Шутки были плохи.
Мокрый до пояса, с чавкающей в сапогах водой, он вернулся в твиндек, разулся, снял, прикрываясь одеялом, брюки и выкрутил их над тазиком. Потом забрался под одеяло к Лене.
— Больше я тебя не пущу на палубу, — сказала она слабым голосом, так не соответствующим решительному смыслу слов.
— Я и сам не пойду, — серьезно пообещал Глеб, сознавая, что теперь должен неотлучно быть рядом с нею. Он еще не представлял себе, как сумеет, в случае настоящей беды, помочь ей, но совершенно ясно знал: надо быть все время поблизости.
— Я, наверно, опротивела тебе такая… — проговорила Лена. — Но я не виновата.
— Не говори глупостей.
Он погладил ее по щеке.
— Дай мне твою морскую руку! — вдруг встрепенулась Лена. И начала водить его ладонью по воспаленному исхудалому лицу своему.
— Дай и вторую, — попросила она через некоторое время. И тут Глеб почувствовал, что она целует его ладонь… Все в нем напряглось или сжалось до какого-то последнего предела, на его губах стало солоно, как от морской воды, а в груди — светло и больно. Надо было что-то сделать или сказать в ответ на этот удивительный поцелуй, но ничто не могло быть ответом.
— Прости меня за твои муки! — только и сказал он.
— Нет, это ты меня прости, — отвечала Лена. — Я — плохая жена. Это я должна бы поддерживать тебя… Спасибо тебе, что ты еще терпишь меня и так ухаживаешь. Если я выживу…
— Ну-ну! Об этом и думать не смей. Табу!
— Мне страшно. Я боюсь и дороги, и Чукотки. Ведь там ни больниц, ничего…
— Где есть армия, там есть все — и больницы, и книги, и хлеб, и транспорт. Армия — очень сильный и жизнеспособный организм. Бывают такие бои, такие драматические ситуации, что кажется: никого не осталось! А как только появятся враги, по ним кто-то стреляет. Проходит немного времени — я восстанавливается связь, собираются какие-то силы… Человек вообще очень устойчив и живуч: он способен выжить в огне и в воде. Надо только не поддаваться мрачным мыслям даже на краю жизни… В жизни все чередуется — хорошее с плохим, плохое с хорошим. И если нам сейчас плохо, то, значит, завтра будет хорошо. Плохое не может продолжаться бесконечно. Мы всегда живем как на волнах — то вверх, то вниз. Но снизу все равно опять наверх…
Глеб словно бы наговаривал, не умея петь, колыбельную песенку — и Лена незаметно уснула.
Он лежал и напряженно прислушивался: не заработает ли машина?
Машина не работала.
Тогда его слух перемещался на палубу: не кричат ли там «Все наверх!»?
Нет, и этого не было.
И долго, долго тянулось колыхающееся время…
— Я не отлежала тебе руку? — вдруг открыла Лена глаза, уже не такие яркие, какие были в Крыму.
— Нет, нет, отдыхай. Я покараулю тебя, — сказал Глеб.
— Я уже выспалась… Мы много проехали?
— Не знаю.
— А ты спроси.
— Никто не знает… Никто не выходит на палубу.
Лена приняла это объяснение и снова умолкла, закрыла глаза.
— Господи, когда же конец? — прошептала она много времени спустя.
Потом еще:
— И зачем это болтают разные глупости про офицерских жен? Они — героини. Как те женщины, что у Некрасова…
13
— Старшие команд — к начальнику эшелона! — прокричал сверху посыльный, и в твиндеке стало тихо. Смолкли жалобы, стоны, разговоры. Женщины и даже дети начали передавать по цепи:
— Старшие команд — к начальнику эшелона!
В этих голосах слышалась скорее надежда, а не тревога. Люди не могли знать, зачем собирают старших, и думали разное: может быть, откроют бочки с огурцами и помидорами и станут законно выдавать соления страдающим от морской болезни, а может, получено какое-нибудь сообщение с материка… Мало ли что! По крайней мере, ничего особенно плохого не ждали. Куда тут хуже-то?.. Может быть, только Тихомолов да еще скрывшийся где-то в дальнем углу его вчерашний знакомый поняли всю серьезность этого вызова. Но и тот и другой молчали.
Завозился на своем привилегированном месте — крайнем у прохода — старший седьмой команды майор Доброхаткин. Но только он поднялся, как его тут же стошнило.
— Капитан Тихомолов! — жалобным, но все же вроде как «командным» голосом позвал он.
— Я вас слушаю! — отозвался Глеб.
— Сходи за меня на совещание.
Глеб боялся уходить далеко от Лены, и ему хотелось как-нибудь отказаться от этого поручения. Но когда почти наверняка знаешь, почему собирают старших команд…
— Ладно, схожу, — отозвался он.
— Осторожней ходи по палубе! — попросила Лена.
На палубе он первым делом глянул на берег и увидел, что он заметно и неоспоримо приблизился. Заборчик из рифленого железа превратился в высунутую из воды челюсть какого-то огромного чудовища. А здесь была неуправляемая, набитая до отказа людьми железная коробка. Правда, с шикарной капитанской каютой, где и проходило совещание.
Начальником эшелона на «Петре Чайковском» был командир полка, Герой Советского Союза. Бывший «западник», успевший повоевать и на Востоке, против японцев. Офицеры из его полка говорили, что он уже мог бы командовать дивизией, но якобы не придает большого значения повышениям по службе и резковат в обращении. Не умеет выслуживаться, не признает никакой лакировки. На войне был смел и расчетлив. Золотую Звезду получил на днепровской переправе, командуя батальоном. Гордится ею.
— Ну вот что, старши́е, — начал полковник. — Положение у нас, по-русски сказать, — хреновое. Серьезная авария. Я долго не хотел собирать вас, да и капитан просил не тревожить народ, но время идет, а положение не улучшается. Может встать вопрос о переходе людей на спасательные средства. Поэтому я и решил созвать вас, чтобы вы были в курсе дела и помогли нам предотвратить панику… Но прежде всего не паникуйте сами! — вдруг прикрикнул начальник эшелона, уставившись на кого-то стоявшего у двери. Остальные завертели головами, желая взглянуть на «паникера». Но полковник уже отвел от него глаза и проговорил:
— Это всех касается!
После начальника эшелона говорил «батя», капитан «Чайковского». Он говорил сидя и, прежде чем начать, несколько времени разглаживал-раздергивал свою бороду на две половинки.
— У нас вышла из строя довольно сложная деталь форсунки, — разъяснил он. — Мы пытаемся выточить ее в нашей корабельной мастерской, но надежд у меня мало, ибо также детали изготовляются только в хорошо оборудованных портовых мастерских. У меня же этим занялись двое мальчишек из мореходки. Поэтому я подал сигнал SOS, учитывая, что снос парохода к берегу при десятибалльном шторме происходит весьма быстро, а уменьшения силы ветра и шторма в ближайшие сутки не предвидится…
Капитан говорил спокойно, пожалуй, даже подчеркнуто спокойно, с некоторым замедлением речи, с попутным разглаживанием-раздергиванием своей великолепной «макаровской» бороды. Глеб Тихомолов, сидевший ближе других, заметил эту подчеркнутость спокойствия, однако не отверг ее, не осудил, скорее — приветствовал. Это не было игрой. В жизни драматические этюды не разыгрываются, если они действительно драматичны. И, кроме того, у капитана были, оказывается, некоторые надежды.
— К нам на помощь, — продолжал он, — уже выслан известный всем ледокол «Ермак», достаточно мощное и надежное судно. Идет в нашу сторону также теплоход «Ленинград» типа «либерти», идет порожняком, с хорошей скоростью. Кто из них придет раньше, сказать трудно. Возможно, придут одновременно и подоспеют чуть раньше, чем нас разобьет о скалы…
Тут капитан улыбнулся, немного бравируя.
— А мы слышали, что «Чайковский» только что вышел из капитального ремонта, — проговорил кто-то из приглашенных на совещание.
Капитан на это никак не отозвался. Видимо, он хотел показать, что не время выяснять такие вопросы. В тяжелых ситуациях подобает действовать, не отвлекаясь на обсуждение причин возникшей ситуации. Но люди все-таки ждали ответа. И тогда опять поднялся начальник эшелона.
— Прошу достать блокноты и карандаши, — сказал он. — Вам нужно записать номера и местонахождение спасательных средств, выделенных для каждой команды. Хочу заверить вас, что для женщин и детей хватит места в больших спасательных шлюпках…
Первый вопрос был сразу забыт, и посыпались совсем другие: кто будет спускать шлюпки на воду, где находится рундук номер такой-то и так далее. Спросили о том, как быть с семьями, в которых есть дети? Им было бы надежнее вместе с главой семьи, в одной шлюпке.
— В большинстве случаев так и будет, я думаю, — сказал полковник. — Но вообще я уверен, я надеюсь на то, что имею дело с настоящими мужчинами. Вы меня понимаете? Никакого самовольства быть не должно. И никакой паники. Паника — коллективная смерть, порядок и твердость — спасение… И последнее, — заканчивал полковник. — Вас будут, конечно, расспрашивать, зачем вызывали. Скажите, что обсуждался вопрос о питании людей во время шторма. Скажите, в частности, что решено выдать соленые помидоры, — и тогда вас меньше будут расспрашивать. Все будут довольны.
Полковник, похоже, улыбнулся, но лицо его оказалось непослушным, не расположенным к улыбке.
— Вы сами понимаете, — сказал он. — В такой обстановке будоражить людей раньше времени просто опасно. Так что если вам придется кому-то объяснять, почему мы стоим на месте, делайте это совершенно спокойно, с полной уверенностью в том, что неисправность будет устранена… Обманывать, конечно, нелегко, и у всех людей есть право на правду, но сейчас я оставляю это право только себе и вам… На этом я отпускаю вас…
14
Сообщение о помидорах и в самом деле произвело отвлекающий эффект. Особенно оживились женщины, затеяв между собой перекличку.
— Слышала новость, соседка?
— Слышала, слышала.
— Наконец-то догадались наши начальнички.
— Так они поняли, что волна все равно смоет бочки в море.
— В общем — не было бы счастья…
— Мужчины, идите же скорее получать!
Вывшие «кашеносы», уже два дня отдыхавшие от своих прямых обязанностей, взяли котелки и, пьяно покачиваясь, придерживаясь за нары, за расшатанные поручни лестницы, полезли наверх. Отправился за солениями для своей команды и Тихомолов, чуть ли не единственный ходячий в ней. Он ушел даже довольный: по крайней мере, не придется отвечать на расспросы… В то же время в мыслях у него нет-нет да и повторялись слова полковника о праве людей на правду и требовали что-то додумать. Однако философствовать на шаткой, уходящей из-под ног палубе все-таки затруднительно. А тут еще пошел дождь. Заметались седые сполохи раздробленной штормовым ветром водяной пыли, все вокруг затянулось непроглядной туманной пеленой. Все вокруг, и камчатский берег — тоже. Опасность стала еще и невидимой.