Потомок негров безобразный.
Напротив того, черты лица были у него приятные, и общее выражение очень симпатичное. Его портрет, работы Кипренского, похож безукоризненно. В одежде и во всей его наружности была заметна светская заботливость о себе. Носил он и у нас щегольской черный сюртук, с блестящим цилиндром на голове; а потому солдаты, не зная, кто он такой, и видя его постоянно при Нижегородском драгунском полку, которым командовал Раевский, принимали его за полкового священника и звали драгунским батюшкой.
Он был чрезвычайно добр и сердечен. Надо было видеть нежное участие, какое он оказывал донцу Сухорукову, умному, образованному и чрезвычайно скромному литературному собрату, который имел несчастие возбудить против себя гонение тогдашнего военного министра Чернышева, по подозрению в какой-то интриге, по делу о преобразовании войска Донского. У него, между прочими преследованиями, отняты были все выписки, относившиеся к истории Дона, собранные им в то время, когда он рылся в архивах, по поручению Карамзина. Пушкин, узнав об этом, чуть не плакал и все думал, как бы, по возвращении в Петербург, выхлопотать Сухорукову эти документы.
В 1829 г. в начале лета, освободясь от опеки своих родичей, я с большими надеждами спешил на Кавказ. В Екатериноградской станице, на речке Малке, неожиданно встретил я А. С. Пушкина и тут же познакомился с ним. <…> На другой день <…>, проехав несколько верст, мы вступили в ущелье, а пройдя первую станцию Ларс, вошли в грозную теснину Дарьяльскую; все восхищались нависшими над головой скалами и ревом Терека. За укреплением Дарьяльским и мостом, перекинутым через Терек, теснина начинает расширяться; потом, проезжая селение Казбек, остановились здесь для перемены лошадей, а пока разбрелись по деревушке и любовались на чудный отсюда вид на гору Казбек и древнюю церковь, монастырь на скате одного из отрогов цепи гор. В самом селении Казбек находится также замечательная по архитектуре небольшая церковь, здесь первое грузинское селение. Обходя церковь, мы увидели сидящего на камне, на самом обрыве над рекой молодого горца красивой наружности, с русыми волосами и голубыми глазами, чисто одетого в черкеску. Пушкин первый подошел к нему и сделал вопрос по-русски: «чья эта деревня?» Тот ответил чистым русским языком: «моя», — и гордо окинул всех нас своими прекрасными глазами; разговаривая с ним, мы узнали, что этот молодой человек был владелец вышеупомянутого селения, князь Михаил Казбек. На вопрос Александра Сергеевича, почему он не едет в армию, где получил бы скоро чин, — князь Казбек ответил ему: «Знаете, господин, умрет и прапорщик и генерал одинаково — не лучше ли сидеть дома и любоваться этой картиной», — указывая рукой на горы. «Да, ваша правда, князь, — добавил Александр Сергеевич. — Если б эта деревня была моя, и я бы отсюда никуда не поехал». — Впоследствии князь Казбек вступил в службу и дослужился до генерала. Нередко я напоминал ему о нашей первой встрече.
Лошади ждали нас и мы отправились далее к станции Коби. По дороге часто попадались толпы оборванных пленных турок, разрабатывавших нам путь. <…> Около заката солнца прибыли в Коби. Постовой начальник, казачий офицер, не советовал рисковать переезжать ночью через снежные горы Крестовую и Гут, а остаться до утра. Вся публика тотчас согласилась с умной речью, так как все порядочно устали от долгой верховой езды на неудобных седлах, а главное — проголодались; даже и очень торопившиеся в армию наши гвардейцы, и те предпочли остаться в Коби. В ожидании приготовления чая и ужина наше общество разбрелось по окрестностям поста любоваться окружавшими его скалами. Не далее как в двух верстах находился довольно большой аул, у самого ущелья, из которого берет свое начало река Терек. Александру Сергеевичу пришла мысль отправиться в этот аул и осмотреть его: все общество, конечно, согласилось, и нас человек 20 отправилось в путь, пригласив с собой какого-то туземца вместо переводчика, так как он оказался довольно знающим русский язык. <…>
На другой день рано утром поднялись на самый верх Крестовой горы. Пушкин первым прискакал к памятнику, сооруженному в 1817 г. в честь А. П. Ермолова, — начальником горских народов, полковником Канановым, — как гласила надпись на каменном кресте. Вся покатость и вершина этой горы были покрыты снегом, и, не доезжая Чертовой долины, переехали Ледяной мост. Александр Сергеевич гарцевал на добром коне, и плащ его живописно рисовался на белом фоне долины. Благополучно совершив последний перевал через Гутгору и переменив лошадей на Кайшаурском посту, спустились по очень крутой квишетской дороге в долину реки Арагвы. Здесь нас встретило жаркое лето юга. Вообще восхитительные виды гор, скаты которых покрыты роскошною растительностью, приводили всех в неописанный восторг. Здесь мы встретили адъютанта главнокомандующего гр. Паскевича барона Фелькерзама, спешившего в Петербург с донесением государю императору и трофеями о славной победе над турками. Александр Сергеевич крикнул — «ура!» — ему вторили другие спутники, — и потом начал советовать гвардейским офицерам спешить в армию. «Война может скоро кончиться, и вы, господа, можете остаться ни при чем, на бобах, итак — марш скорее в Тифлис!» — крикнул еще «ура» и поскакал вперед. В горах, к несчастью, я схватил простуду; молодой организм не выдержал, и не доезжая Тифлиса станции за две, я не в состоянии был держаться верхом. Александр Сергеевич позаботился о тележке, уложил меня на сене и так доставил полуживого в Тифлис. Он был неотлучно подле меня в дороге и придумывал разные средства к облегчению моих страданий. В Тифлисе все наши спутники разместились в единственной в то время небольшой гостинице иностранца Матаси и на другой день уехали в армию; меня больного поместили в крошечной комнате одного, и тотчас же послали искать доктора. К счастью моему, отыскали доктора Ивана Карловича Депнера.
Когда через несколько дней я пришел в сознание, доктор, часто навещая меня, передавал о том, как Александр Сергеевич нередко приходил в мою комнату и делал вопрос: «Что, доктор, будет ли жив мой юный спутник?» Всякий раз просил его постараться поднять меня на ноги; когда же за перегородкой поднимался шумный разговор между путешественниками, Александр Сергеевич всегда удерживал их, напоминая, что здесь близко отчаянно больной, наш юный дорожный товарищ. Эта сердечная доброта его меня трогала до слез и волновала ужасно; тогда доктор предупреждал меня, что болезнь может возобновиться и будет худо. В Тифлисе Александр Сергеевич, пробыв несколько дней, уехал в армию, находившуюся под Эрзерумом. Спустя недели две после его отъезда я начал быстро поправляться и получил позволение доктора выходить на прогулки: первое мое посещение было П. С. Санковскому, тогдашнему издателю и редактору интересных в то время «Тифлисских ведомостей» — давнему знакомому А. С. Пушкина. Я имел к нему письмо от сестер его, живших в Малороссии в небольшой своей деревушке. Павел Степанович просил навещать его чаще, и таким образом, спустя недели три после отъезда А. С. Пушкина в армию, когда я сидел у П. С. Санковского за вечерним чайным столом, разговор как всегда и на сей раз коснулся Александра Сергеевича. П. С. Санковский заговорил: «Меня беспокоит неизвестность, что теперь там делает Александр Сергеевич и здоров ли он». Вдруг дверь с шумом распахнулась, и к нам в комнату неожиданно влетел Пушкин и бросился в объятия Санковскому. На Пушкине был широкий белой материи турецкий плащ, а на голове красная феска. На вопросы Павла Степановича — что так скоро вернулся из армии? — Александр Сергеевич ответил: «Ужасно мне надоело вечное хождение на помочах этих опекунов, дядек; мне крайне было жаль расстаться с моими друзьями, но я вынужден был покинуть их. Паскевич надоел мне своими любезностями, я хотел воспеть геройские подвиги наших молодцов кавказцев; это — славная часть нашей родной эпопеи, но он не понял меня и старался выпроводить из армии. Вот я и поспешил к тебе, мой друг Павел Степанович». Затем обратись ко мне, взял за руку и проговорил: «Очень рад вас видеть, юный товарищ, воскресшим из мертвых. Когда ворочусь в Россию, вышлю вам все мои безделушки доселе напечатанные», — и просил дать мой адрес.
Оставив затем и хозяина и гостя вдвоем, я удалился к себе. Потом, на другой или на третий день, я еще встречался с Пушкиным и Санковским и вместе делал прогулки по городу; между прочим, посетили еще свежую тогда могилу Грибоедова, перед коей Александр Сергеевич преклонил колена и долго стоял, наклонив голову, а когда поднялся, на глазах были заметны слезы. На четвертый день пребывания своего в Тифлисе Пушкин уезжал в Россию, оставив Санковскому на память своего боевого коня, а мне повторил обещание выслать свои сочинения взамен моих рукописных.
В 1829 году я находился на Кавказе, служа офицером в конной донской артиллерии, в 3-й батарее. Временная стоянка наша была в Царских Колодцах, а неподалеку от них, в местечке Кар-Агачах, квартировал Нижегородский драгунский полк. Все офицеры этого полка были хорошо с нами знакомы и по совместным стычкам с горцами, и по служебным отношениям. Я был тогда молод, здоров, любим товарищами и начальниками и вполне наслаждался жизнью. Чуть бывало затишье, и офицеры съезжаются к кому-нибудь из товарищей: карты, выпивка, охота, и весело проводим время. Молодцы офицеры — один другого не выдавали; любили службу, любили и погулять в веселой компан