиной (урожденная смоленская), и оказалось, что хлеб она получает до сих пор по норме и всего лишь 200 гр., а муж ее, железнодорожник, — 500 гр. Мы едем в сезон кедровых орехов, и женщина рассказывает, как дети добывают эти орехи. Уходят в тайгу с ведром картошки, живут там день, два, чистят орехи и возвращаются с добычей домой. Вот почему, сказала она, 3 рубля за стакан — недорого. В тайге много сохатых, есть медведи. А родится тут все плохо. Даже огурцы не всегда вызревают. В общем:
— Никому не сулим такой жизни, — сказала, вступив в разговор, другая женщина, родом — костромская.
Попали они сюда, та и другая, давно, детьми. Их родители убежали от нужды «из Расеи».
Природа становится все суровей. Все холмы и холмы — скалистые, хмурые, поросшие елью, сосной, кедром. Далеко осталась теплая земля, которая и вечером дышала ароматно и мягко. Здесь — холод. Пронизывающий, пустынный, страшноватый.
— Не дай бог остаться в такой тайге на ночь! — сказала как-то Лена, поеживаясь.
Но есть своя красота и здесь. Сегодня мы любовались полянкой нежно-сиреневых ромашек. А здешние реки! Течет себе, привольно изгибаясь в лугах-берегах, катится, бесшумная и живая, а ты смотришь на нее и чему-то радуешься.
Видал в тайге березу, которую человек или снег совершенно пригнул к земле, положил головушкой на землю. И не смогла она больше подняться. Но не согласилась и умереть. Теми сучьями, которые оказались внизу, она вросла в землю, а верхний ровный сук сделала новым стволом — и так растет теперь, двухкоренная.
Сколько всего увидишь, сколько передумаешь в такой дороге!
Один из наших соседей по вагону, Володя Крупко, пошутил сегодня, что вот проедем мы 12 тысяч километров в телячьем вагоне, потом еще неизвестно сколько по морю-окияну, и нигде в истории наш подвиг отмечен не будет. А я потом думал: подвиг не подвиг, но и не прогулка. Дорога и дальняя, и по-настоящему трудная.
Мне почему-то подумалось, что никогда еще в истории России люди столько не перемещались с места на место, буквально из конца в конец страны. Встретил тут человека, который в десятый раз — и все по делу! — проезжает эту дорогу. Выходит, что он не раз обогнул Землю по экватору.
Никто столько не ездил. Может быть, никто столько и не сделал, сколько довелось нашему поколению.
31 августа
Тихонько, о осторожностью, пробираемся вдоль берега Байкала. Дорога вырублена в скале и в точности повторяет изгибы берега. Справа над нами почти отвесные, почти голые скалы, слева и внизу — белесая вода. Вблизи она необыкновенно прозрачная, дно видишь так отчетливо, как сквозь увеличительное стекло. Другого берега не видно нигде — море! Много тоннелей (кто-то сказал — 60). В тоннелях — кромешный, чернее всякой ночи, мрак. Кое-где в стенах тоннеля прорублены окна, выходящие на озеро. Как из крепости.
Тоннели хорошо охраняются. Кто-то из наших умников, а может — ребенок, бросил к ногам часового ракетницу. Состав был остановлен.
Станция. Прямо над дорогой, метров на 30 выше, на укрепленной цементом скале, прилепились две двухоконные избушки и еще две-три совершенно игрушечные постройки. Немного повыше, на крутом склоне горы, — небольшой пласт вспаханного поля. Еще выше — лес.
Разговариваем с хозяйкой одного из этих жилищ.
— Как вы тут живете?
— Ничего, живем.
Оказывается, шматок вспаханного поля называется огородом, а в одной из тамошних крошечных построек живет и корова. От железнодорожных путей ведет к этой своеобразной усадьбе деревянная крутая лестница.
— Где же пасется ваша корова?
— Там.
Жест рукой в сторону склонов, на которые может взобраться разве что альпинист со специальным снаряжением.
— Как же она там ходит?
— А чего ей не ходить? Ходит.
— Где же вы сено берете?
— Там же.
— Что там еще есть?
— Тайга непроходимая.
— А дороги?
— Дорог нет. Говорят, где-то наверху строят дорогу, да бог ее знает, где там она!
— Через тоннели вы не ходите?
— А что там делать?
— Значит, вы никуда и не выходите отсюда?
— Куда нам ходить? Не ходим.
— Рыба есть у вас?
— У нас нет. Там где-то есть, а у нас нет.
И так далее. Ничего нет. Никуда не ходим. Справа горы, слева Байкал, впереди и позади — охраняемые тоннели. Но живут люди и почему-то не жалуются. Молодец Человек!
— Бывают ли здесь обвалы? — интересовались мы у той же хозяйки.
— Чего? — переспросила она.
— Обвалы скал.
— Обвалы? Сколько хотите.
Еще и это вдобавок!
А на вид горы спокойные, как воды Байкала.
Над Байкалом барражируют чайки, промышляют рыбу у самого берега альбатросы, утки целыми стаями перелетают с места на место, торопливо махая крылышками. Но смотреть надо и направо, на скалу в которой выдолблена дорога, это прекрасное и необходимое сооружение. Какой труд — и, наверно, не без жертв! Какое терпение — и вряд ли хорошо вознагражденное! Какое величие коллективного человеческого труда!
Эта дорога, ее история, все больше интересует меня, и Лена тоже несколько раз спрашивала о ней. Обязательно надо будет разузнать. Был в жизни нашего народа большой подвиг, о котором я ничего не знаю, и это обидно.
Горные реки настолько чисты и прозрачны, что каждый камушек на дне виден и под такой водой — красив, как драгоценность.
День на исходе, а мы все едем вдоль берега Байкала. Попробовали полукопченого байкальского омуля. Не оценили.
3 сентября
День победы над Японией и день наших с Леной тревог. Прямо с утра она тихонько пожаловалась:
— Я чем-то сильно отравилась.
Не отодвигая плащ-палатки, она достала из-под койки свой небольшой, всех удивляющий деревянный тазик и очень долго сидела, склонившись над ним. Поезд шел на большой скорости, вагон кидало из стороны в сторону, и Лена, вдруг обессилевшая, поникшая, тоже раскачивалась над тазиком.
6 сентября
На совете женщин признано, что Лена беременна. Но все считают, что так, как с нею, ни с кем не бывает — слишком уж беспрерывно ее тошнит. И уже ставят диагноз: видимо, ненормальная беременность, видимо, нельзя рожать.
Лена страшно перепугалась, и от этого ей стало, по-моему, еще хуже. Мне очень жаль ее и больно вместе с нею, но я не могу принять на себя ее муки и не могу облегчить их. Никогда не думал, что так мучительно для другого человека начинается жизнь каждого из нас.
Сама женщина, прежде чем родить, становится ребенком. Съесть ей хочется обязательно то, чего нет поблизости, или то, что увидит у соседей. Капризничать она тоже может, как ребенок, и логика у нее часто приближается к детской.
И ничего не хочется записывать, не получается никаких записей. Почему-то стыдно держать в руках этот неуместный карандаш. Да и слова все не те. Они почти ничего не выражают.
12 сентября
Было плохое и хорошее. После того как проехали по грандиозному мосту через Амур и повосхищались видом ночного тысячеглазого Хабаровска, на станциях появились помидоры и арбузы, что обрадовало моего дорогого ребенка. Правда, у нас очень мало денег.
Нас привезли 7 числа на пересыльный пункт поблизости от Владивостока. Огромная казарма с двухъярусными нарами, заселенная людьми очень плотно. Духота, крики и плач детей. На лестнице между этажами снизу доверху, на каждой ступеньке, выставлены примусы. Чад, гарь, шум. На улице — печки, и у каждой из них полдюжины хозяек. Пробиться не просто.