— Глебушка, я хочу редьки… С каким удовольствием я съела бы огурчик!
Сегодня собрали у всех аттестаты и поехали получать продукты на 19 суток.
11 часов вечера
На палубе страшно воет и метет. Мокрый мелкий снег. Ветер гоняет его целыми косяками и гудит, гудит.
Вечер сегодня прошел быстро и даже интересно. После обеда — собственного борща! — читали тихонько вслух Миклухо-Маклая, одну из наших книжек, которые везем с собой. Борщ, правда, обошелся нам дорого: он стоил крышки от кастрюли, которую унесло ветром в море. Лену это сильно опечалило — посуды здесь никакой нет, а уж на Чукотке тем более.
Впрочем, о горестях и печалях записано уже много. Теперь — о наших радостях.
В багаже, который пришлось вынуть из трюма, была баночка плохих соевых конфет. Купил я их в дороге, ели мы их неохотно, растерлись эти конфеты в пыль. И вот попробовали их здесь. До чего вкусно!
Там же, в багаже, обнаружился мой крымский портсигар с папиросами всеми нелюбимой феодосийской фабрики. Какими же они показались душистыми!
Сегодня сварили на берегу картошку. Картошка так себе, приготовление примитивное, но лучшей и более желанной пищи у нас не было очень давно. Радовались как дети.
Разговаривали с Густовым о том, что неплохо бы посылать в такие путешествия людей, не дорожащих тем, что они имеют. Вот когда поймешь цену самого малого удобства и сладость самой малой ягоды…
31 октября
Б е р и н г о в о м о р е
26 и 28 числа были выданы деньги за октябрь, и все население «Чайковского» бросилось на берег — в магазины и на оба здешних базара — городской и поселка судоверфи (Индустриального). Нарасхват шли картофель, балык, шпиг, даже редька, репа, капуста. Цены на картофель, например, моментально выросли в 2—3 раза. Весть о том, что на «Чайковском» получили деньги, быстро сделала свое дело.
Были и забавные случаи. Один офицер купил для жены лыжный костюм. По-разному относились женщины к такому виду одежды. Наша соседка Фрося Буряк плевалась и говорила, что никогда не носила и в жизни не наденет штанов. И все-таки многих соблазнила практичность такой одежды в дороге: чем носить мужние кальсоны или галифе под юбкой, как некоторые, так лучше уж лыжный костюм. И вот был брошен клич:
— Покупайте лыжные костюмы!
Не устояла и Фрося Буряк.
Все годами лежавшие на полках магазинов неуклюжие лыжные костюмы были перенесены на «Чайковского». Продавцы ликовали. Но после этого начали женщины мерить принесенные мужьями покупки, и тут оказалось, что только одной из десятка костюм более или менее подходит, на остальных же они сидят уродливо. А кому хочется выглядеть уродливой? Начались перепродажи, обмены. Но с «Чайковского» эти костюмы никуда не ушли, и теперь наши женщины производят впечатление большой лыжной команды, направляющейся на какие-то крупные, может быть, даже международные состязания на Крайний Север.
После того как вся картошка была перенесена на «Чайковского» (так же как и лыжные костюмы), нам объявили, что будем пересаживаться на теплоход «Ленинград», тот самый, который шел нас спасать в океане.
И утром 28-го он действительно подошел к нам — легкий, незагруженный, просторный, с музыкой. «Все! Я решила — еду!» — сказала Лена. Он стал поблизости на якорь, потом пришвартовался к нашему борту.
Итак, мы пересели, на теплоход «Ленинград», типа «либерти», построенный в апреле 1943 года в Портленде (США). У него больше, чем у «Чайковского», скорость (13 узлов), просторнее помещения. Уже замечено, что он меньше дымит, а мужчины хвалят уборную, в которой есть даже свет. Очень всем понравилось и то, как вчера, в 12 часов дня, по радио объявили: судовые часы переведены на час вперед, по 12-му поясу; за сутки пройдено 293 мили; скорость хода — 12,5 узла. Ветер норд-ост силою 6 баллов, а лучшая скорость была достигнута во время вахты машиниста такого-то…
Прошлой ночью в четвертом часу утра я выходил на палубу. Увидел удивительную луну — никогда в жизни такой не видал. Узкая, как совершенно изношенный серп, она стояла так низко над морем, что касалась одним рогом волн. Вообще все было очень красиво. Поставленный на рукоять ковш Большой Медведицы, какая-то очень яркая звезда над горизонтом и рядом с нею эта луна — не то серп, не то позолоченное крыло чайки, не то далекий вечерний парус, освещенный давно закатившимся, загоризонтным солнцем… А то вдруг померещится крымская степь, которой не успел как следует полюбоваться и уже оставил.
Лена и та похвалила вчера снежные сопки, подрумяненные уходящим солнцем. А до этого она все, что не крымское, просто не хотела признавать красивым.
Стоя на корме, можно видеть, как неглубоко сидящий, ввиду недогрузки, винт чертит в воде быструю и светлую, молниеобразную спираль.
В твиндеке с железного нашего потолка беспрерывно каплет. Ночью проснешься, прислушаешься, и кажется, будто это редкий тихий дождь шуршит по невидимой листве в далеком детстве.
1 ноября
Дует отчаянный норд. Потолок замерз узорами, и с него больше не каплет. Сильный холод. Вчера миновали какой-то мыс — весь из белых конусов и сахарных голов. Белая земля. Страна зимы.
Рядом с каким-то мысом, отдельно от него, стояла в море белая стройная скала, похожая на женщину в накидке. Снежная невеста.
За вторые сутки пройдено 260 миль — уже меньше, чем за первые. Сильный встречный ветер!
В носовой части замерзла вода в трубах кипятильника. Остался один бак на корме, и к нему стоит огромная, дышащая паром очередь.
Килевая качка окончательно выматывает силы из моей Лены. Любой организм имеет предел выносливости, и мне временами бывает страшно… Если мы доедем до места, я никогда не должен забыть, сколько она приняла мук. Она может называться святой за это, а я — в вечном долгу перед ней.
После 12-ти часов
Пройдена еще 261 миля. Раздают индивидуальные спасательные средства — ожидается усиление шторма. А вокруг холодное-холодное море. Вряд ли в нем проживешь больше часа.
Говорят, что похолодание вызвано наплывом полярных льдов. Вот где еще трудности самые трудные — льды и холода. Навигация в этих водах по срокам уже закончена.
Пароход идет вздрагивая. Когда винт выскакивает из воды, весь корпус корабля трясется. Потом нос поднимается, корма уходит в воду вместе с винтом, и опять продолжается равномерное биение сердца машины, которое хорошо слышно, когда находишься в утробе.
«И все-таки, все-таки впереди… огоньки!»
2 ноября
Здоровенный ветер и полное небо звезд. На палубе много мокрого снега. Открыть дверцу в трюм — уже не легкое дело. Крякают бедные утки, которых везет кто-то с собой в клетке-ящике. Особенно достается им в такую вот погоду и еще тогда, когда моряки моют палубу, поливая ее сильными струями воды. А между тем если они выживут, то, может быть, станут первыми домашними утками на Чукотке.
Шторм и пурга. Пароход в инее. Ветер страшный. Трясет (из-за винта) отчаянно. Порою удары волн бывают настолько сильными, что кажется, они способны переломить пароход. В такие минуты он весь ходит ходуном и долго не может успокоиться.
Поговаривают, что эти теплоходы «либерти» американцы строили с большой поспешностью, подгоняемые совершенно неслыханными прибылями, и поэтому сразу же начались аварии. Еще во время войны специальная комиссия будто бы установила. Что каждый пятый из построенных теплоходов нельзя было выпускать в море…
А что, если наш «Ленинград» тоже пятый?[1]
3 ноября
Качает и качает, трясет и трясет пятые сутки подряд. Вчера началась бортовая качка. Поползли, посыпались чемоданы, рядом с которыми мы соседствуем на нарах. Никакие перестановки и ухищрения не помогли. Пришлось упереться ногой в стойку и спиной держать чемоданы. И так всю ночь. Во всем теле такая усталость, что кажется, оно может разъединиться в суставах. Невольно думается, что нечто похожее может произойти и с нашим кораблем: усталость конструкций — и конец.
Утро
Говорят, крутимся где-то возле порта и не можем подойти. Пурга. Пароход гудит через каждые 3—5 минут. Вдруг наступает просвет, но ненадолго, все снова тонет в белесом мраке.
Временами сквозь ветер слышится с палубы шум человеческих голосов, а то вдруг почудится, что кричит над морским свирепым простором брошенный ребенок…
Вечер
Вошли в сплошные льды. Холод. 12 баллов. А Лена, поев картошки, которую я сварил на корабельном камбузе, и попив чаю, в очереди за которым я приморозил пальцы, вспоминает Крым с его бархатным морским ветром.
Сосед Гриша Сырелевич залез с головой под одеяло и требует, чтобы я продолжал читать дневники Миклухо-Маклая. Мерзнет он отчаянно, а в корзине везет перину — подарок тещи. Когда его спросили, почему он не достает перину, он ответил:
— Ну да, пачкать еще!
Кто-то пошутил:
— Она же ему вместо жены дадена.
4 ноября
Проснулся, как во все эти дни, рано и поздравил Лену с днем рождения. Объявил ей, не вылезая из-под одеяла, что дарю ей носки, кальсоны, свитер, валенки и купленный в Петропавловске платок. Почти все из подаренного — уже на ней. Поцеловались, улыбнулись друг другу и снова уснули, взявшись за руки.
Теперь она просит, по праву именинницы, картошки в мундире. Надо идти на палубу, разводить костерок и варить.
Простояв ночь, идем к месту высадки наших пассажиров. Сильно грохочет за бортом лед. Часто пароход вынужден отходить назад, чтобы, разогнавшись, пробить себе еще немного дороги во льду.
Всю ночь на носу работал какой-то механизм, производящий такой же шум, как домашние жернова. Хорошо под этот шумок спалось. Оказывается, это работали лебедки, чтобы не замерзли.
Жизнь на корабле в эти два дня почти парализовалась. Даже чаю сегодня не было — мороз, пурга, все кипятильники вышли из строя. Люди старались не вылезать из-под одеял, шинелей и другой одежды, наваленной на себя. Быть на палубе даже пять минут опасно — можно закоченеть. А вечером начали выгружать часть наших пассажиров. Делалось это так. На палубу спускали грузовую сетку, расстилали ее, грузили багаж очередной группы пассажиров, потом туда же становились и садились люди, сетку поднимали в воздух и спускали за борт в подошедшие к нему самоходные баржи. «Майна… Вира… Вира помалу…» Самое трудное — поймать момент, чтобы опустить сетку в баржу, которую шторм бросает вверх и вниз, мотает из стороны в сторону.