же, с. 379). Приведем также портретную словесную зарисовку О. Гильдебрандт-Арбениной: “…я видела ее с дочкой – Леночкой – высокой, белокурой, с размытыми бледно-голубыми косящими глазами – акварельной, хорошенькой дочкой Гумилева” (96, с. 464).
О смерти второй жены, дочери, тещи и тестя Гумилева в блокадном Ленинграде А. Энгельгардт писал Д. Максимову со слов бывшей домработницы их семьи: “Сначала умер отец, потом мама, потом Аня, которая страшно мучилась от голода и холода. Лена умерла последней” (11, с. 375).
С. 174…или читает сказки Андерсена. – Возможно, речь идет о том издании сказок Ганса Христиана Андерсена (Hans Christian Andersen; 1805–1875), которое было первой книгой, прочитанной самим Гумилевым. Эту книгу “по рассказам Ахматовой, Гумилев хранил и часто перечитывал” (355, т. 1, с. 40).
С. 174Когда-то я мечтал о жене – веселой птице-певунье. – Отсылка к стихотворению Гумилева об Ахматовой 1911 г.:
Из логова змиева,
Из города Киева,
Я взял не жену, а колдунью.
А думал забавницу,
Гадал – своенравницу,
Веселую птицу-певунью.
Твержу ей: крещеному,
С тобой по-мудреному
Возиться теперь мне не в пору;
Снеси-ка истому ты
В Днепровские омуты,
На грешную Лысую гору.
Покликаешь – морщится,
Обнимешь – топорщится,
А выйдет луна – затомится,
И смотрит, и стонет,
Как будто хоронит
Кого-то, – и хочет топиться.
Молчит – только ежится,
И все ей неможется,
Мне жалко ее, виноватую,
Как птицу подбитую,
Березу подрытую
Над очастью, Богом заклятою.
(122, т. 1, с. 166–167)
С. 174Поздняя осень 1920 года. – В журнальном варианте было по-другому: “Начало зимы 1920–21 года” (272, с. 12). В промежутке между журнальной и книжной публикациями своей книги О., очевидно, выяснила более точное время приезда Осипа Эмильевича Мандельштама (1891–1938) в Петроград: он прибыл из Москвы в начале октября 1920 г. (не позднее 6 октября) (228, с. 175). Исправив в комментируемом фрагменте зиму на осень, О., вероятно по небрежности, не озаботилась сменой зимних декораций своего рассказа о прибытии Мандельштама в Петроград на осенние, что привело к некоторым несообразностям.
С. 174Уже с осени я – к великой зависти всех студистов и студисток – стала членом Дома литераторов и бываю здесь ежедневно. – Билет, дававший право на вход в Дом литераторов и на дешевый обед в его столовой, выписывался членам разнообразных литературных объединений, группировавшихся в Доме. В начале 1919 г. при Доме литераторов был учрежден Объединенный союз профессиональных литературных организаций (190, с. 78–79).
С. 175Ведь не сумасшедший же он, чтобы с сытого юга, из Крыма, от белых приехать сюда голодать и мерзнуть. – С августа 1919 г. Мандельштам жил сначала в Коктебеле и в Феодосии, под белыми, а затем в сохранявшей политический нейтралитет Грузии, которую покинул в конце сентября 1920 г.
С. 175Одна из кавалерственных дам… – Разумеется, бывших кавалерственных дам, как называли в царской России великих княгинь и других представительниц высшего света, которым был пожалован орден Святой Екатерины. Сравните в мемуарах Г. Иванова, к которым восходят многие детали воспоминаний О. про Мандельштама (впрочем, и Иванов использовал устные воспоминания О.):
“В Доме литераторов люди без опаски знакомились и сразу же заговаривали на интересовавшие их темы. <…>
– Да, предатели, кругом предатели, – вздохнула сухая, придурковатого вида старушка в зеленой вязаной кофте – в недавнем прошлом кавалерственная дама” (157, т. 3, с. 366).
С. 175“Что такое Мандельштам”, я узнала совсем недавно… – Кого, скажите мне, благодарить? – Первое издание книги стихов Мандельштама “Камень” вышло в 1913 г., второе – в 1916 г. (реально – в конце 1915 г.). Первое издание открывается стихотворением 1909 г., которое О. цитирует в комментируемом фрагменте НБН (во второе издание это стихотворение тоже вошло):
Дано мне тело – что мне делать с ним,
Таким единым и таким моим?
За радость тихую дышать и жить
Кого, скажите, мне благодарить?
Я и садовник, я же и цветок,
В темнице мира я не одинок.
На стекла вечности уже легло
Мое дыхание, мое тепло.
Запечатлеется на нем узор,
Неузнаваемый с недавних пор.
Пускай мгновения стекает муть —
Узора милого не зачеркнуть. (226, т. 1, с. 6)
Сравните в мемуарах Г. Иванова, который, процитировав те же мандельштамовские строки, резюмировал:
“Я прочел это и еще несколько таких же «качающихся» туманных стихотворений, подписанных незнакомым именем, и почувствовал толчок в сердце:
– Почему это не я написал?” (157, т. 3, с. 88).
С. 176 – Свалился, как снег на голову! – Достойный конец для поэта. – Сравните в мемуарах Г. Иванова:
“…в одно прекрасное утро звонок у черного хода моей квартиры.
– Кто там? – Из-за двери пыхтение, какой-то топот, шум, точно отряхивается выплывшая из воды собака…
– Кто там?
– Это я.
– Кто я?
– Я… Мандельштам…
Конечно, он приехал в летнем пальто (с какими-то шелковыми отворотами, особенно жалкими на пятнадцатиградусном морозе). Конечно, без копейки в кармане, простуженный, чихающий, кашляющий, не знающий, что ему делать” (157, т. 3, с. 200).
С 1 по 6 октября 1920 г. минимальная суточная температура в Петрограде ни разу не опускалась ниже +1,1 °C (http://thermo.karelia.ru/weather/w_history.php?town=spb&month=10&year=1920). Адрес Георгия Иванова в Петрограде тогда был: Каменноостровский проспект, д. 38 (доходный дом Чубаковых).
С. 177…Кузмин с Юрием Юркуном… – Прозаик Юрий Иванович Юркун (при рождении Йозас Юркунас, лит. Juozas Jurkūnas; 1895–1938) в течение долгих лет был интимным другом и спутником Кузмина. При этом Ольга Грудцова явно путает факты и компании, когда пишет в своих воспоминаниях, что в ДИСКе О. “появлялась всегда в сопровождении Кузмина, Юркуна, Георгия Иванова и Адамовича” (137, с. 178). Сравните в мемуарах Н. Чуковского: “Восстановленный «Цех поэтов» был как бы штабом Гумилева. В него входили только самые близкие, самые проверенные. <…> Но настоящим штабом был не весь «Цех», а только четверо: Гумилев, Иванов, Адамович и Одоевцева. Только они были соединены настоящей дружбой” (411, с. 31–32). Вокруг Кузмина в этот период сгруппировалась совсем другая компания.
С. 177О том, чтобы вселить Мандельштама к матери Георгия Иванова, тонной и чопорной даме, не могло быть и речи. – О матери Георгия Иванова Вере Михайловне Ивановой (урожд. Бренштейн; 1859–?) подробнее см.: 146, с. 140–141. К. Чуковский в дневниковой записи от 29 марта 1925 г. вспоминает о ней как об “очень сумбурной женщине” (409, с. 334).
С. 177С пристанищем все быстро устроилось. Мандельштаму тут же отвели “кособокую комнату о семи углах” в писательском коридоре Дома искусств, где прежде были какие-то “меблированные комнаты”. — Письмо К. Чуковского и Е. Замятина с просьбой предоставить Мандельштаму комнату в ДИСКе датируется 17 октября 1920 г. (228, с. 176). В. Ходасевич в мемуарном очерке “ДИСК” называет эту комнату “фантастической и причудливой” (386, 14 апреля, с. 5) и объясняет ее причудливость следующим образом: “Та часть Дома Искусств, где я жил, когда-то была занята меблированными комнатами, вероятно, низкосортными. <…>…самые комнаты, за немногими исключениями, отличались странностью формы” (там же). Впрочем, В. Шкловская-Корди вспоминала, что Мандельштаму в ДИСКе отвели не бывшую меблированную комнату, а “комнатку <…> в подвальном этаже, которая принадлежала прислуге Елисеевых. У слуг был целый коридор в подвальном этаже” (228, с. 180).
Этим сведениям (“в подвальном этаже”) противоречит, однако, свидетельство самого Мандельштама, который по свежим следам в очерке “Шуба” (1922) писал: “Вспоминаю я, сколько раз я замерзал в разных городах за последние четыре года: и замерзание в Петербурге, возвращение с обледенелым пайком в руках в комнатку Дома искусств, жгучие железные перила черной лестницы, без перчаток никак до них не доберешься, чудом поднимешься на свой этаж, грохнешь паек на стол – и в кухоньку, к старушонке, понемногу оттаять, прийти в себя” (227, т. 3, с. 23). В этом же очерке поэт вспоминает о “Камчатке бывших меблированных комнат” ДИСКа (там же, с. 24).
Далее мы увидим, что О. в НБН несколько раз будет полуцитировать очерк Ходасевича “ДИСК” – в частности, как и Ходасевич, комнату Мандельштама она тоже назовет “фантастической” (с. 200). Повышенное внимание О. именно к этому очерку, возможно, было связано с тем, что в “ДИСКе” Ходасевич изображает ее саму: “Прибежала молодая поэтесса Ирина Одоевцева, на тоненьких каблучках, с черным огромным бантом в красновато-золотых волосах. Повертелась, пострекотала, грассируя, и – убежала, пообещав подарить мне кольдкрему. Кольдкрема этого, впрочем, я по сей день не дождался… О, люди!” (386, 7 апреля, с. 9). Кольдкрем – мазь для смягчения кожи.
С. 177…вынул из своего клеенчатого сака рукопись “Тристии”, тщательно обтер ее и положил в ящик комода. – “Любопытно, что «Тристия» здесь употреблено в единственном числе, хотя в названии всего сборника и стихотворения из него это слово стоит во множественном: «Tristia» <…>, то есть в русской адаптации следовало бы сказать «Тристий»” (198, с. 564). Книга стихов Мандельштама “Tristia”, названная по одному из вошедших в нее стихотворений, была издана в Берлине в августе 1922 г. (дата на обложке – 1921 г.) в издательстве “Петрополис”. Однако название книги не авторское, его дал Кузмин. В договоре на книгу, подписанном Мандельштамом 5 ноября 1920 г., она называлась “Новый камень” (228, с. 183). В 1964 г. О. так оценивала “Tristia”: “Из южного путешествия Мандельштам привез новую книгу стихов – «Тристиа» – лучшее, что было им создано” (282, с. 26).