<…> рассказывала, как его пришли арестовывать. Он ее успокаивал, она целовала его руки. Он сказал: «Пришли Платона. Не плачь»” (96, с. 462).
С. 402По этим слухам, Гумилева допрашивал Якобсон… – …и читал ему его стихи наизусть. – Сравните в мемуарах Г. Иванова со слов тогдашнего начальника отделения Секретного отдела ВЧК Дзержибашева (он же Терентий Дмитриевич Дерибас, 1883–1938):
“Допросы Гумилева больше походили на диспуты, где обсуждались самые разнообразные вопросы – от «Принца» Макиавелли до «красоты православия». Следователь Якобсон, ведший таганцевское дело, был, по словам Дзержибашева, настоящим инквизитором, соединявшим ум и блестящее образование с убежденностью маниака. Более опасного следователя нельзя было бы выбрать, чтобы подвести под расстрел Гумилева. Если бы следователь испытывал его мужество или честь, он бы, конечно, ничего от Гумилева не добился. Но Якобсон Гумилева чаровал и льстил ему. Называл его лучшим русским поэтом, читал наизусть гумилевские стихи, изощренно спорил с Гумилевым и потом уступал в споре, сдаваясь или притворяясь, что сдался, перед умственным превосходством противника…
Я уже говорил о большой доверчивости Гумилева. Если прибавить к этому его пристрастие ко всякому проявлению ума, эрудиции, умственной изобретательности – наконец, не чуждую Гумилеву слабость к лести, – легко себе представить, как, незаметно для себя, Гумилев попал в расставленную ему Якобсоном ловушку. Как незаметно в отвлеченном споре о принципах монархии он признал себя убежденным монархистом. Как просто было Якобсону после диспута о революции «вообще» установить и запротоколировать признание Гумилева, что он непримиримый враг Октябрьской революции” (157, т. 3, с. 169–170).
Евгений Львович Якобсон (1895–1938), который действительно вел дело Гумилева и допрашивал его, состоял в это время в должности уполномоченного Особого отдела, начальника 2-го специального отделения и начальника агентуры Особого отдела Петрограда. Сравните о нем и Гумилеве в дневнике Кузмина от 11 сентября 1921 г.: “О Гумилеве все мрачнее и страшнее. Всю ночь напролет читал свои стихи следователю” (185, с. 485). Блестяще образован Якобсон не был, хотя и окончил Виленскую гимназию.
С. 402Так он якобы с восторгом вспоминал о своем пребывании в лазарете Александры Федоровны в Царском. – …но о своей влюбленности никогда не упоминал. – Ни в каких документах и мемуарах, кроме НБН, слухи о рассказах Гумилева следователю про свое пребывание в лазарете Александры Федоровны не отложились. Возможно, О. в данном случае оттолкнулась от следующего фрагмента мемуаров Ходасевича о его последнем разговоре с Гумилевым: “Мне почему-то запомнился только его рассказ о пребывании в царскосельском лазарете, о государыне Александре Феодоровне и великих княжнах” (387, с. 138).
В начале мая 1916 г. “у Гумилева был обнаружен процесс в легких, и его поместили в лазарет Большого дворца в Царском Селе, где старшей медицинской сестрой работала императрица Александра Федоровна, шеф тех полков, в которых служил Гумилев” (353, с. 240). Покинул лазарет Гумилев после 8 июля этого года (там же, с. 244). Лежа в лазарете, он неоднократно общался и с императрицей Александрой Федоровной (1872–1918), и с ее второй дочерью, великой княжной Татьяной Николаевной (1897–1917), и с остальными великими княжнами (там же, с. 240–241).
С. 403На вопрос о том, был ли виновником гибели Гумилева какой-то провокатор, я ответить не берусь. – …возводить на него такое чудовищное обвинение. – Решающую роль в судьбе Гумилева сыграли показания против него В.Н. Таганцева, данные 6 августа 1921 г. (217, с. 34). Никакие провокаторы в дело, судя по всему, замешаны не были. И Ходасевич, и Г. Иванов без достаточных оснований намекали как на провокатора на поэта Владимира Александровича Павлова (см. с. 776), впрочем, не называя его имени (387, с. 136–137; 157, т. 3, с. 167).
С. 403Смерть Блока. Его похороны. – Блок умер 7 августа 1921 г. Хоронили его 10 августа. О. была на этих похоронах. В газетной публикации фрагментов НБН она писала об Ахматовой: “Я увидела ее впервые за эти годы на похоронах Блока, которые она так замечательно описала” (281, с. 7). Приведем здесь описание похорон Блока из дневника Л. Урванцова: “К 10 часам утра у его дома на Офицерской, 57, кв. 23, небольшая группа… В изголовье гроба горит лампада. Свечи у гроба потушены. В руках покойника образок… Все стоят в полном молчании. Тут А.Л. Волынский, еще несколько писателей, а больше какие-то девицы-еврейки… Я вышел во двор. Там Ольденбург, Тартаков, Монахов, Кауфман и др. Пришли нищенки. Вскоре с церковным пением вынесли гроб… Толпа не особенно большая. Представителей власти – не видно. Многих литераторов не было” (212, с. 137).
С. 403Неудачные попытки его спасти. Даже заступничество Горького ни к чему не привело. Расстрел Гумилева. – Группа писателей и литературных деятелей, представлявших различные советские культурно-просветительные организации, обратилась в Президиум Петроградской Губернской Чрезвычайной Комиссии с ходатайством об освобождении Гумилева. Ходатайство подписали А. Волынский, М. Лозинский, Б. Харитон, А. Маширов, И. Ладыжников и М. Горький (314, с. 63). Однако никаких последствий это ходатайство не имело – 26 августа 1921 г. Гумилев был расстрелян.
С. 403–404…И нет на его могиле… – Слава тебе, герой!.. – Цитата из “Баллады о Гумилеве” (см. с. 691–692).
С. 404То, что Анастасия Николаевна бросилась с Тучкова моста в Неву… – …в таких исчезновениях не усматривалось. – Сравните в мемуарах Г. Иванова:
“Сологуба не было дома. Женщина, работавшая в квартире (перед отъездом столько дела), спросила – надолго ли барыня уходит. Она кивнула: «Не знаю». Может, правда, не знала. Может быть, сейчас вернется, будет обедать, уедет через несколько дней в Париж… Выбежала на дождь без шляпы, потому что вдруг, со страшной силой прорвалась мучившая ее всю жизнь тревога.
Какой-то матрос видел, как бросилась в Неву с Николаевского моста, в том месте, где часовня, какая-то женщина. Он не успел ее удержать. Был вечер. Фонари в то время не зажигались. Матрос не разобрал ни лица женщины, ни как она была одета. Кажется, она была без шляпы? Кажется, на ней было черное пальто-накидка, как на исчезнувшей Чеботаревской?.. Тела не нашли, может быть, и не искали. Кому была охота шарить в ледяной воде из-за какой-то там жены какого-то там Сологуба?” (157, т. 3, с. 141–142).
Также сравните в воспоминаниях В. Ходасевича: “Тело ее было извлечено из воды только через семь с половиною месяцев. Все это время Сологуб еще надеялся, что, может быть, женщина, которая бросилась в Неву, была не Анастасия Николаевна. Допускал, что она где-нибудь скрывается” (387, с. 177). Современный исследователь отмечает: “На протяжении длительного времени после исчезновения Чеботаревской из дому Сологуб не знал о ее участи ничего достоверного, и это только усугубляло остроту переживаний” (380, с. 301). Сологуб отпечатал в типографии объявление о вознаграждении за указание на местопребывание Чеботаревской, обращался в больницы для душевнобольных (там же). Тело жены Сологуба было извлечено из реки Ждановки действительно лишь 2 мая 1922 г. (там же).
С. 404Обед по-прежнему готовили на двоих… – …два раза в месяц. – Сравните в мемуарах Г. Иванова:
“Однажды я засиделся. Служанка (та самая, что спрашивала, когда барыня вернется) пришла накрывать стол.
– Может быть, пообедаете со мной, – предложил Сологуб. – Маша, поставьте третий прибор.
Я отказался от обеда, но, должно быть, плохо скрыл удивление – для кого же второй прибор, если для меня ставят третий? Должно быть, как-нибудь это удивление на мне отразилось.
И каменно-любезный Сологуб пояснил:
– Этот прибор для Анастасии Николаевны” (157, т. 3, с. 143).
Также сравните в воспоминаниях В. Ходасевича: “Допускал, что она где-нибудь скрывается. К обеду ставил на стол лишний прибор – на случай, если она вернется. Из этого сделали пошлый рассказ о том, как Сологуб «ужинает в незримом присутствии покойницы»” (387, с. 177). В финале этого фрагмента Ходасевич намекал на Г. Иванова.
С. 404–405По вечерам он писал стихи… – Эту тайну сохранит. – Бержеретта – жанр французской пасторальной песенки танцевального характера. Сравните в мемуарах Г. Иванова:
“…Да, я много пишу. Все больше бержеретты…
Вот это – вчера написал:
…С позволенья вашей чести,
Милый мой – пастух Колен…”
(157, т. 3, с. 144)
Также сравните в воспоминаниях В. Ходасевича: “Его почти не печатали (в последние три года – вовсе нигде), но он много писал. Не в первый раз мечтой побеждал действительность, духовно торжествовал над ней. Недаром, упорствуя, не сдаваясь, в холоде и голоде, весной 1921 года, в двенадцать дней, написал он веселый, задорный, в той обстановке как будто бы даже немыслимый цикл стихов: двадцать семь пьес в стиле французских бержерет” (387, с. 178). Эти опыты Сологуба составили его книгу “Свирель. Русские бережеретты” (Пб., 1922), вышедшую с посвящением Чеботаревской. Однако приведенное О. стихотворение Сологуба 1921 г. – это не бержеретта, и вошло оно в его книгу “Фимиамы”, изданную в самом начале 1921 г. (на обложке книги даже стои́т 1920 г.):
Муж мой стар и очень занят, все заботы и труды,
Ну, а мне-то что за дело, что на фраке три звезды!
Только пасынок порою сердце мне развеселит,
Стройный, ласковый и нежный, скромный мальчик Ипполит.
Я вчера была печальна, но пришел любезный гость,
Я всё горе позабыла, утопила в смехе злость.
Что со мной случилось ночью, слышал только Ипполит,
Но я знаю, скромный мальчик эту тайну сохранит.
Утром, сладостно мечтая, я в мой светлый сад вошла