Кто знает, сколько раз без этого запоя,
Труда кошмарного над грудою листов,
Я духом пасть, увы! я плакать был готов,
Среди неравного изнемогая боя;
Но я люблю стихи – и чувства нет святей:
Так любит только мать, и лишь больных детей.
(14, с. 91)
С. 89…как и гусаром Смерти… – Во время Первой мировой войны Гумилев служил в пятом гусарском Александрийском полку (354, с. 284). Прозвище “гусары смерти” или “гусары мертвой головы” (нем. Totenkopfhusaren) с гордостью носили два прусских гусарских полка. У Гумилева есть шуточное стихотворение 1917 г., написанное по мотивам картины М. Авилова “Гусары смерти в плену”:
Взгляните: вот гусары смерти!
Игрою ратных перемен
Они, отчаянные черти,
Побеждены и взяты в плен.
Ах, им опасен плен единый,
Опасен и безумно люб,
Девичьей шеи лебединой
И милых рук, и алых губ.
Зато бессмертные гусары,
Те не сдаются никогда,
Войны невзгоды и удары
Для них как воздух и вода.
(Цит. по: 354, с. 284)
С. 89…или африканским охотником на львов. – Сравните, например, с издевательским пассажем письма А. Кондратьева В. Брюсову от 12 апреля 1911 г., в котором Гумилев сравнивается с Тартареном из Тараскона: “Из петербургских новостей – приехал из Абиссинии Гумилев. Читал доклад о своем путешествии в редакции Аполлона. Тема доклада была очень опасная и требовала многих умолчаний, чтобы не напомнить героя нескольких наиболее удачных романов Додэ. С трудностями доклада Гумилев справился. Описывал он и свою охоту на льва, и то, как его мотал на рогах африканский буйвол (при описании этих двух эпизодов в особенности чувствовались фигуры умолчания)…” (65, с. 151).
С. 89Но учился я скверно. – И горжусь этим. – Гимназические успехи Гумилева действительно были весьма скромными – в седьмом классе гимназии он даже остался на второй год (355, т. 1, с. 51). “В аттестате преобладали «тройки», единственная «пятерка» – за логику” (там же, с. 58; 76). “Гумилев допускал порой пунктуационные и даже орфографические ошибки”, – констатируют комментаторы писем Гумилева к Брюсову (299, с. 413).
С. 90…Каждый куст придорожный / Мне шептал: поиграй со мной, / Обойди меня осторожно / И узнаешь, кто я такой… – Чуть искаженная цитата из стихотворения Гумилева “Детство” (1916):
Я ребенком любил большие,
Медом пахнущие луга,
Перелески, травы сухие
И меж трав бычачьи рога.
Не один, – с моими друзьями.
С мать-и-мачехой, с лопухом.
И за дальними небесами
Догадаюсь вдруг обо всем.
Каждый пыльный куст придорожный
Мне кричал: “Я шучу с тобой,
Обойди меня осторожно
И узнаешь, кто я такой!”
Я за то и люблю затеи
Грозовых военных забав,
Что людская кровь не святее
Изумрудного сока трав.
Только дикий ветер осенний,
Прошумев, прекращал игру, —
Сердце билось еще блаженней,
И я верил, что я умру
(122, т. 2, с. 6)
С. 90Мы переселились в Тифлис. – Семья Гумилевых жила в Тифлисе с августа 1900 г. по лето 1903 г. (355, т. 1, с. 42–48).
С. 91Там же, в Тифлисе, я впервые напечатал в “Тифлисском листке” свои стихи. – Не приставайте. – В “Тифлисском листке” от 8 сентября 1902 г. было напечатано следующее стихотворение, подписанное “К. Гумилев”:
Я в лес бежал из городов,
В пустыню от людей бежал…
Теперь молиться я готов,
Рыдать, как прежде не рыдал.
Я мог бороться, но как раб,
Позорно струсив, отступил
И, говоря: “Увы, я слаб!” —
Свои стремленья задавил…
Вот я один с самим собой…
Пора, пора мне отдохнуть:
Свет беспощадный, свет слепой
Мой выпил мозг, мне выжег грудь.
Я грешник страшный, я злодей…
Прости, Господь, прости меня.
Душе измученной моей
Прости, раскаянье ценя!..
Я грешник страшный, я злодей:
Мне Бог бороться силы дал,
Любил я правду и людей;
Но растоптал я идеал…
Есть люди с пламенной душой,
Есть люди с жаждою добра,
Ты им вручи свой стяг святой,
Их манит и влечет борьба.
Меня ж прости!..”
(122, т. 2, с. 121–122)
С. 91Как я жалел, что выпустил “Путь конквистадоров”. – Не надо торопиться. – Первая книга стихов Гумилева вышла в октябре 1905 г. Издана она была на средства семьи поэта (355, т. 1, с. 55). Под влиянием в целом доброжелательного, но строгого отзыва Брюсова в журнале “Весы” на эту книгу автор действительно “стал вылавливать в книжных магазинах свой сборник и предавать его сожжению. Впоследствии Гумилев считал первой книгой не «Путь конквистадоров”, уцелевший в единичных экземплярах, а «Романтические цветы», вышедшие спустя три года” (299, с. 400), в начале января 1908 г.
С. 91Мой старый друг, мой верный Дьявол, / Пропел мне песенку одну… – Стихотворение “Умный дьявол”, вошедшее в “Романтические цветы”, Гумилев действительно написал еще будучи гимназистом. Оно было послано Брюсову 11 февраля 1906 г. (299, с. 412), а аттестат зрелости Гумилев получил 30 мая этого же года (352, с. 351). Приведем текст этого стихотворения:
Мой старый друг, мой верный дьявол
Пропел мне песенку одну:
“Всю ночь моряк в пучине плавал,
А на заре пошел ко дну.
Вокруг вставали волны-стены,
Спадали, вспенивались вновь.
Пред ним неслась, белее пены,
Его великая любовь.
Он слышал зов, когда он плавал:
– О, верь мне! Я не обману”…
“Но помни, – молвил умный дьявол, —
Он на заре пошел ко дну”.
(122, т. 1, с. 56)
С. 91…верил ветрам юга… – Коврик под его ногами – мир. – С небольшим искажением цитируется пятая строфа стихотворения Гумилева “Память”, вероятно, написанного позже описываемой встречи поэта и О., – в 1920 г.:
И второй… Любил он ветер с юга,
В каждом шуме слышал звоны лир,
Говорил, что жизнь – его подруга,
Коврик под его ногами – мир.
(122, т. 2, с. 35)
С. 91Особенно в “театр для себя”. — Отсылка к термину режиссера и теоретика театра Николая Николаевича Евреинова (1879–1953), а также вышедшему под общей шапкой “Театр для себя” трехтомнику его трудов (Пг., 1915–1917).
С. 91Осенью 1919 года, накануне второй годовщины Октябрьской революции… – О. в данном случае путает осень 1919 г. с осенью или весной 1920 г., поскольку первая делегация британских рабочих, членов лейбористской партии (в делегацию входили и две женщины), впервые посетила большевистскую Россию весной – летом 1920 г. В Петрограде делегация провела пять майских дней. Подробнее см.: 360, с. 34–47.
С. 92А она уходит, напевая, / В рыжем, клетчатом пальто моем… – Из стихотворения О. 1922 г., вошедшего в ее первую книгу “Двор чудес”:
Он сказал: “Прощайте, дорогая,
Может быть, я больше не приду”.
По аллее я пошла, не зная,
В Летнем я саду или аду.
Губы шевелиться перестали,
И в груди не слышу теплый стук.
Я стою на белом пьедестале,
Щит в руках и за плечами лук.
Тихо, пусто. Заперты ворота,
Но зачем теперь идти домой?
Меж деревьев черных – белый кто-то
Бродит, спотыкаясь, как слепой.
Вот подходит ближе. Встала рядом
Статуя, сверкая при луне,
На меня взглянула белым взглядом,
Голосом глухим сказала мне:
“Хочешь, поменяемся со мною?
Каменное сердце не болит.
Каменной ты станешь, я – живою.
Встань сюда, возьми мой лук и щит”.
“Хорошо, – согласно я сказала, —
Вот мое пальто и башмаки”.
Статуя меня поцеловала.
Я взглянула в белые зрачки.
Утро… С молоком проходят бабы;
Дети и чиновники спешат;
Звон трамваев, дождь косой и слабый
И такой обычный Петроград.
Господи!.. И вдруг мне стало ясно:
Мне любимого не разлюбить.
Каменною стала я напрасно —
Камень будет дольше тела жить.
А она уходит, напевая,
В рыжем, клетчатом пальто моем.
Я стою холодная, нагая
Под осенним проливным дождем.
(265, с. 25–26)
С. 92 …“шестым чувством-бис”… — Намек на стихотворение Гумилева “Шестое чувство” (1920).
С. 92…так увлекся, переводя старинные французские песенки… – Эти переводы были собраны в книге, вышедшей уже после гибели поэта; см.: 121.
С. 92…должен быть на заседании “Всемирной литературы” на Моховой. – На улицу Моховую, д. 36 с Невского проспекта, д. 64 издательство “Всемирная литература” переехало в середине августа 1919 г. (352, с. 412).
С. 92Выхожу на улицу, спрашиваю… прохожего: “Простите, который час?” Тот в ответ развел недоумевающе руками: “А кто его знает?” – и побрел дальше. – О чрезвычайно запутанном отсчете времени в эту эпоху см. с. 482–483.
С. 92 – Вот если бы у меня была кошка, я бы, как китайцы, по ее зрачкам определял время, до полминуты. – Эту информацию Гумилев почти наверняка почерпнул из прозаической миниатюры Шарля Бодлера (Charles Pierre Baudelaire; 1821–1867) “Часы” (“L’Horloge”): “Les Chinois voient l’heure dans l’œil des chats. Un jour un missionnaire, se promenant dans la banlieue de Nankin, s’aperçut qu’il avait oubliе́ sa montre, et demanda à un petit garçon quelle heure il était. Le gamin du céleste Empire hésita d’abord; puis, se ravisant, il répondit: «Je vais vous le dire». Peu d’instants après, il reparut, tenant dans ses bras un fort gros chat, et le regardant, comme on dit, dans le blanc des yeux, il affirma sans hésiter: «Il n’est pas encore tout à fait midi». Ce qui était vrai” (“Китайцы узнают время по глазам кошек. Как-то раз один миссионер, прогуливаясь по окраинам Нанкина, заметил, что забыл свои часы, и спросил у китайского малыша, который час. Сорванец небесной Империи поначалу смутился; потом, сообразив, ответил: «Сейчас скажу!» Через несколько мгновений он появился снова, держа на руках огромного жирного кота, и сказал не колеблясь: «Полдень еще не наступил». Что было чистой правдой”) (447, p. 45).