х только его действиями: в культурном преобразовании участвуют многие, иначе результаты действий не были бы приняты как правильные и единственно возможные). Реализм определил направление выбора: не одни лишь идеально-высокие, но и не только реально-вещные формы языка, не церковнославянизмы и не простонародные формы, но что-то, соединяющее их на принципе соответствия идеи своей вещи. Реализм есть оправдание жизни идеей и обоснование самой идеи – жизнью.
Вот примеры, подтверждающие сказанное.
Тезис: «Грамматика не предписывает законов языку, но изъясняет и утверждает его обычаи».
Пример уже приведен; разовьем его предметно.
В русском языке с XVI в. появились в употреблении новые окончания у некоторых имен мужского рода во множественном числе: городы – города, годы – года, домы – дома и т. д. Постепенно количество слов, использующих новые окончания, увеличивалось; сейчас таких слов около тысячи. Во времена Пушкина подобное «омужичивание» книжной речи осуждалось, именно поэт, верно поняв языковую тенденцию («законы языка»), иногда позволял себе даже формы, в речи неизвестные, например – гробы и гроба. В «Русской грамматике» А. Х. Востокова, созданной на основе пушкинских текстов (1834 г.), таких форм уже 67. Востоков определил семантические и грамматические условия, которые способствуют («утверждают обычаи») распространению нового окончания, и тем самым указал категориальное различие между разными флексиями: старое окончание – ы обозначает расчлененную множественность (годы, боки), новое окончание – а передает собирательную множественность (года, бока). Поэт чувствовал это еще в двадцатилетнем возрасте, когда писал «Руслана и Людмилу». В сказочной поэме, очень близкой по языку к народной речи, читаем: «Напрасно длинной бородой Усталый карла потрясает: Руслан ее не выпускает И щиплет волосы порой» – «Что, хищник, где твоя краса? Где сила? и на шлем высокий Седые вяжет волоса". Выщипывает волосинку за волосинкой – на победный шлем навязывает оставшийся клок волос.
Заимствуя из речи вариантность форм, поэт использует их в стилистических целях; научная грамматика на стилистической дифференциации, проверенной в образцовом тексте среднего стиля, фиксирует литературную норму. Язык отражает движение мысли – стиль показывает ее новые возможности – норма становится общим правилом поведения в речи и вызывает возможность развития подобных форм. Да, прав был Белинский, сказав: «Пушкин тоже стоит любой из ваших грамматик!»
Тезис: «Не должно мешать свободе нашего богатого и прекрасного языка».
Пример. Союзы и союзные слова русского языка настолько многозначны («свободны»), что смысл их воспринимается только в конкретном тексте. Союз когда одновременно указывает на время, причину и цель действия; у Пушкина этот союз употреблен в пяти значениях и еще в восьми добавочных (отношение, условие, уступительное, противительное и пр.). Поэт использует представленную языком возможность при создании поэтического текста, как бы что-то недоговаривая: «Когда бы жизнь семейным кругом я ограничить захотел…» Когда? – если? – для того чтобы? Неопределенности пушкинского текста вызывают споры: не всегда ясно, в каком именно смысле употреблен тот или иной союз. Самые первые слова «Евгения Онегина» можно понимать по-разному, в зависимости от того, как расставить знаки препинания: точку после первого стиха или после второго. Изменится смысл – и вы вольны понимать его во всей свободе взаимных созначений, т. е. символически. Однако в большинстве текстов Пушкина мы найдем уже вполне выработанное представление о смысле союза: «когда» выражает категорию времени по преимуществу.
«Хоть и заглядывал он встарь в Орфографический словарь», однако к запятым Пушкин питал явную неприязнь. В прижизненных публикациях частенько запятых либо вовсе нет, либо их слишком много: «Не приведи Бог видеть русский бунт бессмысленный и беспощадный!» – до сих пор эти слова толкуют по-разному, а смысл их тоже может определяться знаками препинания. Это, например, может быть оборот «второй винительный», который следует перевести так: «видеть бунт бессмысленным и беспощадным» (а может быть, и не таким). Или: «Во время чтения, Григорий стоит, потупя голову, с рукою за пазухой» (Борис Годунов). Пауза в действии передается не вспомогательным словом, а знаком. Каждое сочетание, от других отделенное запятой, как бы получает статус глагольного. «Маша кинулась ему на шею, и зарыдала». Глагола вроде и нет – а действие происходит; оно выражено с помощью «лишней» запятой. «Речь без глагола – не речь, а молчание».
Ритм пушкинской прозы своеобычен, синтаксис здесь совершенно русский: прямой порядок слов – в центре глагол – обычно простое предложение, – и это все вместе придает тексту логическую прозрачность при красоте формы. «Точность и краткость – вот первые достоинства прозы». Мы учились этому, заучивая наизусть отрывки из «Капитанской дочки». Ритм пушкинской прозы имеет множество составляющих. Вот отрывок из повести «Выстрел»: «Это было на рассвете. Я стоял на назначенном месте с моими тремя секундантами с неизъяснимым нетерпением… и жар уже НАспевал…» Почему именно «наспевал»? – у самого Пушкина только один раз и только в этом месте использован глагол несовершенного вида с на вместо положенного другого.
Тезис: «Мысль отдельно никогда ничего нового не представляет; мысли же могут быть разнообразны до бесконечности». И пример:
Пушкинский текст многозначен, потому что расстановкой слов поэт добивается особой выразительности каждого слова. Традиционно литературный текст до Пушкина составлялся из привычных речевых формул; поэт освобождает слово от традиционного контекста. Все дело именно в гармонии, в осознании глубин русского языка как возможности построения оригинально творческого текста. «Смерть Олега» – от коварной змеи: «Как черная лента вкруг ног обвилась, И вскрикнул внезапно ужаленный князь». Последний стих можно читать по-разному, выделяя наречие: «и вскрикнул – внезапно ужаленный князь», «и вскрикнул внезапно – ужаленный князь». Наречие одновременно относится к обоим действиям, одним словом поэт оттеняет внутренний смысл и того и другого. Если же припомнить исходное значение слова, хорошо известное в пушкинские времена (и «неожиданно», и «безнадежно»), станет ясно, что этот текст в действительности читается так: «и без всякой надежды на спасение вскрикнул неожиданно ужаленный князь». А «что такое ум в искусстве? – спрашивал Иван Гончаров. – Это уменье создать образ».
Тезис: «Читайте простонародные сказки, молодые писатели, чтоб видеть свойства русского языка».
Истоки народной речи прослеживаются в пушкинских текстах в каждом слове. Вот народный оборот путь-дорога. Исторически эта формула передает значение совмещенности цели и направления движения (путь) с пространством самого движения (дорога). Русское слово дорога и церковнославянское путь сошлись в единстве выражения, первоначально в народном поэтическом тексте. Пушкин разрывает формулу с тем, чтобы каждое из этих слов наполнить значениями, прежде возможными лишь в их совместности. Родовой смысл словесной формулы он переносит на конкретные значения каждого из этих слов, попутно обогащая их содержание поэтическими созначениями. Слова разных стилей – простого (дорога) и высокого (путь) посредством метонимических переносов совместным отталкиванием смыслов обогащаются в развернутом контексте: ‘полоса земли, по которой проходит движение’ > ‘движение по полосе земли…’ > ‘направление движения по полосе земли…’ > ‘достижение (цель) направления движения по полосе земли…’. Каждое употребление отдельного слова в собственном своем сочетании с другими словами разрывает устойчивые сочетания, а свойственные им исходные созначения как бы домысливаются, создавая глубину поэтического образа. У Пушкина таких значений даже больше, чем описывается в современных словарях. Так, слово «путь» имеет у него значение «средство, способ достижения (той) цели, которая определена направлением…» и т. д. в полном развороте типичных для Пушкина метонимических переносов слова. Его поэзия редко вспыхивает вычурными авторскими метафорами. Пушкин – классик и потому еще, что он «работает в режиме» метонимии и предметного сравнения. Единственное средство, с помощью которого Пушкин выделяет в слове потаенный его смысл, – это эпитет; точным подбором внутренне однозначных определений поэт как бы показывает действительный смысл имени. Например, «стезя» у Пушкина глухая, туманная, темная, невидимая, преступная, и одновременно (в традиционных метафорах) это «стезя славы» и «стезя правды». «Тропа» у него кремнистая, заглохшая, опасная, «не зарастет народная тропа». Собирая разрозненные эти признаки, мы видим, что и сами имена для Пушкина – это символы, сохраняющие исконный свой смысл: «стезя» – неопределенность и неясность ц е л и намеченного движения («жизненная стезя»), а «тропа» – опасность и трудность его направления («тропа забвения»).
Во всех случаях Пушкин не выдумывает «авторских метафор», а извлекает из русского корня природный его смысл и эксплицирует в виде эпитета, понятного всем. Ясность и понятность такого эпитета определяется тем, что все русские люди именно так и представляли себе отличие между «путем», «дорогой», «стезей» и «тропой». Как просто! На основе пушкинских текстов с прозрачностью их образов вполне можно было бы реконструировать ментальные признаки русского слова. И, разумеется, могли бы понять, почему из всех четырех именно русское слово среднего стиля дорога в литературном языке стало гиперонимом, включив в себя все значения семантически (логически) связанных с ним остальных слов. У Пушкина, заметил Гоголь, «в каждом слове бездна пространства». И это верно.
Вот еще одно выражение, возлюбленное публицистами. Используется для оскорбления патриотов: «Патриотизм – последнее прибежище негодяев». У Пушкина оно иронично: если уж ни в чем другом не преуспел, мимикрируй под патриота – авось вывезет. Герменевтически углубленный анализ каждого слова в этом выражении позволяет увидеть этот подтекст, если соотнести его с другими употреблениями тех же слов в других контекстах. Каждое из них многозначно, так что в общей последовательности дискурса возникают как бы набегающие волнами со-смыслы афоризма; то есть действительно – афоризм, а не плоская констатация «факта».