<…>
Пушкин — Е. Ф. Канкрину.
6 сентября 1835. Петербург.
Милостивый государь
граф Александр Христофорович.
При выдаче на основании высочайшего указа от 16/28 августа сего года, в ссуду камер-юнкеру коллежскому асессору Александру Пушкину из государственного казначейства 30 тыс. руб. без процентов (о чем известно вашему сиятельству из отношения моего от 24 минувшего августа № 3951), главное казначейство удержало 10 тыс. руб. следовавшие от Пушкина на срок 22 марта сего года, в уплату ссуды 20 тыс. руб., в 1834 году ему произведенной, составившие с процентами за просрочку 10 268 р. 33 к., и в пользу инвалидов 5 % составляющие 1500 руб. затем выдано Пушкину 18 231 р. 67 к.
По просьбе г. Пушкина о разрешении получить ему сполна сумму, о которой он просил, и о позволении платить проценты с суммы, в 1834 году ему выданной, пока обстоятельства дозволяют ему внести оную сполна, имел я счастье докладывать о сем государю императору, присовокупив, что я считал бы возможным вычтенные за первую половину прежнего займа капитальные деньги и проценты возвратить Пушкину; заем же сей рассрочить на четыре года, начиная с 1836-го без процентов; — что ж касается до вычета на инвалидов, то как оный сделан на основании существующего на беспроцентные ссуды узаконения, и высочайшего подтверждения;, чтобы из правил о вычетах для инвалидов, ни в каком случае изъятия не допускать; по сему сделанный у Пушкина таковой вычет с последней ссуды 30 тыс. руб. оставить в своей силе.
На всеподданнейшей докладной моей о сем записке, его императорское величество 30 сентября / 12 октября сего года собственноручно написать изволил «исполнить».
Вследствие сего предложил я Департаменту государственного казначейства учинить по Главному казначейству распоряжение, дабы вычтенные у г. Пушкина, за первую половину первого займа, капитальные деньги 10 тыс. р., равно проценты за просрочку 268 р. 33 коп., всего 10 268 р. 33 к. были возвращены ему; долг же (по ссуде 1834 года 20 тыс. руб.) рассрочить на четыре года, начиная с 1836 года, без процентов. <…>
Е. Ф. Канкрин — А. X. Бенкендорфу.
10 октября 1835. Петербург.
Милостивый государь.
Честь имеем препроводить Вам на обороте счет расходов по печатанию, гравированию, пересылке и проч. портрета Пугачева, на сумму р. 750. 15 коп. Мы произвели эти расходы, сделав вам любезность, и надеемся, что вы соблаговолите их нам немедленно возместить.
К сожалению, ввиду необходимости привести в ясность наши поступления мы вынуждены напомнить вам, что, за вычетом всех произведенных вами платежей, счет наших поставок 1834 г. составляет еще сумму в 1566 р. 38 к. — Поэтому мы были бы вам весьма признательны, если бы вы могли равным образом за них расплатиться, или же, по меньшей мере, внести в погашение задолженности рублей тысячу, необходимую нам в данный момент для расчета по обязательствам, тем более тягостным, что дела наши сильно пострадали вследствие обстоятельств, в которых мы оказались ныне.
Домогаться этих двух платежей с настойчивостью, нам обычно не свойственной, — значит доказать вам наиболее явным образом, до какой степени нам важно, чтобы вы соблаговолили удовлетворить нашу просьбу. В надежде на это.
Имеем честь быть, милостивый государь, вашими нижайшими и покорнейшими слугами.
Ф. Беллизар и К° (фр.)
С-Петербург, 7 августа 1835.
Господину Алекс. Пушкину и проч., и проч., в городе.
Должен господин А. Пушкин Ф. Беллизару и К°. Гравирование портрета Пугачева франков 300 — Печатание и бумага 3000 экземпляров на обыкновенной бумаге по 10 фр. 50 сант. за сотню 315 —
То же 200 экз. на китайской бумаге по 20 фр. за сотню 40 —
фр. 655 —
Комиссия и расходы, уплаченные в Париже 10 % 65.50.
Итого 720.50.
Фр. 720.50 по курсу 110 Руб. 655. — коп.
Расходы по пересылке, страхованию, вывозные пошлины, сборы за провоз через проливы, отправка писем и проч., составляющие 13 % суммы 85.15.
Наша комиссия по приемке 10 —
Итого руб. 750. 15 коп. (фр.)
В мои осенние досуги,
В те дни, как любо мне писать,
Вы мне советуете, други,
Рассказ забытый продолжать.
Вы говорите справедливо,
Что странно, даже неучтиво
Роман не конча перервать,
Отдав уже его в печать,
Что должно своего героя
Как бы то ни было женить,
По крайней мере уморить,
И лица прочие пристроя,
Отдав им дружеский поклон,
Из лабиринта вывесть вон.
Вы говорите: «Слава богу,
Покамест твой Онегин жив,
Роман не кончен — понемногу
Иди вперед; не будь ленив.
Со славы, вняв ее призванью,
Сбирай оброк хвалой и бранью —
Рисуй и франтов городских
И милых барышень своих,
Войну и бал, дворец и хату,
Чердак, и келью, и харем
И с нашей публики меж тем
Бери умеренную плату,
За книжку по пяти рублей —
Налог не тягостный, ей-ей».
Хороши мы с тобой. Я не дал тебе моего адреса, а ты у меня его и не спросила; вот он: в Псковскую губернию, в Остров, в село Тригорское. Сегодня 14-е сентября. Вот уж неделя, как я тебя оставил, милый мой друг; а толку в том не вижу. Писать не начинал и не знаю, когда начну. Зато беспрестанно думаю о тебе, и ничего путного не надумаю. Жаль мне, что я тебя с собою не взял. Что у нас за погода! Вот уж три дня, как я только что гуляю то пешком, то верхом. Эдак я и осень мою прогуляю, и коли бог не пошлет нам порядочных морозов, то возвращусь к тебе, не сделав ничего. Прасковьи Александровны еще здесь нет. Она или в деревне у Бегичевой, или во Пскове хлопочет. На днях ожидают ее. Сегодня видел я месяц с левой стороны, и очень о тебе стал беспокоиться. <…> Пиши мне как можно чаще; и пиши всё, что ты делаешь, чтоб я знал, с кем ты кокетничаешь, где бываешь, хорошо ли себя ведешь, каково сплетничаешь, и счастливо ли воюешь с твоей однофамилицей. Прощай, душа; целую ручку у Марьи Александровны и прошу ее быть моею заступницею у тебя. Сашку целую в его круглый лоб. Благословляю всех вас. Теткам Азе и Коко мой сердечный поклон. Скажи Плетневу, чтоб он написал мне об наших общих делах.
Пушкин — Н. Н. Пушкиной.
14 сентября 1835. Из Михайловского в Петербург
Жена моя, вот уже и 21-е, а я от тебя еще ни строчки не получил. Это меня беспокоит поневоле, хоть я знаю, что ты мой адрес, вероятно, узнала не прежде как 17-го, в Павловске. Не так ли? к тому же и почта из Петербурга идет только раз в неделю. Однако я всё беспокоюсь и ничего не пишу, а время идет. Ты не можешь вообразить, как живо работает воображение, когда сидим одни между четырех стен, или ходим по лесам, когда никто не мешает нам думать, думать до того, что голова закружится. А о чем я думаю? Вот о чем: чем нам жить будет? Отец не оставит мне имения, он его уже вполовину промотал; ваше имение на волоске от погибели. Царь не позволяет мне ни записаться в помещики, ни в журналисты. Писать книги для денег, видит бог, не могу. У нас ни гроша верного дохода, а верного расхода 30 000. Всё держится на мне да на тетке. Но ни я, ни тетка не вечны. Что из этого будет; бог знает. Покамест грустно. Поцелуй-ка меня, авось горе пройдет. Да лих, губки твои на 400 верст не оттянешь. Сиди да горюй — что прикажешь! Теперь выслушай мой журнал: был я у Вревских третьего дня и там ночевал. Ждали Прасковью Александровну, но она не бывала. Вревская очень добрая и милая бабенка, но толста, как Мефодий, наш псковский архиерей. И незаметно, что она уж не брюхата; всё та же, как когда ты ее видела. Я взял у них Вальтер Скотта и перечитываю его. Жалею, что не взял с собою английского. Кстати: пришли мне, если можно, Essays de М. Montaigne[174] — 4 синих книги, на длинных моих полках. Отыщи. Сегодня погода пасмурная. Осень начинается. Авось засяду. Жду Прасковью Александровну, которая, вероятно, будет сегодня в Тригорское. — Я много хожу, много езжу верхом, на клячах, которые очень тому рады, ибо им за то дается овес, к которому они не привыкли. Ем я печеный картофель, как маймист, и яйца всмятку, как Людовик XVIII. Вот мой обед. Ложусь в 9 часов; встаю в 7. Теперь требую от тебя такого же подробного отчета. Целую тебя, душа моя, и всех ребят, благословляю вас от сердца. Будьте здоровы. <…>
Пушкин — Н. Н. Пушкиной.
21 сентября 1835. Из Михайловского в Петербург.
<…> Здорова ли ты, душа моя? и что мои ребятишки? что дом наш, и как ты им управляешь? Вообрази, что до сих пор не написал я ни строчки; а всё потому, что не спокоен. В Михайловском нашел я всё по-старому, кроме того, что нет уж в нем няни моей и что около знакомых старых сосен поднялась, во время моего отсутствия, молодая сосновая семья, на которую досадно мне смотреть, как иногда досадно мне видеть молодых кавалергардов на балах, на которых уже не пляшу. Но делать нечего; всё кругом меня говорит, что я старею, иногда даже чистым русским языком. Например, вчера мне встретилась знакомая баба, которой не мог я не сказать, что она переменилась. А она мне: да и ты, мой кормилец, состарелся да и подурнел. Хотя могу я сказать вместе с покойной няней моей: хорош никогда не был, а молод был. Всё это не беда; одна беда: не замечай ты, мой друг, того, что я слишком замечаю. Что ты делаешь, моя красавица, в моем отсутствии? расскажи, что тебя занимает, куда ты ездишь, какие есть новые сплетни etc. Карамзина и Мещерские, слышал я, приехали. Не забудь сказать им сердечный поклон. В Тригорском стало просторнее, Евпраксия Николаевна и Александра Ивановна замужем, но Прасковья Александровна всё та же, и я очень люблю ее. Веду себя скромно и порядочно. Гуляю пешком и верхом, читаю романы Вальтер Скотта, от которых в восхищении, да охаю о тебе. Прощай, целую тебя крепко, благословляю тебя и ребят. Что Коко и Азя? замужем или еще нет? Скажи, чтоб без моего благословения не шли. Прощай, мой ангел.