Пушкин! Завтра ты женат,
Холостая жизнь прощай-ка,
Об-земь холостая шайка…
Дальше понять трудно: видно, было нечто озорное, намеренно зачеркнутое. После того как гости разошлись, к вечеру, Пушкин уехал к невесте.
В руках Бартенева было какое-то французское письмо, написанное Пушкиным перед самой свадьбой. По утверждению пушкиниста, письмо «поразительное по удивительному самосознанию или провидению судьбы своей. Там Пушкин прямо говорит, что ему, вероятно придется погибнуть на поединке». Бартенев никогда ничего не выдумывал: быть может, какое-то не дошедшее до нас письмо существовало…
Наутро, в день свадьбы Наталья Ивановна прислала сказать, что все опять придется отложить — нет денег на карету. Кстати, на жениховский фрак Пушкин разоряться не стал — венчался во фраке Нащокина. Жених послал денег — свадьба состоялась. Сперва венчать собирались в домовой церкви князя С. М. Голицына, но митрополит Московский Филарет запретил: не положено. Венчали в приходе, где жила невеста, у Большого Вознесения. Если верить легендам и некоторым позднейшим записям Бартенева, во время венчания Пушкин, нечаянно зацепив за аналой, уронил крест; когда кольцами менялись, одно упало на пол; погасла свечка; первым устал держать венец шафер жениха. Пушкин будто бы шепнул кому-то: «tous les mauvais augures[90]…»
В церковь старались не пускать посторонних, была даже прислана на сей случай полиция. Видно, все же событие для Москвы было приметное. Более всего были огорчены поклонники Натали Гончаровой. 25 сентября 1832 г. Александр Сергеевич писал Наталье Николаевне: «Вчера рассказали мне анекдот, который тебе сообщаю: В 1831 году, февраля 18, была свадьба на Никитской, в приходе Вознесения. Во время церемонии двое молодых людей разговаривали между собою. Один из них нежно утешал другого, несчастного любовника венчаемой девицы. А несчастный любовник, с воздыханием и слезами, надеялся со временем забыть безумную страсть etc. etc. etc. Княжны Вяземские слышали весь разговор и думают, что несчастный любовник был Давыдов[91]. А я так думаю, Петушков или Буянов[92] или паче Сорохтин[93]. Ты как? не правда ли, интересный анекдот?».
На другой день после венчания Пушкиных А. Я. Булгаков сообщал брату: «И так свершилась эта свадьба, которая так долго тянулась. Ну да как будет хороший муж. То-то всех удивит, никто этого не ожидает и все сожалеют о ней. Я сказал Корсакову быть ей milady Byron (леди Байрон). Он пересказал Пушкину, который смеялся только». И всех удивил…
Квартиру на Арбате Пушкин снял еще 23 января. Как считают современные исследователи[94], в начале февраля он уже туда перебрался, наняв слуг: экономку Марию Ивановну, дворецкого Александра Григорьева, камердинера Никифора Федорова и других. Молодожены занимали второй этаж: зал, гостиную, кабинет, спальню, будуар. Как ни скудны бытовые сведения о жизни поэта в доме на Арбате, а все же сохранились воспоминания сына Вяземских Павла (ему, правда, было тогда только десять лет). Он рассказывал, как «по совершении брака в церкви отправился с Павлом Воиновичем Нащокиным для встречи новобрачных с образом». Гостиную Пушкиных Павел Вяземский называет «щегольской и уютной», вспоминает, что была она оклеена «диковинными для меня обоями под лиловый бархат с рельефными набивными цветочками».
В первом семейном обиталище Пушкин обрел мир и покой, пусть опять недолгий, но непривычный ему по своей полноте и прочности. Письмо Плетневу (№ 21) — редкостное во всей переписке Пушкина. В нем — счастье! «Странная вещь! Непонятная вещь!», как любил он тогда повторять. Быть может, на какой-то миг возникла иллюзия отъединения от бурь века, где рушились престолы, вымирали губернии, где ждали его неотвязные материальные хлопоты и непонимание читателей… Пушкин был женат, влюблен, любим и безмерно счастлив. Недавние колебания показались бы теперь смешными. Сам он никогда к ним не возвращался и никак не мог предвидеть, что в них с пристрастием станут разбираться поколения его биографов.
После свадьбы наступили обычные московские развлечения: балы, театр, масленичные катанья на санях, прогулки по Тверскому бульвару и визиты, визиты. Беспрестанно находились охотники поглядеть на первую красавицу Москвы и первого поэта России, но Пушкина все это не сильно занимало. Москва утомляла и разочаровывала обывательскими замашками. В позднейшей статье описаны эти свойства старой столицы (№ 10). 27 февраля был бальный вечер у самих Пушкиных; Наталья Николаевна очаровала гостей, глава семейства пребывал в прекрасном расположении духа (№ 22).
Слухи и толки, меж тем, не умолкали. Лицейский директор Е. А. Энгельгардт сообщал Ф. Ф. Матюшкину: «Знаешь ли, что Пушкин женился? Жена его москвичка, как говорят, очень любезная, образованная и с деньгами. Жаль ее: она верно будет несчастлива. В нем только и было хорошего, что его стихотворческий дар, да и тот, кажется, исчезает…». По существу в том же духе 3 марта 1831 г. давний приятель Пушкина Я. И. Сабуров разглагольствовал в письме из Москвы: «Здесь не опомнятся от женитьбы Пушкина; склонится ли он под супружеское ярмо, которое — не что иное как pool pure[95] и часто не слишком верная. Как справится он с тем, чтобы нарушить привычный ритм своей жизни? Впрочем мы ничего не теряем. Во всяком случае, на худой конец, больше будет прекрасных строф; итог писателя — это его книга, а как он к ней приходит — его дело. Пусть брак, семья станут лишним томом в его библиотеке материалов — я согласен: она будет лишь богаче и плодотворнее». Весьма распространенный и по сей день живучий взгляд на Пушкина! Вот уж поистине холодная толпа взирает на поэта «как на заезжего фигляра»! (гл. XI, № 88). Горе его — ей в радость, ибо обещает художественные красоты стихов. Но для того ли только мы теперь обращаемся к жизни Пушкина, чтобы найти в ней истоки его поэзии? Думается, нет. Как земной идеал, он нам близок своей личной, человеческой сущностью, пусть и не отделимой от его созданий. Благодаря своему гениальному творчеству он любил и страдал на глазах современников, он любит и страдает на глазах десятков миллионов потомков. И если поверить таким, как Энгельгардт и Сабуров, то получится: все это для историко-литературных целей. Нет, великий Пушкин был в то же время обыкновенным человеком (пусть примером огромной нравственной высоты) — со своими достоинствами и недостатками. Мы любим его, сострадаем ему и готовы простить его в чем-то, когда нужно. Он родной нам всем. И потому мы «вмешиваемся» в его личную жизнь по праву нашей любви. Но если воспринимать Пушкина только как гениального поэта, а жизнь его — всего-навсего как приложение к творчеству, то все наши биографические книги о нем — есть непростительная бестактность. Между прочим этот вопрос — об отношении к Пушкину как к писателю и человеку — возникал еще при жизни его. Об этом, как видели, говорили Сабуров и Энгельгардт и совсем по-другому, например писатель-декабрист Федор Глинка: «Многие любят Ваш талант, я любил и люблю в Вас — всего Вас»…
Бесконечные придирки и наветы тещи вконец извели Пушкина. Он и перед свадьбой думал через некоторое время перебраться в Петербург — подальше от кумушек московских, а к концу марта и вовсе заторопился. «Москва — город ничтожества, — с досадой писал он Е. М. Хитрово. — На ее заставе написано: оставьте всякое разумение, о вы, входящие сюда». И Плетневу: «В Москве остаться я никак не намерен, причины тому тебе известны — и каждый день новые прибывают» (№ 25). К тому времени деньги, полученные в залог кистеневских душ, уже кончались — пришлось заложить бриллианты и изумруды Натальи Николаевны. Еще несколько недель, понадобившихся для улаживания всяких дел с родными жены, последние объяснения с тещей (№ 32), и 15 мая Пушкины отправляются в Петербург.
18 мая поэт с женою приехали в северную столицу и, почти не делая визитов (№ 33), перебрались в Царское Село на дачу, нанятую для них Плетневым. 25 мая наблюдательная Долли Фикельмон передавала свои впечатления Вяземскому: «Пушкин к нам приехал к нашей большой радости. Я нахожу, что он в этот раз еще любезнее. Мне кажется, что я в уме его отмечаю серьезный оттенок, который ему и подходящ. Жена его прекрасное создание; но это меланхолическое и тихое выражение похоже на предчувствие несчастья. Физиономии мужа и жены не предсказывают ни спокойствия, ни тихой радости в будущем: у Пушкина видны все порывы страстей, у жены — вся меланхолия отречения от себя. Впрочем, я видела эту красивую женщину всего только один раз».
С начала лета 1817 г. Пушкин не жил в Царском Селе — теперь, в 1831 г., он туда вернулся. Тогда, в 1811–1817 гг., лицеист Пушкин жил в одном из «подсобных» помещений Екатерининского дворца. Теперь скромнее — поэт поселился в домике, принадлежащем вдове царского камердинера, на углу Колпинской и Кузминской улиц. Впрочем, дом был приятен и удобен. Построенный недавно, в 1825 г., он был украшен 14 ампирными колоннами и слегка закруглен по фасаду ввиду своего углового расположения. Больше других 9 комнат Пушкин любил свой кабинет в мезонине, накалявшийся от жары в то знойное лето. Мебель была на время одолжена у Вяземских. Каждое утро принимал он ледяную ванну, потом, после чая ложился в кабинете на диван, стоявший подле большого стола, и работал в своей излюбленной позе. Стопа чистой бумаги, тетради, чернильница с перьями были приготовлены на столе заранее. Исписанные листы Пушкин опускал на пол рядом с диваном. На столе, как вспоминала Россет-Смирнова, располагались также графин с холодной водой и банка с крыжовенным вареньем. Повсюду — на полках, на столе, на полу громоздились книги.