Речь идет о системе взглядов позднего Льва Толстого. Сравните, например, в его дневнике запись, сделанную в марте 1884 г.: “Странно кажется, но первое, что нам надо делать – это прежде всего служить себе. Топить печи, приносить воду, варить обед, мыть посуду и т. п. Мы этим начнем служить другим” (372, т. 49, с. 77).
С. 268Ах, вот он о чем… – …но им завладел Гумилев. – См. наш комментарий на с. 541.
С. 268Все к лучшему в этом лучшем из миров! – Крылатая фраза, восходящая к произведению Вольтера (Voltaire, имя при рождении Франсуа-Мари-Аруэ; 1694–1778) “Кандид, или Оптимизм” (“Candide, ou l’Optimisme”) (1759).
С. 269Я встаю и на носках, чтобы не шуметь, подхожу к дверям соседней гостиной. – Судя по мемуарам Павлович, диспозиция во время чтения Мандельштамом стихов была иной – Блок сидел рядом с ней:
“Наиболее интересен был вечер, на котором впервые после своего возвращения в Петроград выступал О.Э. Мандельштам. Блок слушал его с большим интересом, особенно его стихи о Венеции, напоминавшие Александру Александровичу собственные венецианские впечатления.
С первого взгляда лицо Мандельштама не поражало. Худой, с мелкими неправильными чертами… Но вот он начал читать, нараспев и слегка ритмически покачиваясь. Мы с Блоком сидели рядом. Вдруг он тихонько тронул меня за рукав и показал глазами на лицо Осипа Эмильевича. Я никогда не видела, чтобы человеческое лицо так изменилось от вдохновения и самозабвения. Это поразило и Александра Александровича” (297, с. 472).
С. 269Веницейской жизни мрачной и бесплодной… – В голубое, дряхлое стекло. – Без ошибок цитируется первая строфа стихотворения Мандельштама 1920 г.:
Веницейской жизни мрачной и бесплодной
Для меня значение светло.
Вот она глядит с улыбкою холодной
В голубое дряхлое стекло.
Тонкий воздух кожи. Синие прожилки.
Белый снег. Зеленая парча.
Всех кладут на кипарисные носилки,
Сонных, теплых вынимают из плаща.
И горят, горят в корзинах свечи,
Словно голубь залетел в ковчег.
На театре и на праздном вече
Умирает человек.
Ибо нет спасенья от любви и страха:
Тяжелее платины Сатурново кольцо!
Черным бархатом завешанная плаха
И прекрасное лицо.
Тяжелы твои, Венеция, уборы,
В кипарисных рамах зеркала.
Воздух твой граненый. В спальне тают горы
Голубого дряхлого стекла.
Только в пальцах роза или склянка —
Адриатика зеленая, прости!
Что же ты молчишь, скажи, венецианка,
Как от этой смерти праздничной уйти?
Черный Веспер в зеркале мерцает.
Всё проходит. Истина темна.
Человек родится. Жемчуг умирает.
И Сусанна старцев ждать должна.
(226, т. 1, с. 78–79)
Не только в воспоминаниях О. и Павлович, но и дневнике Блока отмечено чтение Мандельштамом именно этого стихотворения (см. с. 671–672).
С. 269–270Гумилев, скрестив руки на груди… – …и все это его не касается. – Некоторые формулировки комментируемого фрагмента дословно совпадают с формулировками, уже встречавшимися читателю НБН ранее. Как уже говорилось, объясняется это тем, что книга создавалась не единым непрерывным потоком, а кусками, которые затем печатались в различных изданиях. Времени и, возможно, терпения у О., когда она монтировала эти куски в единое целое, хватало не всегда.
Пяст изображен в комментируемом фрагменте “с чрезвычайно независимым выражением лица”, поскольку он в описываемый период находился в состоянии тяжелой ссоры с Блоком.
С. 270Мандельштам привез ее из своих “дальних странствий”… — Отсылка к зачину басни Крылова “Лжец”:
Из дальних странствий возвратясь,
Какой-то дворянин (а может быть, и князь),
С приятелем своим пешком гуляя в поле,
Расхвастался о том, где он бывал,
И к былям небылиц без счету прилыгал. (177, с. 112)
С. 270…к нему подошел Кривич, сын Иннокентия Анненского, тоже поэт… – Валентин Иннокентиевич Кривич (наст. фамилия Анненский; 1880–1936) выпустил одну книгу стихов “Цветотравы” (1912).
С. 271–272Теперь у камина сидит Наталия Грушко… – …издевается над ней. – Первая книга Натальи Васильевны Грушко (1891–1974) “Стихи” вышла еще в 1912 г. Вторая книга стихов, “Ева”, – в 1922 г. “Осью, вокруг которой вьются настроения стихотворений, является женщина”, – отмечал рецензент этой книги (75, с. 5).
Сведения о взаимоотношениях Гумилева и Грушко противоречивы. С одной стороны, О. Гильдебрандт-Арбенина писала: “Помню, Гумилев как-то рассказал со смехом, что две красивые женщины пришли в качестве делегации от поэтов взять на себя «председателя» Союза поэтов <…> и стали его целовать. Грушко и Радлова (правда, обе красивые, но обе не во вкусе Гумилева)” (96, с. 447). С другой стороны, в 1926 г. П. Лукницкий в письме просил Л. Горнунга (очевидно, опираясь на мнение Ахматовой): “Если найдете в Москве Нат. Грушко – попробуйте опросить ее. Гумилев бывал у нее в <19>20—<19>21 гг. Спрашивайте осторожно, ибо, возможно, что у нее был с Гумилевым роман. Может быть, и нет, но это, вероятно, выяснилось бы при опросе” (252, с. 541).
Источник строк Грушко, цитируемых О., нам обнаружить не удалось. “Фелисьен” (или “Фелистьен”) – знаменитый петербургский ресторан, располагавшийся по адресу: Набережная Большой Невки, д. 24.
С. 272И перед младшею столицей / Главой склонилася Москва. – Неточная цитата из “Медного всадника” (у Пушкина: “Померкла старая Москва”) (317, т. 5, с. 136).
С. 274 – Ты уверен, Николай Степанович, ты совершенно уверен, что Блоку действительно понравилось? – Сравните с записью из дневника Блока на с. 671–672.
С. 274Я не попугай, чтобы повторять без конца одно и то же. – Сравните на с. 567–568.
С. 274Существует неоспоримая примета. Когда Блока что-нибудь по-настоящему задевает и волнует, он встает и молча топчется на месте. – Сравните в дневниковой записи К. Чуковского от 12 августа 1921 г.: “…он во время чтения своих стихов – (читал он всегда стоя, всегда без бумажки, ровно и печально) – чуть-чуть переступит с ноги на ногу и шагнет полшага назад” (409, с. 180).
С. 275Опухшее от длительных бессонниц… – Но порча их сладка… – Неточно цитируется зачин “Бесконечной поэмы” Пяста (1920):
Опухшее от длительных бессонниц,
Одно из нижних век;
А захоти – и увезет эстонец,
Тебя любой навек.
И порчею затронутые зубы
(Но порча их сладка!)
И не закрывающиеся губы:
Верхняя – коротка.
И белокурые над ней пушинки
(Ведь то, гляди, усы!)…
Жнеца и жницы (стали госпожинки)[64]
Скрестились полосы.
Сам должен был я в этот миг отметить,
Сам подойти,
И должна, должна была ответить,
Отдать свои пути.
О, яркая и частая как пламя,
О, нужная, как высь!..
И небывалыми колоколами,
Вселенная, молись!
Смотри, какие меркнувшие светы
Воспламенились вновь;
Какие любопытные планеты
Летят к нам на любовь.
Вон Змий, порфировый и кареглазый,
Мой дорогой, он тут;
Надежды винный бархат и алмазы,
Маринин изумруд;
И горлинка глядящая орлицей,
С рубином на груди;
И сам Эдгар, и серафимов лица
За ним и впереди…
Опухшее от длительных бессонниц
Одно из нижних век
(и так далее). (320, с. 29–30)
Это же стихотворение цитирует в своих воспоминаниях о Пясте Г. Иванов (157, т. 3, с. 348).
С. 275“Чтец-декламатор”, как его прозвали. – По устойчивому названию для популярных серий сборников-антологий.
С. 275…если не считать Зинаиду Гиппиус… – …скрепленного рукопожатием. – Сравните в воспоминаниях самой Гиппиус о встрече с Блоком 3 октября 1920 г.:
“Я в трамвае, идущем с Невского по Садовой. Трамваи пока есть, остального почти ничего нет. <…> Мы сидим с Ш. рядом, лицом к заколоченному Гостиному двору. Трамвай наполняется, на Сенной уже стоят в проходах.
Первый, кто вошел и стал в проходе, как раз около меня, вдруг говорит:
– Здравствуйте.
Этот голос ни с чьим не смешаешь. Подымаю глаза. Блок.
Лицо под фуражкой какой-то (именно фуражка была – не шляпа) длинное, сохлое, желтое, темное.
– Подадите ли вы мне руку?
Медленные слова, так же с усилием произносимые, такие же тяжелые.
Я протягиваю ему руку и говорю:
– Лично – да. Только лично. Не общественно.
Он целует руку. И, помолчав:
– Благодарю вас” (99, с. 67).
Смотрите также с лаконичной констатацией в записной книжке Блока: “3 октября. Встреча в трамвае с 3.Н. Гиппиус” (54, с. 430).
С. 276Он своей скользящей походкой… подходит к Мандельштаму. – Пяст был едва ли не единственным символистом, сразу и безоговорочно признавшим талант Мандельштама. Об их многолетней дружбе см., например: 201, с. 189–193.
С. 276Останься пеной, Афродита, / И, слово, в музыку вернись! – Из стихотворения Мандельштама “Silentium” (1910):
Она еще не родилась,
Она и музыка и слово,
И потому всего живого
Ненарушаемая связь.