Пушкин — Н. Н. Пушкиной.
Около (не позднее) 30 сентября 1832.
Из Москвы в Петербург.
Когда он вошел с Уваровым, для меня точно солнце озарило всю аудиторию: я в то время был в чаду обаяния от его поэзии; я питался ею, как молоком матери; стих его приводил меня в дрожь восторга. На меня, как благотворный дождь, падали строфы его созданий («Евгения Онегина», «Полтавы» и др.) — Его гению я и все тогдашние юноши, увлекавшиеся поэзиею, обязаны непосредственным влиянием на наше эстетическое образование.
Перед тем однажды я видел его в церкви, у обедни — и не спускал с него глаз. Черты его лица врезались у меня в памяти. И вдруг этот гений, эта слава и гордость России — передо мной в пяти шагах! Я не верил глазам. Читал лекцию Давыдов, профессор истории русской литературы.
«Вот вам теория искусства, — сказал Уваров, обращаясь к нам, студентам, и указывая на Давыдова, — а вот и самое искусство», — прибавил он, указывая на Пушкина. Он эффектно отчеканил эту фразу, очевидно, заранее, приготовленную. Мы все жадно впились глазами в Пушкина. Давыдов оканчивал лекцию. Речь шла о «Слове о полку Игоревом». Тут же ожидал своей очереди читать лекцию, после Давыдова, и Каченовский. Нечаянно между ними завязался, по поводу «Слова о полку Игоревом», разговор, который мало-помалу перешел в горячий спор. «Подойдите ближе, господа, — это для вас интересно», — пригласил нас Уваров, и мы тесной толпой как стеной, окружили Пушкина, Уварова и обоих профессоров. Не умею выразить, как велико было наше наслаждение — видеть и слышать нашего кумира.
Я не припомню подробностей их состязания, — помню только, что Пушкин горячо отстаивал подлинность древнерусского эпоса, а Каченовский вонзал в него свой беспощадный аналитический нож. Его щеки ярко горели алым румянцем и глаза бросали молнии сквозь очки. Может быть, к этому раздражению много огня прибавлял и известный литературный антагонизм между ним и Пушкиным. Пушкин говорил с увлечением, но, к сожалению, тихо, сдержанным тоном, так что за толпой трудно было расслушать. Впрочем, меня занимал не Игорь, а сам Пушкин.
С первого взгляда наружность его казалась невзрачною. Среднего роста, худощавый, с мелкими чертами смуглого лица. Только когда вглядишься пристально в глаза, увидишь задумчивую глубину и какое-то благородство в этих глазах, которых потом не забудешь. В позе, в жестах, сопровождавших его речь, была сдержанность светского, благовоспитанного человека. Лучше всего, по-моему, напоминает его гравюра Уткина с портрета Кипренского. Во всех других копиях у него глаза сделаны слишком открытыми, почти выпуклыми, нос выдающимся — это неверно. У него было небольшое лицо и прекрасная, пропорциональная лицу, голова, с негустыми, кудрявыми волосами.
По пунктам отвечаю на твои обвинения. 1) Русский человек в дороге не переодевается и, доехав до места свинья свиньею, идет в баню, которая наша вторая мать. Ты разве не крещеная, что всего этого не знаешь? 2) В Москве письма принимаются до 12 часов — а я въехал в Тверскую заставу ровно в 11, следственно, и отложил писать к тебе до другого дня. Видишь ли, что я прав, а что ты кругом виновата? виновата 1) потому, что всякий вздор забираешь себе в голову, 2) потому, что пакет Бенкендорфа (вероятно, важный) отсылаешь, с досады на меня, бог ведает куда, 3) кокетничаешь со всем дипломатическим корпусом, да еще жалуешься на свое положение, будто бы подобное нащокинскому! Женка, женка!.. но оставим это. Ты, мне кажется, воюешь без меня дома, сменяешь людей, ломаешь кареты, сверяешь счеты, доишь кормилицу. Ай-да хват баба! что хорошо, то хорошо. Здесь я не так-то деятелен. Насилу успел написать две доверенности, а денег не дождусь. Оставлю неоконченное дело на попечение Нащокину. <…> Мне без тебя так скучно, так скучно, что не знаю, куда головы преклонить. <…>
Пушкин — Н. Н. Пушкиной.
Около (не позднее) 3 октября 1832.
Из Москвы в Петербург.
Нет, нет, не должен я, не смею, не могу
Волнениям любви безумно предаваться;
Спокойствие мое я строго берегу
И сердцу не даю пылать и забываться;
Нет, полно мне любить; но почему ж порой
Не погружуся я в минутное мечтанье,
Когда нечаянно пройдет передо мной
Младое, чистое, небесное созданье,
Пройдет и скроется?.. Ужель не можно мне,
Любуясь девою в печальном сладострастье,
Глазами следовать за ней и в тишине
Благословлять ее на радость и на счастье,
И сердцем ей желать все блага жизни сей,
Веселый мир души, беспечные досуги,
Всё — даже счастие того, кто избран ей,
Кто милой деве даст название супруги.
Доверенность М. И. Калашникову
(30 сентября 1832 г.)
Михайла Иванов!
Желаю я занять Императорского Воспитательного Дома в Московском Опекунском Совете надбавочные деньги по 50 руб. на душу, под залог недвижимого моего имения Нижегородской Губернии, почему и доверяю тебе исходатайствовать откуда следует по узаконенной форме описание имению моему, а потому и поручаю тебе от имени моего за твоим вместо меня рукоприкладством куда следовать будет по сему предмету подавать прошения и объявления, и где следует росписываться и по исходатайствовании оное получи и ко мне доставь, а равно и испроси от местной Гражданской Палаты того имения, чтобы оная уведомила Совет, что на моем имении после дачи свидетельства никаких взысканий как по казенным, так и по частным искам не имеется, или какие есть, то показала бы, для удержания оных при займе, в чем я тебе верю, и что ты учинишь впредь спорить и прекословить не буду Александр Сергеев сын Пушкин титулярный советник.
« » сентября 1832 года.
Сия доверенность принадлежит Управляющему моему, крепостному Статской советницы Надежды Осиповны Пушкиной человеку Калашникову.
Описание имению чиновника 5-го класса и кавалера Сергея Львовича Пушкина просящего надбавочной ссуды на заложенные императорского воспитательного дома в С. Петербургском опекунском совете по двум займам в прошлых 1827 и 1828 годах двести душ по 50 руб. на душу. Августа дня 1831-го года.
Нижегородской губернии Сергачского уезда в сельце Кистеневе Тимашеве тож мужеска пола четыреста семьдесят шесть душ — 476 душ.
Земли в единственном владении по плану выданному 1805 году значится при сельце Кистеневе пахотной — 978 десятин 2212 сажен
Сеннаго покосу — 116 де 1600
Мелкого кустарнику между коим сенной покос — 56 де 664 са
По болоту мелкого лесу между коим сенной покос — 19 де 400 са
Лесу строевого и дровяного дубового липового и осинового — 74 де 277 саж
Под поселением гуменниками и огородами — 48 де 1200
Во владении ж оного сельца по 2-му плану выданному того же 1805 г. значится пустошь Захарьина Кривенки тож
Пашенной земли — 56 де 843 са
Сенного покосу — 6 де 2000 са
Мелкого лесу между им сенной покос — 28 де 400 са
По болоту мелкого кустарнику между им сенной покос — 14 де 2280 са
Под дорогами полуречками и оврагами — 4 де 1769 са
—
А всей удобной и неудобной земли 1461 де 95 са
Тягол на оброке двести двадцать — 220 =
Платят ежегодного десять тысяч рублей — 10 000 ру.
Промышленность крестьян состоит в хлебопашестве, изделии рогож и торпищей чем производят немаловажный торг.
Сбыт произведений в губернском городе Нижнем и уездном городе Арзамасе и по базарам в окрестных селениях находящихся.
В дачах протекает речка Чека при которой и сельцо находится.
Озер и рыбных ловлей нет.
Господское строение
Деревянных два флигеля для вотчинного правления.
М. И. Калашникова — Пушкину.
Январь 1833. Из Болдино в Петербург.
Секретно
<…> Александр Сергеев Пушкин из С-Петербурга прибыл ныне сюда в Москву и остановился Тверской части в доме Обера в гостинице Англия, за коим и учрежден надзор.
Полицмейстер 1-го отделения — обер-полицмейстеру. 10 октября 1832.
Секретно
<…> Александр Пушкин 16 числа сего месяца выехал в С-Петербург, за коим во время жительства его в Тверской части ничего предосудительного не замечено.
Полицмейстер 1-го отделения — обер-полицмейстеру, 18 октября 1832.
Гонимый рока самовластьем
От пышной далеко Москвы,
Я буду вспоминать с участьем
То место, где цветете вы.
Столичный шум меня тревожит;
Всегда в нем грустно я живу,
И ваша память только может
Одна напомнить мне Москву.
Контракт на наем квартиры в доме
П. А. Жадимеровского
<копия><1 декабря 1832 г.>
Санкт-Петербург. Тысяча восемьсот тридцать второго года, Декабря первого дня. Я, нижеподписавшийся, титулярный советник Александр Сергеевич Пушкин, заключил сей контракт с Фридрихсгамским первостатейным купцом Петром Алексеевичем Жадимеровским в том, что нанял я, Пушкин, у него, Жадимеровского, в собственном его каменном доме, состоящем 1-й адмир. части 2-го кварт. под № 132-м, Отделение в 3-м этаже, на проспекте Гороховой улицы, состоящее из двенадцати комнат и принадлежащей кухни, и при оном службы: 1-н сарай для экипажей, конюшня на 4 стойла, 1-н небольшой сарай для дров. 1-н ледник и чердак для вешанья белья, — от вышеписанного числа впредь на один год, т. е. по 1-е декабря 1833 года, за которой наем обязан я, Пушкин, платить ему, Жадимеровскому, по три тысячи триста рублей банковыми ассигнациями в год, платеж оных денег производить за каждые четыре м-ца по равной причитающейся сумме вперед без всякого отлагательства, а ежели я, Пушкин, в платеже наемных денег буду неисправен и по срокам не заплачу, то волен он, Жадимеровский, оные покои отдать другому, хотя бы то и с уменьшением против моей наемной цены, а я Пушкин обязан как за содержание, так и за все убытки, от сего последовать могущие, ему, Жадимеровскому, заплатить и до показанного срока от платежа отказаться не могу — также оную квартиру не передавать другому без согласия Жадимеровского. — Покои оные ныне мной приняты во всякой целости и чистоте, в 3-х комнатах стены обклеены французскими обоями, в 5-ти комнатах полы штучные, в прочих сосновые, находящиеся в комнатах печи с медными дверцами, — двери с задвижками, замками и ключами, переплеты как летние так и зимние с целыми стеклами и оные все с медными задвижками, в кухне английская плита, очаг с котлом и пирожная печь с машинкою; в срочной день сего контракта сдать мне, Пушкину, ему, Жадимеровскому, все сие во всякой целости, исправности и чистоте; а если при выезде моем, что окажется изломано, потеряно или разбито, то обязан я з