Затем, что он равно скучал
Средь модных и старинных зал;
знакомится с молодым соседом своим Ленским, и поэт вводит нас в дом Лариных, куда Ленский ездит, почти как жених Ольги, дочери Лариных. Поэт обрисовывает характер и образ жизни Ленского, Лариных, соседей их, деревенских дворян. Здесь поэт прервал свое повествование.
Оно начинается снова в третьей главе; но очерки посторонних характеров здесь все в тени: Ленский, Ларины, соседи, самый Онегин забыты поэтом: душу, сущность третьей главы составляет Татьяна, девушка, одаренная необыкновенною, сильною душою, девушка, у которой «всю историю составляет любовь». Татьяна любит Онегина…
— Московский телеграф, 1827, ч. 17, № 19.
Пушкин не может писать дурных стихов: это всем известно; это многими сказано, и это неоспоримо: следственно, не о стихах Пушкина говорить должно; даже не о мыслях, которые собственно принадлежат прозе; но о том, что существенно составляет поэзию, и чему нельзя довольно надивиться в поэте. Например: спрашиваю у себя, где, когда и как Пушкин мог приобрести такое опытное познание сердца человеческого? где, когда и как мог он научиться языку страстей во всяком положении? где, когда и как нашел он ключ к сокровеннейшим чувствам и помыслам? Кто ему дал искусство одним очерком ясно представить характеры с их отдаленным развитием и происшествия с предбудущими последствиями? Кто дал ему кисть и краски живописать для воображения точно так, как живописуется природа для глаз? Вот тайна поэта и поэзии!
— Дамский журнал, 1827, ч. XX, № 21.
Первые взоры просвещенной публики обращены на Пушкина. Приятно и поучительно следовать за ним в постепенном его развитии. Не голосом льстивой похвалы, но голосом правды будем говорить о нем. Им подарены публике четыре следующие произведения: Братья Разбойники, Цыганы, Третья песнь Онегина и Сцена из Бориса Годунова, напечатанная в 1-й книжке Московск. Вестника. В первых двух произведениях еще не совсем исчезли следы глубоких впечатлений Байрона; на характерах еще заметен отпечаток меланхолии британского поэта. В разбойнике старшем виден также голод души, ненасыщаемой преступлениями, и за удары судьбы, к нему неприязненной, неправо мстящей всему человечеству; разбойник младший напоминает своею участью меньшего брата Шильонскому узнику. Алеко есть также человек, недовольный человечеством и тщетно ищущий самозабвения в таборе кочующей вольности. Это эгоист, нам уже знакомый, который, напрасно обвиняя человечество, вину всех своих несчастий в самом себе заключает. Но идеализированный поэтом характер Цыганов, равнодушных ко всем ощущениям, к переворотам судьбы, не ведающих законов и следоват. ни добра, ни преступления, нов, ярок и обнаруживает кисть зрелую. В сем произведении заметна какая-то странная борьба между идеальностию байроновскою и живописною народностью поэта русского. Черты лиц также набросаны темно; но окружающие предметы блещут яркостью разнообразных красок. Сия борьба — причиняет какое-то разногласие и неполноту в целом произведении, которое потому остается не совсем понятно для иных читателей. В сей борьбе видишь, как поэт хочет изгладить в душе впечатления чуждые и бросается невольно из своего прежнего мира призраков в новую атмосферу существ, дышащих жизнию. Но в третьей песне Онегина свободный и мужающий поэт совершенно отклоняет от себя постороннее влияние. В сей песне он подарил нас характером Татьяны своего собственного создания. Ее физиономию вы живо себе представляете: можно сказать, что поэту не во сне она предстала, но в светлом видении. Он в каком-то тумане неясно видел Черкешенку, Марию и Зарему; но на Татьяну смотрел с открытыми веждами, замечал в ней каждое чувство в постепенном его развитии, каждое движение. В этом характере мы находим более отчетливости, более подробностей, и потому смело из него заключаем, что Пушкин более и более зреет.
Но всего важнее, всего утешительнее появление сцены из Бориса Годунова между Пименом и Григорием, которая сама в себе представляет целое, особое произведение. В тесных границах непродолжительного разговора изображен не только характер летописца, но и вся жизнь его. Это создание есть неотъемлемая собственность поэта, и, что еще отраднее, поэта русского, ибо характер Пимена носит на себе благородные черты народности. Всякий, постигающий важность сего явления, невольно произнесет правый укор нашим журналистам, которые даже не помянули о нем, и с негодованием осмеет тех ничтожных критиков, которые младенчески сожалели о том, что сей отрывок писан не с рифмами и в этом отношении отдавали преимущества отрывку из соименной трагедии г. Федорова.
Нужно ли повторить перед Пушкиным, что все с нетерпением ожидают появления Бориса? Нужно ли говорить о том, как вместе с ним зреет язык его, или язык русский? Мы удивляемся, как наши дамы, прочитав письмо Татьяны и всю третью песнь Онегина, еще до сих пор не отказываются в обществе от языка французского и как будто все еще не смеют или стыдятся говорить языком отечественным.
— Московский вестник, 1828, ч. VII, № 1.
4-я и 5-я песни Онегина составляют в Москве общий предмет разговоров: и женщины, и девушки, и литераторы, и светские люди, встретясь, начинают друг друга спрашивать: читали ли вы Онегина, как вам нравятся новые песни, какова Таня, какова Ольга, каков Ленский и т. п. Мы подслушивали разные суждения и расскажем их, вместо собственных, нашим читателям.
Татьяна имеет все голоса в свою пользу, — некоторые даже желали бы, чтоб вся вышедшая часть романа (то есть 5 песней) названа была Татьяной Лариной, а не Евгением Онегиным. — Один молодой человек так живо представил себе эту милую дочь русской природы, что на вопрос своего приятеля, на бале, как ему нравится одна девушка, отвечал: очень она похожа на Таню.
Характером Онегина не довольны, или, лучше, его не любят, хотя судьи поблагоразумнее говорят, что этот характер надобно рассматривать, хвалить, порицать, осуждать, объяснять только в психологическом отношении, как явление нравственное, а в художественном — советуют смотреть только на его изображение, не противоречит ли он сам себе и т. п.; здесь не надобно, говорят они, вдаваться в рассуждение, хорош ли этот характер или нет, а только как он изображен: точно как в портрете, — смотрите, похож ли он на свой подлинник, хорошо ли написан, а не распространяйтесь о том, что нос широк, а брови густы.
Одни говорят, что Онегин изображен не в ясных, не в резких чертах, что нельзя себе представить его личности (индивидуальности), как Дон-Жуана Байронова, как некоторые лица Вальтер Скоттовы; другие, напротив, бьются об заклад, что, по полученным данным, они отгадают все будущие решения Онегина, как станет он действовать в тех или других обстоятельствах. Ну примет ли он вызов Ленского? — спросил атлет из первой партии одного из своих противников. — Тот задумался, но наконец отвечал: это может зависеть от разных посторонних обстоятельств; вероятно, Онегин употребит усилие для того, чтоб кончить распрю. Впрочем, может быть, и примет вызов. — «Изверг, изверг!» воскликнули все присутствовавшие дамы. Многим сделалось дурно, и бедные насилу очнулись, и то выливши по склянке eau de cologne[20] на виски.
Дамы вообще в ужасном негодовании на Пушкина за то презрение, которое он к ним при всяком случае обнаруживает в стихах своих, за злость, с которою придирается. Это — lèse-majesté[21], нашептывают им их чичисбеи, и мы не знаем, каково будет жить поэту на свете, если могущественные дщери Евы внемлют духу мести.
Вызов Ленского называют несообразностию. Il n’est pas du tout motivé[22], все кричат в один голос. Взбалмошный Онегин на месте Ленского мог вызвать своего противника на дуэль, а Ленский — никак. Да и за что было Онегину бесить его?
Жалеют, что Ленский только описывается, а не представляется в действии.
В Ленском находят вот еще какую несообразность: он, идеалист, поэт, никак не мог сказать Онегину, начав с ним говорить об Ольге:
Ах, милый, как похорошели
У Ольги плечи, что за грудь.
Tout au plus[23], заметил один молодой поэт, Ленский мог говорить о глазах Ольгиных, а о груди, плечах — никак. Другие стали было оправдывать эти слова тем, что Ленский хотел примениться тоном к Онегину, но безуспешно.
Пятой песне отдается преимущество перед четвертою, которую автор заметно хотел наполнить чем-нибудь, и заговаривается, хотя и очень мило.
Нить повествования ведена лучше в первых трех песнях, чем в последних двух, замечают также многие. Читатель по прочтении четвертой и пятой остается в каком-то тумане: прекрасные подробности и эпизоды слишком развлекают его внимание.
Охотники до новых рифм восхищаются Гарольдом — со льдом, Оле — боле, бланманже — уже.
Кстати о бланманже. Для классиков очень соблазнительными кажутся стихи:
Между жарким и бланманже
Цымлянское несут уже.
А романтики в последнем стихе находят какую-то аналогию с неловким подчиваньем провинциалов.
Онегин, сказал некто, родился под звездою Дон-Жуана, но в нем много русской правды.