А. – цвет лица: равномерно обветренный, розоватый, без вспышек румянца, здоровый; и поразила спокойная статность фигуры, напоминающая статность военного, может быть, – «доброго молодца» сказок. Упругая сдержанность очень немногих движений вполне расходилась с застенчиво-милым, чуть набок склоненным лицом, улыбнувшимся мне (он был выше меня), с растерявшимися очень большими, прекрасными, голубыми глазами, старательно устремленными на меня и от усилия разглядеть чуть присевшими в складки морщинок; лицо показалось знакомым <…>.
Это первое впечатление подымало вопрос: «Где ты видел его?» И казалось, что должен бы был дать ответ себе: «Видел духовно, в стихах». Нет, – тот образ, который во мне возникал из стихов, соплетался сознанием с образом, возникавшим во мне неизменно: с фигурою малого роста, с болезненным, белым, тяжелым лицом, – коренастым, с небольшими ногами, в одежде, не сшитой отлично, с зажатыми тонкими, небольшими губами и с фосфорическим взглядом, вперенным всегда в горизонт, очень пристальным, очень рассеянным к собеседнику; я, разумеется, видел А.А. с перечесанными назад волосами; не думал, чтоб он был такой <…>.
А курчавая шапка густых чуть рыжеющих и кудрявых, и мягких волос, умный лоб – большой, перерезанный легкою складкой, открытый, так ласково мне улыбнувшийся рот и глаза, голубые, глядящие вовсе не вдаль с чуть сконфуженной детскостью, рост, эта статность, – нет, все это было не Блоком, давно уже жившим во мне, «Блоком» писем интимнейших, «Блоком» любимых стихов, мной затверженных уже два года. Скажу: впечатленье реального Блока, восставшего посредине передней арбатской квартиры (мне Блок рисовался на фоне заневских закатов, на фоне лесов, у горы) – впечатление застало врасплох; что-то вовсе подобное разочарованию подымалось” (45, с. 187–189).
С. 322…у вас были звездные глаза, опахала-ресницы… – Сравните в мемуарах Б. Зайцева о Белом: “Особенно глаза его запомнились – не просто голубые, а лазурно-эмалевые, «небесного» цвета <…>, с густейшими великолепными ресницами, как опахала оттеняли они их” (141, с. 79).
С. 322Может быть, я и был красив, но как Ставрогин. – …истерически ломаясь и хихикая. – Сравните с портретом Ставрогина в “Бесах” Достоевского: “Волосы его были что-то уж очень черны, светлые глаза его что-то уж очень спокойны и ясны, цвет лица что-то уж очень нежен и бел, румянец что-то уж слишком ярок и чист, зубы как жемчужины, губы как коралловые, – казалось бы, писаный красавец, а в то же время как будто и отвратителен. Говорили, что лицо его напоминает маску” (131, с. 42).
Как было уже многократно отмечено, к портрету Ставрогина восходит изображение Николая Аполлоновича Аблеухова из романа Белого “Петербург” (этот персонаж был наделен многими чертами автора романа):
“Вспоминая теперь этот свой неудачный поступок, Николай Аполлонович неприятнейшим образом улыбался, представляя собой довольно смешную фигуру: запахнувшись в шинель, он казался сутулым и каким-то безруким с заплясавшим по ветру длинным, шинельным крылом; с таким видом свернул он на Невский; начинало смеркаться; кое-где в витрине поблескивал огонек.
– «Красавец», – постоянно слышалось вокруг Николая Аполлоновича…
– «Античная маска…»
– «Аполлон Бельведерский».
– «Красавец…»
Встречные дамы по всей вероятности так говорили о нем.
– «Эта бледность лица…»
– «Этот мраморный профиль…»
– «Божественно…»
Встречные дамы по всей вероятности так говорили друг другу.
Но если бы Николай Аполлонович с дамами пожелал вступить в разговор, про себя сказали бы дамы:
– «Уродище…»” (40, с. 59–60).
В книге “Между двух революций” Белый признался, что этот портрет в “Петербурге” был списан им не с себя, а с Блока: “…это «голое», злое лицо крепко вляпалось в память; и – стало лицом Аблеухова-сына, когда он идет, запахнувшись в свою николаевку, видясь безруким с отплясывающим по ветру шинельным крылом” (51, с. 94–95).
С. 322Я поздоровался с ними за руку… – …приехавшая с визитом. – Сравните в “Воспоминаниях о Блоке” Белого: “…от этого пуще сконфузился; бросился торопливо приветствовать гостя, супругу его, проявляя стремительность большую, чем подобало; не по себе мне было; и мое состояние, я чувствовал, передается А.А.: он становится и любезным, светским, смущаясь смущеньем моим и выдавая смущение тем, что он мешкается в передней; вот что я почувствовал; происходила заминка, – у вешалки; я старался повесить пальто; а А.А. в это время старался запрятать в карманы свои рукавицы. Одна Любовь Дмитриевна не поддавалась смущенью; нарядная, в меховой своей шапочке, ожидала она окончания церемонии встречи” (45, с. 189–190).
О муфте Л.Д. Блок Белый упоминает, описывая свою первую встречу с Блоками, в книге “Начало века”: “…не смущалась нарядная дама, супруга его; не сняв шапочки, ярко пылая морозом и ясняся прядями золотоватых волос, с меховою, большущею муфтой в руке прошла в комнаты, куда повел я гостей и где мать ожидала их” (50, с. 288).
С. 323Мама ждала нас в гостиной. – …без памяти влюбился в него. – Сравните в “Воспоминаниях о Блоке” Белого:
“С заминкою проходили в гостиную, где я, как мне кажется, познакомил А.А. и Л.Д. с моей матерью; все вчетвером мы уселись. Меня поразила та чуткость, с которой А.А. воспринял впечатление, которое вызвал во мне; впечатление на нем отразилось, придав всем движениям крепкой и статной фигуры его мешковатость; он внутренне затоптался, не зная, как быть, что ему говорить; молчала спокойно Л.Д., сев в сторонке и наблюдая нас; чувствовал я, что А.А. с выжидательным любопытством все ждет от меня я не знаю чего: слов ли, жестов ли, непринужденности ли (просто ждал разряжения атмосферы, в которой держал его) <…>.
…вспомнили даже слегка о погоде; и улыбнулись втроем тут визитности тона – тому, что еще не умеем друг с другом мы быть; лед затаял; я бросился, совершенно некстати, анализировать тон визита: нам трудно-де выискивать тон после писем друг к другу; у каждого друг ко другу за эти-де годы – рой мыслей, мешающих непосредственно видеть. <…>
Поволенное общение стало основой любящего отношения А.А. к моей бренной «личине»; я это почувствовал; я уже полюбил его” (45, с. 190–194).
С. 323И тут же почувствовал… – И заплатил. – Сравните в “Воспоминаниях о Блоке” Белого: “…вспомнилось <…> первое появление Блоков ко мне на Арбат; и – какое-то замешательство между нами троими, как вести судьбы о грядущем несчастии” (47, с. 164).
С. 323А потом я стал ездить к Блокам каждый день… – …боялись осквернить ее взглядом. – Сравните в мемуарном очерке Ходасевича: “Поэт приехал в Москву с молодой женой, уже знакомой некоторым московским мистикам, друзьям Белого, и уже окруженной их восторженным поклонением, в котором придавленный эротизм бурлил под соблазнительным и отчасти лицемерным покровом мистического служения Прекрасной Даме” (387, с. 72), а также в “Воспоминаниях о Блоке” Белого:
“В тот же вечер с А.А. и с Л.Д. снова встретились мы у С.М. Соловьева; там всем полегчало; вдруг стало теплее и проще; быть может, произошло оттого это, что у С.М. Соловьева без «взрослых» мы встретились; С.М., родственник А.А., знавший давно его, одновременно ближайший мой друг, – непринужденностью, бурными шутками быстро сумел ликвидировать официальность меж нами; ведь стиль отношений друг к другу был нами же создан (понять философию Владимира Соловьева); образовали мы три – треугольник, естественно дополняя друг друга; и «око, иль глаз в треугольнике» – тема поэзии Соловьева («Прекрасная Дама»), – присутствовала меж нами <…>.
Л.Д. ощутил я в тот вечер тем целым, которое образовали мы: фоном бесед; может быть, порой, «оком» среди треугольника; каждый из нас имел роль в нашем целом, Л.Д. – была символ целого… <…>
…она говорила «будь весел» в молчании, каждому. Жив ее образ в пурпурном каком-то домашнем капоте, – у занавески окна; за окном – розовеют снега; луч зари освещает лицо ее, молодое, цветущее; розовый солнечный зайчик ложится на головку; она – улыбается нам.
<…> в дни, когда что-либо огорчало меня, я являлся к А.А.; я усаживался в удобное кресло; выкладывал Блокам – все, все. Л.Д., пурпуровая капотом, склонив свою голову на руки, молчала: лишь блестками глаз отвечала она; А.А., – тихий-тихий, уютный и всепонимающий брат, открывал на меня не глаза – голубые свои фонари: и казалось мне, видел насквозь; и – он видел; подготовлялось тяжелое испытание: сорваться в мистерии; и потерять белизну устремлений. <…>
Ежедневно видались мы с Блоком” (45, с. 199, 205, 227–228).
Белый поступил в Московский университет в 1899 г; Блок – в Петербургский университет – в 1898 г.; Сергей Соловьев окончил гимназию в 1904 г. О том, что Соловьев в пору знакомства Белого с Блоком был еще гимназистом, Белый несколько раз упоминает в книге “Начало века”. Сравните, например: “Сережа, еще гимназист, подавал повод к смеху; зачем-то надев сюртучок, перешитый с плеча Соловьева, Владимира, выглядя куцым, он шею свою повязал белым шарфиком” (50, с. 291). В любительских спектаклях Л.Д. Блок, в том числе и вместе с Блоком, играла еще в 1898 г. На сцену в качестве профессиональной актрисы она впервые вышла в феврале 1908 г.
С. 323Сердцу влюбленному негде укрыться от боли… / Я не скрываю, что плачу, когда поклоняюсь… – Точно цитируются строки из стихотворения Блока 1903 г.:
Снова иду я над этой пустынной равниной.
Сердце в глухие сомненья укрыться не властно.
Что полюбил я в твоей красоте лебединой, —
Вечно прекрасно, но сердце несчастно.
Я не скрываю, что плачу, когда поклоняюсь,
Но, перейдя за черту человеческой речи,
Я и молчу, и в слезах на тебя улыбаюсь:
Проводы сердца – и новые встречи.
Снова нахмурилось небо, и будет ненастье.