С. 208Сын Леонида был скуп… – мне же любезны друзья. – В письме к В. Маркову от 22 июня 1956 г. Г. Иванов называет автором этого двустишия Мандельштама (438, с. 39–40).
С. 208 – Ливия, где ты была?.. – В них я покоился сам. – В письме к В. Маркову от 22 июня 1956 г. Г. Иванов называет автором этого двустишия Лозинского (438, с. 39). Как и в публикации в “Воздушных путях”, у Иванова не “Ливия”, а “Делия” (там же).
С. 209Пепли плечо и молчи… – …подчеркивало его несмолкаемую разговорчивость. – В журнальной публикации фрагментов НБН к этому двустишию была сделана такая пометка: “И уже сочиненное в мое время” (273, с. 66). Ахматова предполагала, что автор двустишия – “это может быть даже Гумилев. Куря, Осип всегда стряхивал пепел как бы за плечо, однако на плече обычно нарастала горка пепла” (26, с. 124). Текст двустишия у Ахматовой чуть иной, чем в комментируемом фрагменте НБН: “Пепел на левом плече – / Ужас друзей: – Златозуб” (там же). А Пяст раскрывает источник прозвища “Златозуб” и цитирует еще одно стихотворение о Златозубе, автором которого он предположительно называет Лозинского:
“Не он ли, наконец, и автор пародии на некую строфу из Шиллерова «Кубка»?
У Шиллера-Жуковского:
свиваются в клуб
И млат водяной, и уродливый скат,
И ужас морей – Однозуб…
У Лозинского (дело идет о «Клубе Поэтов», возникшем в доме Мурузи в 1921 году):
За жизнь свою медной полушки не даст,
Кто зрел, как сбираются в клуб
И Блок ледяной, и уродливый <Пяст,>
И ужас друзей – Златозуб…”
(321, с. 174)
Приведем здесь полностью ту строфу из баллады Шиллера “Кубок”, переведенной Жуковским, которая перепета в пародии на Мандельштама:
Я видел, как в черной пучине кипят,
В громадный свиваяся клуб,
И млат водяной, и уродливый скат,
И ужас морей однозуб;
И смертью грозил мне, зубами сверкая,
Мокой ненасытный, гиена морская.
(138, с. 165)
С. 209 – Баллада о дуэли, – повторяет Георгий Иванов… – …придуманной Гумилевым. – Приведем полный текст “Баллады о дуэли” Г. Иванова:
Сейчас я поведаю, граждане, вам
Без лишних присказов и слов
О том, как погибли герой Гумилев
И юный грузин Мандельштам.
Чтоб вызвать героя отчаянный крик,
Что мог Мандельштам совершить?
Он в спальню красавицы тайно проник
И вымолвил слово “любить”.
Грузина по черепу хрястнул герой,
И вспыхнул тут бой, гомерический бой.
Навек без ответа остался вопрос:
Кто выиграл, кто пораженье понес?
Наутро нашли там лишь зуб золотой,
Вонзенный в откушенный нос.
(158, с. 432)
В журнальной публикации отрывков из НБН вслед за комментируемым фрагментом следовал такой текст:
“Дав Мандельштаму и нам с Гумилевым отсмеяться, Георгий Иванов, сохраняя все тот же важный тон, заканчивает свою балладу описанием роковой дуэли, после которой на месте, где она происходила, нашли только —
Из чистого золота зуб штифтовой,
Вонзенный в откушенный нос.
Действительно, и Гумилев, и Мандельштам ухаживали за одной и той же молодой актрисой, предпочитавшей им, кстати, третьего, о чем немного позже была написана Георгием Ивановым басня. Но сейчас оба «соперника» дружно, восторженно хвалят балладу, и Гумилев тут же садится записывать ее под диктовку Георгия Иванова.
Мне давно пора домой. Я прощаюсь, хотя мне и очень жаль уходить. Мандельштам срывается с места.
– Я пойду вас проводить. Только ты, Жорж, подожди меня. Я сейчас вернусь. Нам ведь по дороге.
– Подождет, – обещает Гумилев. – А я к твоему возвращению найду морковные лепешки, сладкие до одури. Гадость неестественная. Но тебе понравится. Мне из дому прислали.
– Сладкие? На патоке? – Мандельштам явно заинтересован морковными лепешками. Желание поскорее приступить к их уничтожению борется в нем с рыцарским желанием проводить меня.
– Я отлично дойду одна, – говорю я. – Ведь еще не поздно. Я привыкла.
Но он уже натянул свое пальто, надел калоши и широко, решительным жестом распахивает передо мною кухонную дверь” (273, с. 67–68).
В зачине этого фрагмента О. не путает, а сознательно (что редко встречается в НБН) отступает от хорошо известных ей реальных фактов: с Ольгой Арбениной-Гильдебрандт у Гумилева был роман, а влюбленность в нее Мандельштама была односторонней. Сравните в письме Г. Иванова к В. Маркову от 22 июня 1956 г.: “У Гумилева была любовница барышня Арбенина. Приехал Мандельштам <…> и влюбился в нее. Они – т. е. Гумилев и Мандельштам стали на этот счет ссориться. «Заплати за меня» – Мандельштам Гумилеву в Доме Литераторов. Гумилев: «За предателей не плачу!»” (438, с. 40). Речь идет о конце декабря 1920 г. (228, с. 186). Сама О. Гильдебрандт-Арбенина полагала, что О. прямо не упомянула обо всей этой истории потому, что “не хотела, верно, писать” о своей сопернице “в связи с Гумилевым” (96, с. 456).
Текст стихотворения Мандельштама “Сестры – тяжесть и нежность – одинаковы ваши приметы…” мы приводим на с. 490–491. Это стихотворение было написано не “только на прошлой неделе”, а еще в марте 1920 г., в Коктебеле (см.: 236, с. 567–568). В его первом варианте действительно была строка “Легче камень поднять, чем вымолвить слово: любить” (там же: 456), о причине замены которой Мандельштам в 1924 г. рассказал П. Лукницкому: “Гумилев говорил, что это по-негритянски” (222, с. 113).
С. 210Я ненавижу бред / Однообразных звезд. – С ошибкой цитируются начальные строки стихотворения Мандельштама 1912 г.:
Я ненавижу свет
Однообразных звезд.
Здравствуй, мой давний бред
Башни стрельчатой рост!
Кружевом, камень, будь
И паутиной стань:
Неба пустую грудь
Тонкой иглою рань.
Будет и мой черед —
Чую размах крыла.
Так – но куда уйдет
Мысли живой стрела?
Или, свой путь и срок
Я, исчерпав, вернусь:
Там – я любить не мог,
Здесь – я любить боюсь…
(226, т. 1, с. 17)
С. 210Что, если над модной лавкой… – Опустится вдруг звезда? – С ошибками цитируется финал стихотворения Мандельштама 1912 г.:
Я вздрагиваю от холода —
Мне хочется онеметь!
А в небе танцует золото —
Приказывает мне петь.
Томись, музыкант встревоженный,
Люби, вспоминай и плачь,
И, с тусклой планеты брошенный,
Подхватывай легкий мяч!
Так вот она – настоящая
С таинственным миром связь!
Какая тоска щемящая,
Какая беда стряслась!
Что, если, над модной лавкою
Мерцающая всегда,
Мне в сердце длинной булавкою
Опустится вдруг звезда?
(226, т. 1, с. 16–17)
С. 210 – Как не посмеет? Разве не про него “откушенный нос”? Это же нос Гумилева. Ваш зуб, а его нос. – Еще одно свидетельство спешки, в которой компоновался итоговый, книжный вариант НБН: в нем не осталось строк об “откушенном носе”, как и упоминания о “морковных лепешках” (см. в НБН на с. 209).
С. 211И Жорж тоже разлюбил меня. – За него самого. – Сравните у Рюрика Ивнева, в воспоминаниях которого изображается “Георгий Иванов, в ту пору бравировавший своей дружбой с Осипом Мандельштамом, который, в свою очередь, «выставлял напоказ» свою дружбу с Георгием Ивановым. И тому и другому, очевидно, нравилось «вызывать толки». Они всюду показывались вместе. В этом было что-то смешное, вернее, смешным было их всегдашнее совместное появление в обществе и их манера подчеркивать то, что они – неразлучны. Георгий Иванов в присутствии самого Мандельштама часто читал в «Бродячей Собаке» и в других местах стихи о дружбе, где были такие строки:
А спутник мой со мною рядом
Лелеет безнадежный сон.
Не верит дням, не верит взглядам
И дружбою не утолен.
Но вскоре им, очевидно, надоела эта комедия. Осип Мандельштам «остепенился», а Георгий Иванов начал появляться с Георгием Адамовичем” (291, с. 41).
Приведем также фрагмент из мемуаров самого Иванова: “Были времена, когда мы были настолько неразлучны, что у нас имелась, должно быть, единственная в мире визитная карточка: «Георгий Иванов и О. Мандельштам». Конечно, заказать такую карточку пришло в голову Мандельштаму, и, конечно, одному ему и могло прийти это в голову” (157, т. 3, с. 320). Сравните в первой публикации фрагментов из НБН подробность, которая, по-видимому, была впоследствии убрана О. именно из-за слишком очевидного сходства с только что процитированным местом из мемуаров Г. Иванова: “Даже хотели завести общую визитную карточку:
Георгий Владимирович Иванов
и
Осип Эмильевич Мандельштам” (273, с. 69).
С. 211 – У Жоржа была прислуга. – …лестно быть принятым за Пушкина. – Сравните в мемуарах Г. Иванова о Мандельштаме:
“…он был похож чем-то на Пушкина… Это потом находили многие, но открыла это сходство моя старуха горничная. Как все горничные, родственники его друзей, швейцары и т. п. посторонние поэзии, но вынужденные иметь с Мандельштамом дело, она его ненавидела. Ненавидела за окурки, ночные посещения, грязные калоши, требования чаю и бутербродов в неурочное время и т. п.
Однажды (Мандельштам как раз в это время был в отъезде) я принес портрет Пушкина и повесил над письменным столом. Старуха, увидев его, покачала укоризненно головой: «Что вы, барин, видно, без всякого Мандельштамта не можете. Три дня не ходит, так вы уж его портрет вешаете!»” (157, т. 3, с. 201).