олучение на несколько дней.
Несомненное оживление в их жизнь внесли пушкинские торжества 1880 года в Москве. Брат и сестра вместе приехали на празднование из Козлова, где стоял тогда полк А. А. Пушкина. Речи И. С. Тургенева, Ф. М. Достоевского, А. Н. Островского, может быть, даже детям поэта впервые открыли значение их отца в русской и мировой литературе. В последний раз они собрались тогда вместе все четверо. Всюду их встречали как почетных гостей. После учреждения в Москве библиотеки-читальни Имени А. С. Пушкина Мария Александровна стала ее попечительницей: вела счета, разбирала деловые бумаги. Правнучка Пушкина Т. Н. Галина, заставшая ее в старости, рассказала В. М. Русакову: «Она была <…> величавая и очень моложавая седая дама, жизнерадостная, приветливая».
Если верить весьма правдоподобной легенде, в последние годы жизни «беззубая Пускина» каждый день приходила на Тверской бульвар к памятнику поэту и, никем не узнанная, часами сидела на скамье, глядя на него.
Еще до революции ей довелось познакомиться с А. В. Луначарским. В конце 1918 г. по его ходатайству М. А. Пушкиной-Гартунг, «учтя заслуги поэта Пушкина перед русской художественной литературой», была назначена персональная пенсия. Получить ее она не успела: 7 марта 1919 г. Мария Александровна умерла. На первую пенсию ее и схоронили.
Всерьез и надолго устраиваясь на жительство в Петербурге, Пушкин в начале 1832 г. выписал из Михайловского все свои книги. Библиотека его с тех пор быстро растет и требует немалых средств. Но на это он никогда не скупился, уподобляя себя, как вспоминал Плетнев, стекольщику, разоряющемуся на покупку необходимых ему инструментов — алмазов. Особенно возросли книжные потребности (и затраты) именно в 1830-х годах, когда занятия его так или иначе оказались связанными с историей, т. е. с огромным книжным репертуаром. Только одно фундаментальное издание Пушкин, по повелению самодержца, получил бесплатно. Любопытная переписка по этому поводу сохранилась (№ 7–10), а не слишком тонкий высочайший намек легко разгадает современный читатель-пушкинист. Милостиво разрешили ему для работы над историей петровской эпохи рассмотреть библиотеку Вольтера в Эрмитаже. После покупки этой сокровищницы мысли Екатериной II ни один русский писатель туда допущен не был. Любопытная подробность — многие книги и особенно рукописи библиотеки Вольтера стекались к французскому мыслителю из русских коллекций. Возвратившись в Россию, они, запертые под царским замком, оказались недоступными исследователям и вот теперь впервые открывались Пушкину. Хуже было с петровскими архивами, необходимыми для работы: к ним допускали с большой осторожностью (№ 1, 2).
Всеми силами добывал автор истории Петра Великого «инструменты» для своего труда. Немало денег оставил он в магазине Беллизара, который выписывал книги из Парижа; впрочем, счета за книги поэт так и не сумел оплатить, и Беллизар взыскал «недоимки» через опеку над детьми и имуществом Пушкина. Но еще теснее — и постоянно — Пушкин был связан с книжной лавкой своего главного издателя А. Ф. Смирдина — первой в России по богатству и полноте. В начале 1832 г. Смирдин перевел свою книжную торговлю «из подвалов в чертоги» — на Невский проспект, в дом около Петровской церкви. Здесь в шкафах красного дерева, за стеклами собралась, может впервые в нашей истории, вся русская литература — ушедшая и живая. П. А. Вяземский писал о лавке Смирдина: «В ней не темно, не холодно, не сыро и не грязно, говорю не в литературном отношении. Везде — красное дерево, бронза, все так нарядно, так блестит, что русским книгам должно быть совестно тут». 19 февраля состоялось знаменитое «новоселье» — праздничный обед чуть ли не на 100 персон в зале для чтения у Смирдина (см. рисунок А. П. Брюллова на вкладке). Замысел Смирдина состоял в том, чтобы на свое новоселье созвать всех известных русских литераторов, независимо от толка их писаний и от отношений их между собою. Во главе стола, как видно на рисунке, был посажен патриарх отечественной словесности И. А. Крылов; были здесь Пушкин, Жуковский, Гоголь, Вяземский, бездарный стихотворец граф Хвостов и даже Греч с Булгариным. По нескольким сохранившимся рассказам, Пушкин был особенно в ударе, болтал без умолку, острил удачно, хохотал до упаду. В это можно поверить — не станет же Пушкин портить новоселье Смирдину раз уж пришел, да и друзья его сидели рядом. Но безмерно далека была от идиллии русская литературная жизнь. Только-только (не без помощи булгаринской братии) умерла «Литературная газета», ничем не кончились пушкинские проекты новой политической газеты, которые, осуществись они, нанесли бы чувствительный удар «Северной пчеле». Греч с Булгариным маневрируют, не желая упускать из вида «Пушкина и его партию». Они, на словах по крайней мере, непрочь даже объединиться с Пушкиным в одном печатном органе; они даже нарочно распускают слух о своем примирении с Пушкиным. Но Пушкин обходит капкан… Литераторы пируют у Смирдина, но, едва разойдясь, окажутся по разные стороны политических и эстетических барьеров, а III Отделение всегда непрочь натравить одних на других при помощи булгариных. Рассмотрев виньетку по рисунку Брюллова на первом томе вышедшего альманаха «Новоселье», которым Смирдин, помимо обеда, захотел ознаменовать свой переезд, Вяземский писал А. И. Тургеневу: «Вековые дубы — творение рук божьих и садовника божьего — времени; его не перегонишь, какие теплицы ни затевай, а наше человеческое дело — строить лачужки. „Новоселье“, где рядом с Жуковским — Хвостов; где я профилем, а Булгарин во всю харю; где мед с дегтем, но и деготь с медом…» Все же в I томе «Новоселья» Пушкин напечатал «Домик в Коломне», а во II был помещен «Анджело».
В сентябре 1832 г. Пушкин опять едет в Москву — на этот раз по делам журналистским и денежным. Он рассчитывает договориться с москвичами о сотрудничестве в предполагаемом периодическом издании, но не находит надежной поддержки. В письмах к жене, как всегда, открываются его истинное настроение и главные заботы: «голова шла кругом при мысли о газете». Вяземский от души надеялся тогда, что газетчик Пушкин «зажмет рот „Пчеле“ и прочистит стекла „Телескопу“». 10 октября он выезжает в Петербург. Слухи о новом пушкинском периодическом издании между тем распространялись. Газета «Молва» писала 19 августа: «Итак, монополия г.г. Греча и Булгарина, ко благу русской словесности, пала!.. Сердечно радуемся и желаем всякого успеха новому достойнейшему конкуренту». Казалось бы, разрешение было получено, но… предварительное, а окончательного так и не последовало. «Северная пчела» для правительства безопасна и нередко полезна, а с Пушкиным придется все время быть настороже. Это понимал Бенкендорф. Разузнав все хорошенько через московских приятелей, Греч 19 октября радостно успокаивает Булгарина: «Все обстоит благополучно; Пушкин приехал из Москвы, видно, с пустыми руками, еще Пчелка не згинела». 2 ноября эта новость подтверждается: Греч сообщает, что «Пушкин образумился» и не будет издавать ни газеты, ни журнала. 24 ноября Вяземский извещал А. И. Тургенева о Пушкине: «Журнал его решительно не состоится, по крайней мере на будущий год. Жаль. Литературная канальская шайка Грече-Булгаринская останется в прежней силе». 11 декабря Вяземский писал Жуковскому: «Пушкин собирался было издавать газету, все шло горячо, и было позволение на то, но журнал нам, как клад, не дается. Он поостыл, позволение как-то попризапуталось или поограничилось, и мы опять без журнала». На всякий случай, заведомо зная, что Пушкин повернется к ним спиной, Греч и Булгарин предлагают ему отступного — солидный ежемесячный гонорар за… участие в «Северной пчеле» и «Сыне отечества». Тиски нужды и цензуры сближаются все теснее…
1832-м годом помечено совсем немного новых произведений Пушкина. Главная работа — «Дубровский». Нащокин в Москве рассказал ему о процессе бедного дворянина Островского с состоятельным соседом. Пушкин добыл подлинное судебное дело о селе Новопанском. Это рассказ все о том же российском Горюхине, но это и рассказ о бунте. Тема бунта, восстания, не смирившегося духа, тема свободы личности стала ведущей для Пушкина 1830-х годов. Об этом и «История Пугачева», и «Капитанская дочка», и в немалой степени «Пиковая дама», и вершина гения — «Медный всадник». Это не только тема творчества, но и лейтмотив жизни его в оставшиеся годы. Источник темы — не только в отчаянных и грозных холерных волнениях 1830–1831 гг. и кровавых вспышках крестьянского гнева в 1831 г., а и в собственной судьбе поэта, «прикованного к тачке» в «свинском» Петербурге. Не склоняясь гордой головой, он бунтовал, он отчаянно боролся за человеческое, писательское достоинство, за материальную и духовную независимость и, столкнувшись с черной машиной самовластья, светской злобой, непониманием, равнодушием, завистью, погиб в борьбе.
Как всё, или почти всё, что писал Пушкин, «Дубровский» в первой редакции создавался быстро: 21 октября начата 1-я глава, к концу года написано уже 15 глав, а в январе роман доведен до 19-й главы. На 19-й главе рукопись оборвалась. В третьей части романа, по одному из замыслов, Дубровский приезжает в Москву и, выданный предателем, оказывается в руках полиции. Пушкин, однако, роман не закончил и при жизни не печатал. К 1832 г. относятся первые строфы поэмы, которую Жуковский после смерти Пушкина назвал «Езерский» (№ 38) и которую автор никак не озаглавил, опубликовав, правда, первые строфы ее под названием «Родословная моего героя». Некоторые пушкинисты считают, что в «Езерском», кроме всех прочих мотивов, в том числе — автобиографических (происхождение героя), проявилась и, так сказать, тоска по «Онегину». Закончив великий роман — плод многолетних счастливых трудов, Пушкин думал чем-то заменить его в сердце своем и начал «Езерского». Однако замысел этот был отодвинут и в какой-то степени поглощен «Медным всадником». В современных собраниях сочинений поэта 1832-м годом помечены лишь десять стихотворений: «И дале мы пошли — и страх обнял меня», «Мальчику», «В тревоге пестрой и бесплодной», «В альбом княжне А. Д. Абамелек», «Гнедичу» («С Гомером долго ты беседовал один»), «Красавица», «К***» (№ 30), «В альбом» («Гонимый рока самовластьем»), «В альбом» («Долго сих листов заветных»), «Желал я душу освежить». Он сам объяснил одну из причин относительного творческого затишья Нащокину: «Нет у меня досуга, вольной холостой жизни, необходимой для писателя. Кружусь в свете, жена моя в большой моде — все это требует денет, деньги достаются мне через труды, а труды требуют уединения».