В. К.) к нему весьма учтиво, предлагая принять самую легкую должность. Он отвечает мне, что, не будучи помещиком здешней губернии, он не обязан принимать должность. Я опять пишу к нему и прилагаю министерское распоряжение, по коему никто не мог отказываться от выполнения должностей. И за тем он не согласился и просил меня выдать ему свидетельство на проезд в Москву. Я отвечал, что <…> не могу. Он отправился так, на удалую, но во Владимирской губернии был остановлен и возвратился в Болдино» (см. № 99).
Принимались меры и в деревнях. П. Е. Щеголев опубликовал любопытный приказ попечителя квартала болдинскому управляющему от 24 октября 1830 г., который, помимо всего прочего, демонстрирует и уровень санитарных знаний пушкинского времени (№ 96).
Однако все это — включая, как ни странно, даже холеру, не говоря уж о хозяйственных заботах — не мешало Пушкину работать с невиданной, как говорим мы теперь, интенсивностью. «Работу охраняют тишина и осень», — сказал кто-то из старых пушкинистов.
Не только русская, но, вероятно, и мировая литература не знали ничего подобного болдинской осени Пушкина, если измерять не по количеству, конечно, а по глубине и значимости написанного на единицу творческого времени…
В нашей огромной и бесконечно разветвляющейся пушкиниане есть оригинальный сборник произведений Пушкина. Он так и называется «Болдинская осень»[57]. Оригинальность сборника состоит в том, что написанное Пушкиным располагается в нем не по обычному жанровому (сначала стихотворения, потом поэмы, сказки, проза, драмы, статьи и т. п.), а по строго хронологическому принципу — день за днем по ходу пера Пушкина. Давно уже мечтают пушкинисты о подобном полном собрании произведений его, но нелегкая эта задача пока только ставится, а в пределах болдинской осени она решена. Конечно, далеко не все тут ясно — некоторые сочинения не имеют даты, кое-где, как это бывало у Пушкина, дата намеренно не истинная, а ложная — чем-то поэту важная; не всегда ясно, какую редакцию того или иного произведения считать именно болдинской, кроме того, большие вещи писались дольше, а Пушкин отметил лишь срок окончания. Но в общем картина получается потрясающая.
Судите сами.
Сентябрь
7-го — «Бесы»; 8-го — «Элегия»; 9-го — «Гробовщик», письма к невесте, ее дедушке, к Плетневу; 10–13-го — «Сказка о попе и о работнике его Балде», «Сказка о медведихе», «Станционный смотритель»; 14-го — «От издателя» (к «Повестям Белкина»); 15–18-го — «Путешествие Онегина» (задуманное как 8-я глава романа); 19–20-го — «Барышня-крестьянка»; 21–25-го — восьмая глава «Евгения Онегина» (тогда считавшаяся девятой)[58]; 26-го — «Труд», «Ответ анониму»; 27–30-го — письма Плетневу, невесте.
Октябрь
1-го — «Царскосельская статуя», эпиграмма «К переводу Илиады», «Румяный критик мой…»; 2-го — «Глухой глухого…»; 3-го — «Дорожные жалобы»; 5–9-го — «Домик в Коломне», «Прощание», «Паж, или пятнадцатый год», «Я здесь, Инезилья», «Пред испанкой благородной…»; 10–11-го — «Рифма», «Отрок», письмо невесте; 12–14-го — «Выстрел»; 15–16-го — «Моя родословная», «Два чувства дивно близки нам», «Когда порой воспоминанье…»; 17-го — «Стамбул гяуры нынче славят», «Заклинание»; 18–19 — в эти дни была сожжена 10-я глава «Онегина» (возможно, шла и работа над ней); 20-го — «Метель»; 21–23-го — «Скупой рыцарь»; 24–25-го — набросок о критике, статья «Об Альфреде Мюссе», «Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы», «В начале жизни школу помню я…»; 26-го — «Моцарт и Сальери», «Отрывок» («Несмотря на великие преимущества…»); 27–29-го — письмо Плетневу, «Опыт отражения некоторых нелитературных обвинений», «Опровержения на критики и замечания на собственные сочинения», «Заметка о поэме „Граф Нулин“», письмо невесте, стихи к Дельвигу («Мы рождены, мой брат названый…»); 30–31-го — «Герой».
Ноябрь
1-го — письмо Погодину, наброски статьи «О втором томе „Истории русского народа“ Полевого», «История села Горюхина» (имеется в виду, конечно, дата окончания); 2–4-го — «Каменный гость», письма — невесте, Дельвигу; 5-го — письмо Вяземскому, «Возражения критикам „Полтавы“», статья «Баратынский», письмо Осиповой; 6–8-го — «Пир во время чумы»; 18-го — письмо невесте; 19–26-го — письмо Погодину, статья «О народной драме и о „Марфе Посаднице“ М. П. Погодина»; письмо невесте, А. Н. Верстовскому; 27-го — «Для берегов отчизны дальной», «Из Barry Cornwall» («Пью за здравие Мери»); 28-го — «Предисловие к „Евгению Онегину“», стихотворение «Цыганы»…
И все это в 1830 г. в Болдине! И все это в одну календарную осень!
При всем необычайном разнообразии тем, сюжетов, проблем и мотивов Болдинской осени в них проглядывает один, очень для нас важный: подведение итогов, память о прожитой жизни. Если бы биография поэтов, как роман, делилась на части, либо, как драма — на акты, то можно было бы сказать, что Пушкин вступает в новую часть биографического романа или в новый акт жизненной драмы.
Не случайно многое автобиографическое, что написано в Болдине, включено нами в предыдущие главы двухтомника: в этих произведениях — воспоминания о прошлом, (которые, как мы с самого начала условились с читателем, включаются не в тот период, когда вспоминает поэт, а в тот, о котором вспоминает). Это относится к «Заклинанию», к «Для берегов отчизны дальной», «Цыганам», «Путешествию Онегина», «Домику в Коломне», «Дорожным жалобам» и многому другому.
Но и в других, казалось бы вовсе не автобиографических, трудах болдинской осени — жизнь самого Пушкина в разные ее периоды. Немало плодотворных усилий потратила, например, пушкинист Анна Андреевна Ахматова, чтобы сделать явными тайные личные мотивы «Каменного гостя». Вот, скажем: «О короле Пушкин устами Дон Гуана говорит:
Пошлет назад.
Уж верно головы мне не отрубят.
Ведь я не государственный преступник.
Читай — политический преступник, которому за самовольное возвращение из ссылки полагается смертная казнь. Нечто подобное говорили друзья самому Пушкину, когда он хотел вернуться в Петербург из Михайловского. А пушкинский Лепорелло по этому поводу восклицает, обращаясь к своему барину: „Сидели б вы себе спокойно там“»[59]. Можно спорить о правомерности этих параллелей (и спорят!), но задуматься тут есть над чем.
Точно так же биографически подчас трактуется «Скупой рыцарь»; известно, как тяжело было Пушкину выбить хоть какие-то деньги у Сергея Львовича; если Пушкину-старшему до барона-скопидома все же далековато, то сам Александр Сергеевич в юности был, отчасти, в положении Альбера. Когда барон говорит о сыне: «Он молодость свою проводит в буйстве, в пороках низких», то это при некотором воображении можно сопоставить с обвинениями Сергея Львовича. «Пир во время чумы» естественно связать с холерным «болдинским изнурением». Несомненна реальная основа «Выстрела» (ведь это Пушкин во время одной из дуэлей выбирал черешни из фуражки и сплевывал косточки); «Станционного смотрителя» разве не подглядел автор на больших дорогах? Контекст стихотворений, посвященных Ризнич и Воронцовой, читатель хорошо знает, «Цыганы» — воспоминание о Молдавии и т. д. и т. п. Конечно, чтобы понять более глубокую связь с жизнью поэта, приходится обращаться к специальным работам, но и, снимая, так сказать, самый поверхностный слой, видишь, что о собственном пути, прошлом и будущем, размышлял Пушкин в Болдине.
Он готовился к крутому перелому в жизни своей так, как готовятся порой к смерти: старался дописать все, завершить давние наброски, кончить главное — «Евгения Онегина» (недаром с последней точкой в рукописи соседствует задумчивый «Труд»). Резкий контраст между светской духотой обеих столиц, бесконечными хлопотами, поднадзорным состоянием, предсвадебными недоразумениями и деревенской природой и тишиной Болдина вызвал творческий подъем невиданной силы…
5 декабря, прорвавшись, наконец, через противохолерные карантины, Пушкин возвратился в Москву.
Генерал,
Явившись к вашему превосходительству и не имев счастья застать вас, я приемлю смелость изложить вам письменно просьбу, с которой вы разрешили к вам обратиться.
Покамест я еще не женат и не зачислен на службу, я бы хотел совершить путешествие во Францию или Италию. В случае же, если оно не будет мне разрешено, я бы просил соизволения посетить Китай с отправляющимся туда посольством.
Осмелюсь ли еще утруждать вас? В мое отсутствие г-н Жуковский хотел напечатать мою трагедию, но не получил на то формального разрешения. Ввиду отсутствия у меня состояния, мне было бы затруднительно лишиться полутора десятков тысяч рублей, которые может мне доставить моя трагедия, и было бы прискорбно отказаться от напечатания сочинения, которое я долго обдумывал и которым наиболее удовлетворен.
Всецело полагаясь на вашу благосклонность, остаюсь, генерал, вашего превосходительства нижайший и всепокорнейший слуга. (фр.)
Пушкин — А. X. Бенкендорфу.
7 января 1830. Петербург.
Милостивый государь.
В ответ на Ваше письмо ко мне от 7-го числа сего месяца спешу уведомить Вас, что его императорское величество не соизволил удовлетворить вашу просьбу о разрешении поехать в чужие края, полагая, что это слишком расстроит ваши денежные дела, а кроме того отвлечет Вас от Ваших занятий. Желание ваше сопровождать наше посольство в Китай также не может быть осуществлено, потому что все входящие в него лица уже назначены и не могут быть заменены другими без уведомления о том Пекинского двора. Что же касается разрешения на издание вашей новой трагедии, я не премину сообщить Вам на днях окончательный ответ.