Потом, через некоторое время, он услышал:
— Ну посмотри на меня… Открой глаза… Скажи что-нибудь…
Он открыл глаза и увидел Зою.
— Ты как… пришла? — удивился он.
— Сейчас мы тебя отправим.
— Не надо… Не оставляй меня…
— Не беспокойся. Я с тобой, я здесь.
Он и в самом деле перестал беспокоиться, и его начали поднимать куда-то вверх. Тут к нему снова вернулась боль, отступившая было на время разговора с Зоей, но боли он уже не боялся…
Танки и саперы вышли к побережью без Густова.
Олегов и его помощники поднялись на темную скалу, что возвышалась над небольшим береговым селением чукчей, и перед ними открылся беспредельный, чуть взъерошенный океан с затушеванным горизонтом. Дождь на время перестал, иссяк, но ветер все еще проносился над землей и морем, усиливая ощущение здешней пространственной беспредельности. Справа, на пляже, между скалой и ярангами, заметно выделялись на серой гальке бело-серые кости крупных морских животных, лежал почти целиком скелет кита. Появившиеся там солдаты несмело приблизились к ярангам, оглядывали берег, дивились этой невиданной жизни, как бы перенесенной из каменного века. Двое солдат уселись спинами друг к другу на гигантский китовый позвонок, не спеша закурили, и тогда третий стал их фотографировать. Потом он сел на позвонок сам, передал камеру товарищу, и тот пошел на его место, нацелился аппаратом.
Из крайней яранги вышел чукча и, не обращая внимания на солдат, поднес к глазам бинокль, стал смотреть в море. Было похоже, что он хотел таким образом побахвалиться перед солдатами — тоже, мол, имеем свою технику для усиления глаз, но, скорей всего, он высматривал своих товарищей-зверобоев, которые промышляли где-то там, за мутной стеной невидимости. Им пора бы вернуться, наверное. Их давно ждут, по-видимому… Но в море ничего не было видно и ничего не было слышно, кроме волн и ветра. Ветер дул с берега, а волны накатывались на берег, омывая камни и кости.
Повесть четвертаяДОМ
Держись друга старого, а дома нового.
Каково на дому, таково и самому.
Победители много ездили. Даже те, кому посчастливилось демобилизоваться сразу после войны, не сразу угнездились в своих прежних домах: все их куда-то тянуло, манило, подталкивало. А у кого-то и вовсе не осталось никакого дома, и, значит, надо было искать или создавать новый. А кто-то опять ринулся в бой — на дальние стройки, обживать малозаселенные, неблагоустроенные земли. А кому-то пришлось еще служить и служить в армии, защищать завоеванную Победу, меняя время от времени гарнизоны, запросто пересекая из конца в конец свою немаленькую страну и не помышляя пока что об оседлости.
Словом, дорог и тревог нам хватало и после войны. Дорог и ожиданий. Потому что ведь сколько ни ездишь — захочешь домой. И путешественник, и бродяга, и человек долга, большую часть жизни проведший на колесах, — каждый со временем начинает подумывать о своем семейном причале. Приходит день, когда и самый преданный своему кочевому ремеслу человек вдруг приостановится и спросит себя: а не пора ли?.. Он еще будет продолжать свои неотложные, необходимые всему человечеству дела, он еще переедет разок-другой с места на место, однако в душе его все сильней будет разгораться мерцающий огонек далекого острова по имени д о м. И рано ли, поздно ли — человек окажется на носу того корабля, который идет прямым курсом на этот маячок.
Светло и туманно рисуются человеку-непоседе смутные очертания незнакомого острова. С ожиданием и надеждой всматривается он в синеву неясного берега. Тихо прощается со своим достойным прошлым и готовится сказать бодрое «здравствуй» своему завтрашнему дню.
Только не слышно почему-то слов. Ни «прощай», ни «здравствуй». И нет впереди никаких обособленных островков, и нет никаких границ между прошлым и будущим. Все вчерашнее и все завтрашнее, по-видимому, неразделимо и называется каким-то одним словом.
Скорей всего, это слово — Жизнь…
1
…Стрелять начали сразу после поворота дороги, с левой стороны, из лесу.
— Пригнись и жми! — негромко скомандовал Горынин шоферу.
Тот приник к баранке и дал газ до отказа. Старенький, помнивший войну, но все еще быстрый «газик» послушно прибавил скорость, и следующая автоматная очередь пришлась уже почти что сзади. Если бы удалось проскочить после этого метров сто — полтораста, опасность миновала бы. Но тут совсем непонятно повел себя водитель. Он резко сбросил газ, и машина, сбавляя ход, покатилась в совершенно темную, глухую тишину.
— Ты это что?! — зло прошипел Горынин и потянулся к своему пистолету, мгновенно заподозрив водителя-эстонца в сговоре с теми, что стреляли из лесу.
Шофер ничего не отвечал, продолжая буквально лежать на баранке, а «газик» тем временем спокойно скатился в неглубокий кювет и мягко лег набок. Горынина придавил к дверце навалившийся на него водитель. Довольно тщедушный паренек, похожий на эстонца только светлыми, как лен, волосами; но отнюдь не сложением, он придавил неожиданно сильно — видимо, решил придержать таким образом своего подполковника, пока подбегут те, с автоматами. Дверная ручка или что-то другое больно вдавилось в бок Горынина, не давая двигаться и мешая достать пистолет… Остро вспомнилось, как совсем недавно, незадолго до поворота, шофер спрашивал: «Мошно зашигать фары? Темно ехать. Как в стенку».
Значит, он уже тогда готовился?..
— Быстро вылезай через свою дверцу! — приказал Горынин. — Иначе я застрелю тебя.
Шофер не отвечал и не двигался. Он лежал неподвижно и мягко, как мешок, а на лицо Горынина стала капать теплая кровь. У парня была пробита голова. Горынин начал с силой вырываться из-под него и сумел стать на колени. Потянувшись рукой к дверце, наткнулся на автомат водителя, закрепленный рядом с сиденьем. Выдернул его из зажимов. Обрадовался.
Дверца водителя открылась сразу, легко выпустив Горынина из ловушки. Но из лесу на этот звук тотчас же ответили двумя очередями.
Горынин перебежал за капот «газика», приладился там, отвел затвор автомата. Из лесу снова ударили двумя очередями, и пули пропели где-то совсем близко от уха. Горынин нажал на спуск, целясь по вспышкам. И тут же перебежал за брезентовым верхом «газика», чтобы дать очередь с нового места. Надо было создать впечатление, что он не один. И быстрее что-то придумывать. Оставаться у машины — значило оставаться на верную и, может быть, мучительную смерть. Пытаться убежать полем, что тянулось справа и манило Горынина своей просторностью тоже было безнадежно: бандиты догнали бы его. Сами они или их пули, но догнали бы. На открытом поле от них не скроешься. А в лесу — они сами. И не стоят на месте.
Тремя короткими очередями Горынин показал противникам, что он еще жив и небезопасен для них, а потом быстро пополз по канаве назад, по сути дела — навстречу бандитам, которые шли к машине по другой, лесной стороне дороги.
Почему он выбрал такое странное направление, он в тот момент не сумел бы объяснить. Может быть, его инстинктивно тянуло в ту сторону, где остались свои — целый саперный батальон, из которого он так опрометчиво, на ночь глядя, выехал. А может, тут сработали военный опыт и основной закон тактики: обмани противника неожиданным маневром… Во всяком случае он вскоре поравнялся с бандитами, перебегавшими лесом, пропустил их, затаившись в кювете, и пополз дальше, все удаляясь от них. Он полз быстро, но и осторожно, стараясь не шуметь. Дышал широко открытым ртом. Перебегал только тогда, когда те стреляли, оглушая и ослепляя себя.
Конечно, в светлую ночь его непременно заметили бы в этом неглубоком кювете, но, к счастью, ночь была темная, земля — сырая, мягкая. Зато сам Горынин каким-то чудом угадывал почти все действия своих противников. Вот они подошли к «газику», открыли дверцу, ругливо перебросились несколькими словами. Дали автоматную очередь вроде как в землю. Затем кто-то из них побежал по дороге, и Горынин, повернув голову, стал смотреть назад, смотреть и прислушиваться.
Топот сапог по дороге явно удалялся. Потом затих вовсе. Значит, все-таки старый солдат обманул их. Они ищут его впереди, по ходу машины, а он в другой стороне.
В душе впервые засветился реальный огонек надежды. Теперь надо было особенно прозорливо, безошибочно и расчетливо решать, что делать дальше. Мелькнуло такое: перейти через дорогу — и в тот лесок, откуда стреляли и куда теперь ушли «лесные братья». Вряд ли им придет в голову искать его там, где только что были сами.
Он уже вынес руку с автоматом на обочину дороги, как над дорогой просвистели пули. Он снова затаился в кювете. Затаились и там, у машины, — слушали и выжидали. Но не очень долго. Вскоре оттуда стали доноситься негромкие возгласы и поскрипывание рессор «газика». Видимо, они решили поставить машину на колеса.
Горынин осторожно выбрался на дорогу, ощущая под руками и под коленями более твердую, укатанную поверхность и редкие мелкие камешки. Прямо за дорогой чернел в темноте невысокий густой куст, и Горынин нацелился на него. Хорошо бы встать и перебежать! Но он не позволил себе этого. Только ползком!
За кустом сразу стало спокойнее; здесь, пожалуй, можно было бы полежать и отдышаться. Это было даже необходимо. Однако мешала близость «лесных братьев», и хотелось поскорее в лес, который выглядел куда надежнее.
Горынин пошел в лес, пригибаясь и невольно поглядывая в ту сторону, где невидимо присутствовали во мраке его враги. Смотрел и вперед, в темную стену леса, в котором кое-где просвечивали, словно отблески неясного и, может, неземного сияния, стволы берез. В другое время это было бы красиво, но сейчас — тревожно. Почему они так светятся? Не предупреждают ли о чем-то?..
В лесу Горынин разогнулся, оперся левой рукой о шелушащийся ствол молодой сосны и сколько-то времени п