По поводу многочисленных монологов Гумилева, дословно воспроизводимых в НБН, Б. Анреп 23 октября 1968 г. писал филологу Г.П. Струве:
“По-моему, она пишет очень занимательно, думаю, что длинные разговоры с Гумилевым несколько обработаны ею, но, насколько я помню собственные разговоры с ним, остаются в его характере. <…>
Общее мое заключение о воспоминаниях Одоевцевой, что они, может быть, литературно использованы и сгущены, но близки к истине. Я говорю о ее характеристике Гумилева – только” (см.: 354, с. 513).
Сравните, однако, в письме самого Струве к В. Маркову от 13 мая 1968 г.: “Не вполне согласен с Вами насчет книги Одоевцевой: Вы в фотографичность ее памяти «не совсем» верите, а я совсем не (курсив Струве. – О.Л.) верю. А если Гумилев получился у нее «неумным», то он тут ни при чем: неча на зеркало пенять, коли рожа крива. А зеркало – Одоевцева, я же всегда считал ее глупой. Но написана книга живо и неплохо” (77, с. 141).
С. 168…“толщиною в настоящий том”. — Цитата из стихотворения Гумилева 1917 г.:
Отвечай мне, картонажный мастер,
Что ты думал, делая альбом
Для стихов о самой нежной страсти
Толщиною в настоящий том?
Картонажный мастер, глупый, глупый,
Видишь, кончилась моя страда,
Губы милой были слишком скупы,
Сердце не дрожало никогда.
Страсть пропела песней лебединой,
Никогда ей не запеть опять,
Так же как и женщине с мужчиной
Никогда друг друга не понять.
Но поет мне голос настоящий,
Голос жизни близкой для меня,
Звонкий, словно водопад гремящий,
Словно гул растущего огня:
“В этом мире есть большие звезды,
В этом мире есть моря и горы,
Здесь любила Беатриче Данта,
Здесь ахейцы разорили Трою!
Если ты теперь же не забудешь
Девушку с огромными глазами,
Девушку с искусными речами,
Девушку, которой ты не нужен,
То и жить ты, значит, не достоин”.
(122, т. 2, с. 153)
С. 169Я непременно слетаю на Венеру… – У деревьев синие листья. – О. без ошибок цитирует первую строфу стихотворения Гумилева 1921 г.:
На далекой звезде Венере
Солнце пламенней и золотистей,
На Венере, ах, на Венере
У деревьев синие листья.
Если скажут “еа” и “аи” —
Это радостное обещанье,
“Уо”, “ао” – о древнем рае
Золотое воспоминанье.
Всюду вольные звонкие воды,
Реки, гейзеры, водопады
Распевают в полдень песнь свободы,
Ночью пламенеют, как лампады.
На Венере, ах, на Венере
Нету смерти терпкой и душной,
Если умирают на Венере —
Превращаются в пар воздушный.
На Венере, ах, на Венере
Нету слов обидных или властных,
Говорят ангелы на Венере
Языком из одних только гласных.
И блуждают золотые дымы
В синих, синих вечерних кущах,
Иль, как радостные пилигримы,
Навещают еще живущих.
(122, т. 2, с. 188–189)
13 февраля 1961 г. в московских “Известиях” была напечатана заметка астрофизика И. Шкловского “На далекой планете Венере”, в которой сообщалось об установке на Венере приборов для наблюдений и цитировалась та же строфа из стихотворения Гумилева, что и в комментируемом фрагменте НБН. Факт публикации заметки Шкловского приветствовал в парижской “Русской мысли” от 4 марта 1961 г. Ю. Терапиано, сославшийся при этом на устные воспоминания О.: “Ирина Одоевцева рассказывала мне, что вопрос о существовании жизни на других планетах всегда чрезвычайно интересовал Гумилева и что в последние годы своей жизни он читал теософические и антропософические книги. Быть может, в этой литературе, в каких-либо индусских или тибетских преданиях, он нашел и описание жизни на планете Венере?” (цит. по: 368, с. 407).
С. 169–170 – Вот все теперь кричат: Свобода! Свобода! – … тоже получат то, чего добиваются. – Сравните в стихотворении “Iura Vivorum” из цикла Вячеслава Иванова “Парижские эпиграммы”:
“Братство, Равенство, Свобода” —
Гордо блещут с арки входа.
– Что за мрачные дома?
– Наша, сударь, здесь – тюрьма…
(153, с. 222)
С. 170–172 – Я в мае 1917 года был откомандирован в Салоники… – Он развел руками, будто недоумевая. – Прапорщик Гумилев был откомандирован за границу России “для отправления на пополнение офицерского состава особых пехотных бригад, действующих на Салоникском фронте” 2 мая 1917 г. (354, с. 294). В середине мая он выехал из Петрограда, в Париж прибыл в самом начале июля и прожил там до конца января 1918 г. Один из главных представителей русского авангарда Михаил Федорович Ларионов (1881–1964) позднее рассказал в письмах к Г. Струве о своей и своей жены, выдающейся художницы-авангардистки Натальи Сергеевны Гончаровой (1881–1962), дружбе с Гумилевым:
“Мы с Николаем Степановичем видались каждый день почти <…>…он был непоседой – Париж знал хорошо – и отличался удивительным умением ориентироваться. <…> Имел странность в Тюильри садиться на бронзового льва, который одиноко скрыт в зелени в конце сада почти у Лувра. <…>
Все полтора месяца, пока балет был в Париже, мы брали Ник. Степ. каждый вечер с собой в театр Шатлэ, где давались балетные русские спектакли” (137, с. 101, 102, 103).
Не умолчал Ларионов и о главной парижской любви Гумилева этого периода – секретарше при Санитарном отделении русской военной миссии Елене Карловне Дюбуше, “за которой Николай Степанович ухаживал – и это было известно. <…> Но Елена Карловна, чужая невеста, это осложняло его чувства… Это ему давало новые ощущения, переживания, положения для его творчества, открывало для его поэзии новые психологические моменты” (там же, с. 102). Женихом, а впоследствии и мужем Дюбуше стал американский бизнесмен Лоуэлл, что отразилось в тех двух стихотворениях Гумилева 1918 г., которые О. цитирует в комментируемом фрагменте, – хокку “Вот девушка с газельими глазами…” (122, т. 2, с. 166) и стихотворении “Мой альбом, где страсть царит без меры…”:
Мой альбом, где страсть сквозит без меры
В каждой мной отточенной строфе,
Дивным покровительством Венеры
Спасся он от ауто-да-фэ.
И потом – да славится наука! —
Будет в библиотеке стоять
Вашего расчетливого внука
В год две тысячи и двадцать пять.
Но американец длинноносый
Променяет Фриско на Тамбов,
Сердцем вспомнив русские березы,
Звон малиновый колоколов.
Гостем явит он себя достойным
И, узнав, что был такой поэт
Мой (и Ваш) альбом с письмом пристойным
Он отправит в университет.
Мой биограф будет очень счастлив,
Будет удивляться два часа,
Как осел, перед которым в ясли
Свежего насыпали овса.
Вот и монография готова,
Фолиант почтенной толщины:
“О любви несчастной Гумилева
В год четвертый мировой войны”.
И когда тогдашние Лигейи,
С взорами, где ангелы живут,
Со щеками лепестка свежее,
Прочитают сей почтенный труд,
Каждая подумает уныло,
Легкого презренья не тая:
“Я б американца не любила,
А любила бы поэта я”.
(122, т. 2, с. 148–149)
Это стихотворение вошло в цикл Гумилева “К синей звезде”, уже после смерти поэта, в 1923 г., вышедший отдельной книгой в берлинском издательстве “Петрополис”. Сравните также в стихотворении Гумилева “Отвечай мне, картонажный мастер…”, текст которого мы приводим на с. 569–570.
В Лондон из Парижа Гумилев переехал в конце января 1918 г. и пробыл там до апреля. Стихотворение “Приглашение в путешествие”, упомянутое О. в комментируемом фрагменте, как установил Е. Степанов, было посвящено служащей Русского Военного комитета в Лондоне Софии Николаевне Ренненкампф (1899–1975) (354, с. 523):
Уедем, бросим край докучный
И каменные города,
Где Вам и холодно, и скучно,
И даже страшно иногда.
О древних, сказочных царицах,
О львах в короне из цветов,
О черных ангелах, о птицах,
Живущих между облаков?
За морем Средиземным, Красным
И за пустыней есть страна,
Где, состязаясь с солнцем ясным,
Сияет кроткая луна.
Влюбленная в Эндимиона,
Вкушающего торжество,
Средь бархатного небосклона
Она не мучит никого.
Там дом построим мы из ели,
Мы камнем выложим углы
И красным деревом панели,
А палисандровым – полы.
Он встанет, светлый и просторный,
И будет во дворе фонтан
В полдневный зной взносить узорный
И влажно-блещущий туман.
А средь затерянных тропинок,
В огромном розовом саду
Мерцанье будет пестрых спинок
Жуков, похожих на звезду.
Уедем! Разве Вам не надо
В тот час, как солнце поднялось,
Послушать странные баллады,
Рассказы абиссинских роз?
Чего Вы не поймете сами
В тени нависнувшей листвы,
То я Вам объясню стихами,
В которых только – мир и Вы!
В горах, где весело, где ветры
Кричат, рубить я буду лес,
Смолой пропитанные кедры,
Платан, встающий до небес.