В ожидании вашего ответа, имею честь быть с искренним почтением
Вашим покорным слугою А. Бенкендорф.
А. X. Бенкендорф — Пушкину.
14 декабря 1826. Из Петербурга в Псков.
Милостивый государь Александр Христофорович.
С чувством глубочайшей благодарности получил я письмо Вашего превосходительства, уведомляющее меня о всемилостивейшем отзыве его величества касательно моей драматической поэмы. Согласен, что она более сбивается на исторический роман, нежели на трагедию, как государь император изволил заметить. Жалею, что я не в силах уже переделать мною однажды написанное.
В непродолжительном времени буду иметь честь, по приказанию Вашего превосходительства, переслать Вам мелкие мои стихотворения.
С чувством глубочайшего почтения, благодарности и преданности честь имею быть
Вашего превосходительства всепокорнейший слуга
Александр Пушкин.
3 января 1827.
Москва.
Пушкин — А. X. Бенкендорфу.
3 января 1827. Из Москвы в Петербург.
Декабрь. 20. К Соболевскому. Пушкин приехал в самом деле, и в журнале принимает такое же участие, как я, дает все, читал с ним корректуры, и он согласился переменить слово по моему (услан).
Декабрь. 28. В типографии. У Пушкина. Досадно, что свинья Соболевский свинствует при всех. Досадно, что Пушкин в развращенном виде пришел при Волкове. Ездил для него на почту. «Борис» пропущен. Читал афоризмы. «Здесь есть глубокие мысли», — сказал Пушкин <…>
М. П. Погодин. Из дневника.
Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадет ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.
Несчастью верная сестра,
Надежда в мрачном подземелье
Разбудит бодрость и веселье,
Придет желанная пора:
Любовь и дружество до вас
Дойдут сквозь мрачные затворы,
Как в ваши каторжные норы
Доходит мой свободный глас.
Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут — и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.
Струн вещих пламенные звуки
До слуха нашего дошли,
К мечам рванулись наши руки,
И — лишь оковы обрели.
Но будь покоен, бард! — цепями,
Своей судьбой гордимся мы,
И за затворами тюрьмы
В душе смеемся над царями.
Наш скорбный труд не пропадет,
Из искры возгорится пламя,
И просвещенный наш народ
Сберется под святое знамя.
Мечи скуем мы из цепей
И пламя вновь зажжем свободы!
Она нагрянет на царей,
И радостно вздохнут народы!
Здравия желаю Александру милому и поздравляю с новым годом. «Цыганы» твои пропущены цензурою дочиста и мною доставлены Бенкендорфу. Выйдут от него и будут печататься. Рылеевой я из своего долга заплатил 600 рублей. В остатке у меня осталось 1600 р., которые при появлении «Цветов» сполна заплатятся. За «19-е октября» благодарю тебя с лицейскими скотами братцами вместе. <…>
А. А. Дельвиг — Пушкину
Первая половина января (?) 1827.
Из Петербурга в Москву.
<…> По желанию твоему препровождаю к тебе все наличные деньги, остававшиеся у меня от продажи двух книг твоих. Для ясности счетов не лишним нахожу показать тебе общие итоги прихода и расхода денег твоих.
Из поступивших в действительную продажу 2356 экз. 1 главы «Евгения Онегина» остается в лавке Оленина только 750 экз., т. е. на 3000 рублей, а прочие 1606 экз. уже проданы и за них получены деньги сполна 6977 руб.
Из 1130 экз. «Стихотворений Александра Пушкина», поступивших в действительную продажу, ни одного уже не осталось, и за них получены деньги сполна 8040 руб.
Следственно, общий приход твоих денег был 15 017 руб.
После отправленных мною к тебе в Опочку 19 ноября прошлого года 1000 руб. (где приложен был и счет всех расходов) я не сделал новых издержек, кроме 38 р. 20 коп., процентных и весовых денег на почту. Сложность всех расходов, по присоединении сих денег к 9893 р. 80 коп. (тогдашнему итогу издержек), теперь простирается до 9932 руб.
Таким образом, остаточная у меня сумма твоих денег должна бы состоять из 5085 руб. Но так как от Дельвига я не получил еще данных ему в долг твоих денег 2200 рублей, то действительный остаток у меня состоит теперь только из 2885 руб., которые и отправляю к тебе. <…>
П. А. Плетнев — Пушкину.
18 января 1827. Из Петербурга в Москву.
Милостивый государь Александр Сергеевич!
Барон Дельвиг, которого я вовсе не имею чести знать, препроводил ко мне пять сочинений Ваших: я не могу скрыть вам крайнего моего удивления, что вы избрали посредника в сношениях со мною, основанных на высочайшем соизволении.
Я возвратил сочинения ваши г. Дельвигу и поспешаю вас уведомить, что я представлял оные государю императору.
Произведения сии, из коих одно даже одобрено уже цензурою, не заключают в себе ничего противного цензурным правилам. Позвольте мне одно только примечание: Заглавные буквы друзей в пиесе 19-е Октября не могут ли подать повода к неблагоприятным для вас собственно заключениям? — это предоставляю вашему рассуждению.
А. X. Бенкендорф — Пушкину.
4 марта 1827. Из Петербурга в Москву.
Милостивый государь Александр Христофорович.
Стихотворения, доставленные бароном Дельвигом Вашему превосходительству, давно не находились у меня: они мною были отданы ему для альманаха «Северные цветы» и должны были быть напечатаны в начале нынешнего года. Вследствие высочайшей воли я остановил их напечатание и предписал барону Дельвигу прежде всего предоставить оные Вашему превосходительству.
Чувствительно благодарю Вас за доброжелательное замечание касательно пиесы: «19 октября». Непременно напишу барону Дельвигу, чтоб заглавные буквы имен — и вообще всё, что может подать повод к невыгодным для меня заключениям и толкованиям, было им исключено.
Медлительность моего ответа происходит оттого, что последнее письмо, которое удостоился я получить от Вашего превосходительства, ошибкою было адресовано во Псков.
С чувством глубочайшего почтения и сердечной преданности, честь имею быть,
милостивый государь,
Вашего превосходительства
всепокорнейший слуга
Александр Пушкин.
22 марта 1827.
Москва.
Пушкин — А. X. Бенкендорфу.
22 марта 1827. Из Москвы в Петербург.
<…> О поэте Пушкине, сколько краткость времени позволила мне сделать разведании, — он принят во всех домах хорошо и, как кажется, не столько теперь занимается стихами, как карточной игрой и променял Музу на Муху, которая теперь из всех игр в большой моде.
А. А. Волков — А. X. Бенкендорфу.
5 марта 1827. Из Москвы в Петербург.
ДЕЛО ОБ ЭЛЕГИИ «АНДРЕЙ ШЕНЬЕ» (№№ 44–50)
Генерал-адъютант Бенкендорф, сожалея, что не мог быть у вашего превосходительства по причине крайнего недостатка времени и предстоящих маневров, покорнейше просит сообщить ему по предмету препровожденных к нему стихов Пушкина следующие сведения:
1-е. Какой это Пушкин тот ли самый, который живет в Пскове, известный сочинитель вольных стихов.
2-е. Если не тот, то кто именно, где служит и где живет.
3-е. Стихи сии самим ли Пушкиным подписаны и не подделана ли подпись под чужое имя — также этот лист, на котором они сообщены генерал-адъютанту Бенкендорфу, суть ли подлинный или копия с подлинного? где подлинник находится и через кого именно они доставлены к вашему превосходительству.
Ген.-адъют. Бенкендорф.
Ответы генерала Скобелева:
1-е. Мне сказано, что тот который писал подобный стих имеет уже запрещение (теперь в деревне у отца).
3-е. Я представил копию, которая писана рукою моего чиновника, подлинные говорят присланы из Петербурга, о чем вернее объяснит чиновник, коего буду иметь честь (одно слово неразборчиво).
Сии стихи действительно сочинены мною. Они были написаны гораздо прежде последних мятежей и помещены в элегии Андрей Шенье, напечатанной с пропусками в собрании моих стихотворений.
Они явно относятся к Французской революции, коей А. Шенье погиб жертвою. Он говорит:
Я славил твой небесный гром,
Когда он разметал позорную твердыню.
Взятие Бастилии, воспетое Андреем Шенье.
Я слышал братский их обет,
Великодушную присягу
И самовластию бестрепетный ответ —
Присяга du jeu de paume[10], и ответ Мирабо: allez dire à votre maître etc[11].
И пламенный трибун и проч.
Он же, Мирабо.
Уже в бессмертный Пантеон
Святых изгнанников входили славны тени.
Перенесение тел Вольтера и Руссо в Пантеон.