– Как это ты сумел, Николай Степанович? Ты не только их учитель и друг. Они просто влюблены в тебя.
Гумилев кивает:
– Да, теперь я, наконец, нашел правильную манеру. Играя с ними, я приношу им не меньше пользы, чем лекциями. Поэт непременно должен уметь радоваться и веселиться. Веселье и радость вдохновляют. Я же сам писал:
Пленительно поет печаль,
Но радость говорит чудесней[51].
Вот я и стараюсь дать им побольше этого чудесного разговора. Ведь печали у них и так достаточно.
Он задумывается на минуту, вынимает из кармана свой большой черепаховый портсигар и закуривает папиросу.
– А до чего я вначале не умел обращаться со своими учениками! До чего я был резок и даже бесчеловечен. Оттого-то я и был тогда так непопулярен. Сейчас у меня много способных учеников. Я их сам создаю сочувствием и поощрением. А прежде резал их, как армянин барашка. Чик – голова долой! Как им было не ненавидеть меня?
– Неужели ты их действительно – чик! голова долой? Как не похоже на тебя. И как забавно.
Георгий Иванов смеется, но мне совсем не смешно. Мне – на минуту – становится очень грустно, очень больно. Ведь и меня Гумилев чуть было чик! голова долой, чуть не зарезал, как барашка. И чудо, что не зарезал. Это было давно – больше двух лет тому назад. Два года – огромный срок в молодости. К тому же эти два года, с хвостиком, были совсем особенные, до неузнаваемости изменившие и меня и мою жизнь. Да и была ли у меня какая-нибудь жизнь, то, что можно считать жизнью, до поступления в «Живое слово»?” (271, с. 80–82).
Возможно, в этом фрагменте (и далее в НБН – см. с. 325) подразумевается такой анекдот: “Армянин говорит барашку: «Ты не бойся, я тебя не больно зарежу! Чик – голова долой!»”
С. 34…ритмической гимнастикой по Далькрозу. – Швейцарский композитор и педагог Эмиль Жак-Далькроз (Emile Jaques-Dalcroze; 1865–1950) разработал специальную систему ритмической гимнастики, в которой жесты должны были стать идеальным внешним воплощением музыки. Соответственно, ученики Далькроза стремились координировать движения тела с музыкальным ритмом. В Институте живого слова система Далькроза послужила основой первой ступени занятий ритмической гимнастикой, программу которой составили актриса Нина Павловна Писнячевская и Н.В. Романова (36, с. 113).
С. 34Кони возглавлял ораторское отделение… – Юрист Анатолий Федорович Кони (1844–1927) читал в Институте живого слова курсы теории и истории ораторского искусства, а также специальный курс по этике общежития. Однако деканом ораторского отделения Института живого слова был адвокат Яков Самуилович Гурович (1869–1936); подробнее о нем см.: 36, с. 100.
С. 35Я поступила, конечно, на литературное отделение. – В журнальной публикации отрывков из НБН далее следовало пояснение: “к Гумилеву <…> И как я его ждала!” (271, с. 82, 83).
С. 35 …слушала Луначарского, читавшего курс эстетики… – Нарком просвещения РСФСР в 1919 г. действительно читал в Институте живого слова курс “Введение в эстетику” (см.: 36, с. 106).
С. 35Независимо от отделения… Юрьев, Железнова, Студенцов и, главное, Всеволодский. – Преподававший на театральном отделении Института живого слова Юрий Михайлович Юрьев (1872–1948) был одним из ведущих актеров Александринского, а позднее Большого драматического театров. Нина Михайловна Железнова (1899–1972) и ее муж Евгений Павлович Студенцов (1890–1943) были учениками Юрьева. Их актерская карьера также связана с Александринским театром.
С. 35 …к “великому исправителю речевых недостатков” актеру Берлинду. – Еще одному ученику Юрьева и актеру Александринского театра Константину Николаевичу Берляндту (1880–1929) при публикациях НБН не везло. В журнальном варианте он был неправильно назван Берлиным (271, с. 83), на что О. указал Марков. В письме к нему от 22 мая 1968 г. О., оправдываясь, воспроизвела фамилию актера по-другому, но тоже неправильно: “Конечно, Берлянд, а не Берлин – это «досадная опечатка»” (427, с. 507). Наконец, в первом русском издании НБН (а вслед за ним и во всех изданиях) Берляндт превратился в Берлинда (286, с. 21).
С. 35 …“Он перед грудью поставил свой щит велелепный”. – Чуть искаженная цитата из XXII песни “Илиады” Гомера в переводе Н. Гнедича: “Он перед грудью уставил свой щит велелепный” (107, с. 470). Сравните в мемуарах актрисы Клавдии Пугачевой: “У Юрьева мы много занимались дикцией. Каждое слово, даже когда мы говорили шепотом, должно было быть услышано во всех дальних местах в зале. Целый день ребята твердили поговорки по очереди на каждую букву. «Хорошая дикция – это вежливость актера, – повторял Юрьев. – Нужно каждое утро заниматься голосом и совершенствовать свою дикцию». Каких только он не давал упражнений, чтобы дикция была хорошей. Но постановкой голоса с нами никто не занимался, а посему было очень трудно тем, у кого от природы не был поставлен голос. Мы читали гекзаметры, нам нравилось выговаривать слова «Он перед грудью уставил свой щит велелепный, дивно украшенный, шлем на главе его четверобляшный» и т. д. Эти слова произносились с силой, мы упивались ими, ощущая свою мощь, свои возможности” (315, с. 38).
Также смотрите в воспоминаниях актрисы Елены Юнгер: “Классическая школа Ю.М. Юрьева была нам чужда и непонятна. <…> на уроках его была железная дисциплина, и мы с полной отдачей отбарабанивали гекзаметр: «Он перед грудью уставил свой щит велелепный, Дивно украшенный…» – тщательно соблюдая повышения и понижения, несмотря на кажущуюся их нелепость” (425, с. 72).
С. 36–37Самый “заметный” из поэтов, Тимофеев… – не мог не воспользоваться таким великолепным сюжетом. – Речь идет о Борисе Николаевиче Тимофееве-Еропкине (1899–1963), который родился в семье инженера-железнодорожника, окончил классическую гимназию в Москве, отслужил в Красной армии и дебютировал в печати в качестве поэта в 1919 г. В конце этого года Тимофеев-Еропкин был принят в члены Всероссийского союза поэтов. 1 мая 1920 г. одно его праздничное стихотворение, подписанное “Б. Еропкин”, поместили “Известия”, а в 1921 г. вышла его дебютная поэтическая книга “Календы”, состоявшая из двенадцати стихотворений (по одному на каждый месяц). Приведем здесь стихотворение “Сентябрь”:
Ты вчера немного опоздала
И сказала первая “пора” —
Увядание таиться стало
В красоте сентябрьского утра.
Было все: безумье и цветенье,
Силой страсти к небу нас влекло.
Но скользнул сентябрь холодной тенью
И туманом солнце облекло…
Отмер май – прошла его минутность,
Отгорел июня буйный зной:
Скоро осени томительную мутность
Скроет снег холодной белизной…
(369, с. <15>)
Сдержанно-отрицательную внутреннюю рецензию на рукопись предыдущей, в итоге так и не вышедшей книги стихов Тимофеева-Еропкина написал Брюсов (рецензия датирована 21 апреля 1920 г.): “Б. Тимофеев-Еропкин, по всему судя, поэт начитанный. Технически его стихи неплохи, причем вполне определенно чувствуется влияние К. Бальмонта, Н. Гумилева и др. По содержанию стихи весьма разнообразны, в них и социализм, и эротизм, и многое другое, но мало самостоятельности. <…> В общем книга Тимофеева-Еропкина явно ученическая. Для него самого будет лучше, если она не будет издана” (161, с. 105–106).
В 1922 г. Тимофеев-Еропкин вступил в литературное общество “Кольцо поэтов им. К.М. Фофанова”. Впоследствии он переключился на написание сатирических, сугубо функциональных стихотворений, которые публиковал уже только под фамилией Тимофеев; в частности, в 1934 г. он выпустил крохотные поэтические книжечки “За культурное колхозное село: (Памятка о здоровой жизни)” и “Что должен знать лесоруб о своем здоровье”, а также переводы и стихи для детей. Наибольшего успеха Тимофеев добился как автор текстов эстрадных песенок и романсов, исполнявшихся и в Советском Союзе, и в эмиграции. Ему приписывали авторство слов таких известных песен, как “Жизнь цыганская”, “За окном черемуха колышется”, “Мне бесконечно жаль”, “Эй, друг-гитара”… Особо следует отметить песню “С одесского кичмана сбежали два уркана…” (“Кичман”), обозначенную на афише спектакля Театра сатиры “Республика на колесах” 1928 г. как песня Ф. Кельмана на слова Б. Тимофеева (124, с. 494) в исполнении Леонида Утесова. На самом деле песня была написана не Тимофеевым (19, с. 25–73).
Весьма вероятно, что ложная атрибуция “Кичмана” Тимофееву и послужила основной причиной путаницы в комментируемом фрагменте НБН: уже в эмиграции О. могли сообщить, что ее прежний знакомый по Институту живого слова написал слова для одной исполнявшейся Леонидом Утесовым знаменитой одесской песни (“Кичман”), а потом из ее памяти эту песню вытеснила другая, еще более популярная, – “Бублики”, которую также прославил Утесов. Согласно наиболее распространенной версии, слова этой песни-фокстрота были написаны эстрадным драматургом-сатириком Яковом Петровичем Ядовым (наст. фамилия Давыдов; 1884–1940).
Про обстоятельства, сопровождавшие появление “Бубликов”, вспоминал куплетист Григорий Маркович Красавин:
“У меня была привычка собирать мелодии песенок на всякий случай. Бывало, услышу где-нибудь в кафе или в ресторане что-нибудь характерно-эстрадное, прошу пианиста дать мне ноты. Одна из этих мелодий мне пригодилась в 1926 году. Я тогда жил в Харькове, и туда приехали известные администраторы Аркадий Вольский и Борис Рейф. Они меня приглашали на открытие сезона в Одессу – в Театр миниатюр на Ланжероновской улице. В процессе разговора, когда я старался выяснить, в чем состоит одесская «злоба дня», они мне сказали, что в Одессе на всех углах продают горячие бублики с утра и до вечера и с вечера до утра. Только и слышно: «Купите бублики, горячие бублики…» Вот это, сказали они, стоило бы отразить в песенке. Кто это может сделать хорошо и быстро? Только один человек – Яков Петрович Ядов! Через несколько часов мы были на Сумской улице в квартире Ядова. Якову Петровичу очень понравилась музыка.