С. 306 – Левушка читает “Всадника без головы” Майн Рида… – Речь идет о самом известном романе Томаса Майн Рида (Thomas Mayne Reid; 1818–1883) “Headless horseman” (1865). Сравните с позднейшими воспоминаниями Л. Гумилева: “К счастью, тогда в маленьком городе Бежецке была библиотека, полная сочинений Майн Рида, Купера, Жюля Верна, Уэллса, Джека Лондона и многих других увлекательных авторов” (цит. по: 52, с. 36). Отметим, что и сам поэт, по свидетельству многих современников, в частности О. Гильдебрандт-Арбениной, любил книги Майн Рида (96, с. 443).
С. 306–307Я подышал на стекло и стал смотреть в оттаявшую дырку на серое небо, на белый снег и черные деревья. Как, помните, у Андерсена Кай в сказке “Снежная королева”. – Подразумевается следующий фрагмент из сказки: “…дети нагревали на печке медные монеты и прикладывали их к замерзшим стеклам – сейчас же оттаивало чудесное кругленькое отверстие, а в него выглядывал веселый, ласковый глазок – это смотрели каждый из своего окна мальчик и девочка: Кай и Герда” (337, с. 304).
С. 308“Но это длится миг, короткий миг. И нет его”. – Автоцитата из варианта следующего стихотворения О. 1954 г.:
Я поздравленье к Рождеству
Пишу за океан родным:
“Париж Вам низкий шлет поклон”
Пишу, зачеркиваю, рву
(Не те слова, банальный тон).
А за окошком белый дым,
Морозный воздух, звездный звон.
Сквозь белый дым фонарь блестит,
Сквозь белый дым душа летит…
Сквозь белый дым и звон, и сон,
Все выше, выше, не дыша,
Летит смущенная душа.
Навстречу ей по облакам,
По райски хрупким лепесткам,
Пугая лунных лягушат,
Подруги легкие спешат:
– Ты наконец вернулась к нам!
Но длится встречи торжество
Недолго – только миг один.
(Что это было? Ничего.)
И снова – кружево гардин
И, в перспективе, – Рождество.
(269, с. 77)
С. 309Уже в 1924 году, в Париже… – “…в Петербурге на Рождество…” – Приведем полный текст этой баллады, которая в книге стихов О. “Златая цепь” датируется не 1924, а 1923 г.:
На пустынной Преображенской
Снег кружился и ветер выл.
К Гумилеву я постучала,
Гумилев мне дверь открыл.
Я вам посвящу поэму,
Я вам расскажу про Нил,
Я вам подарю леопарда,
Которого сам убил.
В кабинете топилась печка,
За окном становилось темней.
Он сказал: “Напишите балладу
Обо мне и жизни моей.
Веял холодом страусовый веер,
Гумилев не нравился ей:
– Я стихов не люблю.
На что мне шкуры диких зверей?
Это, право, прекрасная тема”.
Но смеясь я ответила – Нет!
Как о вас написать балладу?
Ведь вы не герой, а поэт.
Когда войну объявили,
Гумилев ушел воевать.
Ушел и оставил в Царском
Сына, жену и мать.
Он не спорил. Но огорченье
Промелькнуло в глазах его.
Это было в вечер морозный
В Петербурге на Рождество.
Средь храбрых он был храбрейшим
И может быть, оттого
Вражеские снаряды
И пули щадили его.
Я о нем вспоминаю все чаще,
Все печальнее с каждым днем,
И теперь я пишу балладу
Для него и о нем:
Но приятели косо смотрели
На Георгиевские кресты:
– Гумилеву их дать – умора!
И насмешка кривила рты.
Плыл Гумилев по Босфору
В Африку, страну чудес,
Думал о древних героях
Под широким шатром небес.
– Солдатские. По эскадрону.
Кресты такие не в счет.
Известно, он дружбу с начальством
По пьяному делу ведет!..
Обрываясь, падали звезды
Тонкой нитью огня,
И каждой звезде говорил он
– Сделай героем меня!
…Раз незадолго до смерти
Сказал он уверенно – Да!
В любви, на войне и в картах.
Я буду счастлив всегда.
Словно в аду в пустыне
Полгода жил Гумилев,
Сражался он с дикарями,
Охотился на львов.
Ни на море, ни на суше
Для меня опасности нет!
И был он очень несчастен,
Как несчастен каждый поэт.
Со смертью не раз он встречался
В пустыне под небом чужим,
Когда он домой возвратился,
Друзья потешались над ним:
Потом поставили к стенке
И расстреляли его,
И нет на его могиле
Ни креста, ни холма. – Ничего.
– А, Николай Степаныч,
Ну, как веселились вы там?
И как поживают жираф и
Друг ваш гиппопотам?
Но любимые им серафимы
За его прилетели душой,
И звезды в небе пели:
…Слава тебе, герой!..
Во фраке, немного смущенный,
Вошел он в сияющий зал
И даме в парижском платье
Руку поцеловал:
(284, с. 79–82)
С. 309Солнечный майский день. – Речь идет о мае 1921 г.
С. 309–310 – Поворачивайте обратно. – Идите себе домой с Богом. – Первое в НБН указание на участие Гумилева в так называемом таганцевском заговоре (по имени его руководителя, географа Владимира Николаевича Таганцева; 1889–1921). Подробнее см. с. 725.
С. 310Ты улыбалась. Ты не поняла… – Черемуха в твоих руках цвела… – Без ошибок цитируются строки из следующего стихотворения Г. Иванова:
И.О.
И разве мог бы я, о посуди сама,
В твои глаза взглянуть и не сойти с ума.
“Сады”. 1921 г.
Ты не расслышала, а я не повторил.
Был Петербург, апрель, закатный час,
Сиянье, волны, каменные львы…
И ветерок с Невы
Договорил за нас.
Ты улыбалась. Ты не поняла,
Что будет с нами, что нас ждет.
Черемуха в твоих руках цвела…
Вот наша жизнь прошла,
А это не пройдет. (157, т. 1, с. 438)
С. 310Поговори со мной o пустяках… – Лежат цветы, рожденные весной. – Без ошибок цитируется первая строфа стихотворения Г. Иванова:
И.О.
Поговори со мной о пустяках,
О вечности поговори со мной.
Пусть, как ребенок, на твоих руках
Лежат цветы, рожденные весной.
Так беззаботна ты и так грустна.
Как музыка, ты можешь все простить.
Ты так же беззаботна, как весна,
И, как весна, не можешь не грустить.
(Там же, с. 444)
С. 311Вот идут по аллее так странно нежны / Гимназист с гимназисткой, как Дафнис и Хлоя. – Точно цитируются финальные строки из стихотворения Гумилева 1911 г.:
Я закрыл Илиаду и сел у окна,
На губах трепетало последнее слово,
Что-то ярко светило – фонарь иль луна,
И медлительно двигалась тень часового.
Я так часто бросал испытующий взор
И так много встречал отвечающих взоров,
Одиссеев во мгле пароходных контор,
Агамемнонов между трактирных маркеров.
Так, в далекой Сибири, где плачет пурга,
Застывают в серебряных льдах мастодонты,
Их глухая тоска там колышет снега,
Красной кровью – ведь их – зажжены горизонты.
Я печален от книги, томлюсь от луны,
Может быть, мне совсем и не надо героя,
Вот идут по аллее, так странно нежны,
Гимназист с гимназисткой, как Дафнис и Хлоя.
(122, т. 1, с. 163)
С. 311Это – Андрей Белый. – Н. Мандельштам так оценивала степень достоверности следующего далее обширного фрагмента НБН: “…к ней подошел в Летнем саду не то Блок, не то Андрей Белый и с ходу сообщил интимные подробности о жизни Любови Дмитриевны Блок… Кто поверит такой ерунде… <…> Нужно иметь безумную веру в разрыв двух миров (или времен, как наша мемуаристка Надежда Павлович), чтобы писать подобные вещи” (225, с. 34). Далее вдова Мандельштама пишет даже, что рассказ “об откровенностях Андрея Белого, встретившего Одоевцеву в Летнем саду” – “мерзость” (там же, с. 149).
Как представляется, эти эмоциональные разоблачения не слишком убедительны. Из мемуаров современников хорошо известно, что Белый в разговорах был склонен к экзальтированной откровенности, а В. Ходасевич и Н. Берберова вспоминают и о настойчиво повторявшихся рассказах Белого про его взаимоотношения с Блоком и его женой. “Скажу суммарно: история этой любви сыграла важную роль в литературных отношениях той эпохи, в судьбе многих лиц, непосредственно в ней даже не замешанных и в конечном счете – во всей истории символизма. Многое в ней еще и теперь не ясно. Белый рассказывал мне ее неоднократно, но в его рассказах было вдоволь противоречий, недомолвок, вариантов, нервического воображения” (387, с. 72); “…он два раза рассказал Ходасевичу и мне, в мельчайших подробностях, всю драму своей любви к Л.Д. Блок и свою ссору с А.А. Блоком, и, когда, без передышки, начал ее рассказывать в третий раз, я увидела, что Ходасевич скользит со стула на пол в глубоком обмороке. <…>
Я знала и знаю его (рассказ Белого о его любви к жене Блока. – О.Л.) наизусть. <…> Да и не я одна. Было человек пять-шесть в то время в Берлине, которые попадались Белому вечерами между улицами Пассауэр, Аугсбургер, Прагер и Гейсберг” (53, с. 190–191).
Отметим, впрочем, что с Берберовой, а тем более с Ходасевичем Белый тесно дружил, а с О. – нет, и что свидетельство Берберовой относится не к петроградскому, а к более позднему, берлинскому периоду биографии автора “Петербурга”. Сравните, однако, в мемуарах Ходасевича о Белом: “Порой он лгал близким и открывал душу первому встречному” (387, с. 67).