В. К.) и вместо оплакиваний самого себя пусть первая песнь его будет: свобода». Сохранилось и письмо Николая Ивановича, о котором тут речь: «У нас есть теперь молодой поэт Пушкин, который точно стоит удивления по чистоте слога, воображению и вкусу, и все это в 18 лет от роду». В юном Пушкине Тургенев неожиданно для себя нашел не только поэта, но и глубоко мыслящего, острого собеседника. 13 октября 1818 г. Николай Иванович счел нужным рассказать брату: «Сравнивая недавно наш век с веком Екатерины, мы нашли, что тогда было более умных и истинно смелых людей, чем теперь. Беда, как мы в просвещении пойдем назад. По крайней мере идти недалеко… „Мы на первой станции образованности“, — сказал я недавно молодому Пушкину. — „Да, отвечал он, мы в Черной Грязи“»[42].
Как молния реагирующий на все новое, все волнующее его, Пушкин, наслушавшись уроков Тургенева, спешил чувствовать и действовать: он вовсе не хотел служить царской администрации, нарочито манкируя должностью в ведомстве иностранных дел. Это Николаю Ивановичу не нравилось: доктрина его была направлена прежде всего, а поначалу исключительно, на освобождение крестьян; взрывать администрацию изнутри, а тем более опускаться до мальчишеских выходок он не собирался. Много позже, когда Николай Иванович был уже далеко от родины, брат напомнил ему: «Случай между тобой и Ал. Пушкиным, которого ты все ругал и увещевал раз в своей комнате за его тогдашние эпиграммы и пр. против правительства, что он сначала вздумал вызвать тебя на дуэль, а после письмом просил у тебя прощения, и что ты не раз давал ему чувствовать, что нельзя брать ни за что жалованье у правительства и ругать того, кто дает его». Сам он уже немало пользы принес и на официальном посту — в качестве члена ученого бюро Министерства финансов. В 1817 г. он служил помощником статс-секретаря департамента экономики Государственного совета. Особенно чужда Николаю Тургеневу была всякая мысль о терроре; он надеялся добиться освобождения крестьян путем давления просвещенного дворянства на царя; в последующем допускал ограничение власти монарха, да республиканские институты, но цареубийство казалось ему чудовищным преступлением. Пушкину же (по-видимому, безосновательно) приписывали одну из самых злых тогдашних эпиграмм: «кишкой последнего попа последнего царя удавим», и это ужасало Тургенева. Пушкин горячился — вплоть до того, что, как с ним часто бывало тогда, вызвал Николая Ивановича на дуэль. Тот наставлял Пушкина на свой путь — и не без успеха.
Свидетельством тургеневского влияния пушкинисты справедливо считают прежде всего оду «Вольность», написанную скорее всего уже в конце 1817 г. (хотя спор о дате не завершен). Еще до образования основной декабристской организации Союз благоденствия (1818) Н. И. Тургенев и М. Ф. Орлов пытались создать в Петербурге тайное общество. Много лет спустя в книге «Россия и русские» Тургенев вспоминал: «Поглощенный заботами о крепостном праве, я мало занимался „политическими свободами“ и конституцией, хотя относился к ним далеко не безразлично. Я имел определенные взгляды по основным вопросам государственного строя — народное представительство, свободу прессы, равенство перед законом (читайте оду „Вольность“. — В. К.), законодательную, судебную власти, и я никогда не отказался бы приложить все свои силы, даже пожертвовать собой, чтобы добиться гарантии этих великих свобод, но только после уничтожения рабства…» Отражением программы Тургенева, какой он представлял ее себе в 1817 году, и явилась ода «Вольность». Но программа эта была художественно переосмыслена, преображена и отнюдь не буквально воспринята Пушкиным:
Увы! куда ни брошу взор —
Везде бичи, везде железы,
Законов табельный позор,
Неволи немощные слезы;
Везде неправедная Власть
В сгущенной мгле предрассуждений
Воссела — Рабства грозный Гений
И Славы роковая страсть.
Лишь там над царскою главой
Народов не легло страданье,
Где крепко с Вольностью святой
Законов мощных сочетанье;
Где всем простерт их твердый щит,
Где сжатый верными руками
Граждан над равными главами
Их меч без выбора скользит
И преступленье свысока
Сражает праведным размахом;
Где не подкупна их рука
Ни алчной скупостью, ни страхом.
Владыки! вам венец и трон
Дает Закон — а не природа;
Стоите выше вы народа,
Но вечный выше вас Закон.
«Вольность» увидела свет только в «Полярной звезде» А. И. Герцена в 1856 г. и… напугала Александра II. «Под влиянием Жуковского, — говорил он, — мы хорошо относились к Пушкину. Но с появлением оды на свободу мнение наше изменилось».
В 1818 г. Тургенев попытался хотя бы в собственном имении в Симбирской губернии воплотить часть своих мечтаний: «Ярем он барщины старинной оброком легким заменил» — в буквальном смысле. Правда, насчет раба, благословившего судьбу, это уже пушкинская ирония. В деревне он ввел целый ряд реформ: назначил трех старейшин из крестьян для разрешения споров; положил денежное жалованье ткачам, работающим в имении Тургеневых на ткацкой фабрике, а также дворовым людям; провинившихся крестьян приказал наказывать штрафом, а не розгами. Отчет о поездке — в письме Сергею Ивановичу: «Я нашел, что работа крестьян на господина посредством барщины есть почти то же самое, что работа негров на плантации с тою только разницею, что негры работают, вероятно, каждый день, а крестьяне наши только три дня в неделю, хотя, впрочем, есть и такие помещики, которые заставляют мужиков работать 4, 5 и даже 6 раз в неделю. Увидев барщину и в нашем Тургеневе, после многих опытов, и перемарав несколько листов бумаги, я решился барщину уничтожить и сделать с крестьянами условие, вследствие коего они обязываются платить нам 10 000 в год (прежде мы получали от 10 до 15 и 16 000). Сверх того они платят 1000 руб. на содержание дворовых людей, попа и лекаря, с которым я заключил контракт на два года». Лекарь, заметим, должен был лечить крестьян, и ему был выделен помощник для поголовной прививки против оспы. Тургенев не случайно позаботился о дворовых. Этот слой крепостных находился на особом положении. Николай Иванович писал об этом: «Кроме крестьян существует у нас класс людей, который еще яснее носит на себе печать рабства, а именно дворовые люди. Здесь мы узнаем в полной мере все печальные последствия крепостного состояния: ложь, обман, к которым всегда прибегает слабый против сильного, и, наконец, величайшая испорченность нравов».
Через несколько лет Николай Иванович снова посетил Тургеневку и рассказывал: «Мужиков нашел я в несколько лучшем положении, и именно в отношении к скоту и сие потому, что я распродал весь господский скот крестьянам, а частью роздал даром, да и продажа была дешевая <…> Я сделал некоторую помощь деньгами: роздал более 1000 рублей, но из сих денег мало досталось настоящим крестьянам, большую часть получили сироты и обремененные детьми вдовы. Ребятишки не только от меня не бегали — напротив, все за мною бегали <…> По тому, что я там видел и слышал, Симбирская губерния есть одна из замечательнейших по жестокости и по злоупотреблениям насчет крепостных людей». И в следующем письме: «Не знаю что будет! Часто крестьяне приходят в расстройство делающимися у них покражами лошадей <…> От сих несчастий ничто крестьян спасти не может. Оброк, который мы берем с крестьян, совсем не так мал, как думает матушка и другие. На пашне мы не получили бы на этот год никакого дохода, а оброк получили. Если и на следующий год будет неурожай, то надобно будет половину оброка сложить на один год. От сильных рекрутских наборов много горестей и бедствий в деревне. Нет почти ни одного семейства не имеющих родственников самых близких в солдатах».
В 1818 г. вышло из печати и теоретическое обоснование всех дел и мыслей Николая Ивановича — книга «Опыт теории налогов». На первой ее странице говорилось: «Сочинитель, принимая на себя все издержки печатания сей книги, предоставляет деньги, которые будут выручаться за продажу оной, в пользу содержащихся в тюрьме крестьян за недоимки в платеже налогов».
Если русский помещик испокон веков звал своих крепостных и дворню хамами, то братья Тургеневы поставили все с головы на ноги: в их представлении хамы те, кто ест выращенный крестьянами хлеб и попирает их же достоинство. В начале 1818 г. Николай писал Сергею: «Наш образ мыслей, основанный на любви к отечеству, на любви к справедливости и чистой совести, не может, конечно, нравиться хамам и хаменкам. Презрение, возможное их уничтожение может быть только нашим ответом. Все эти хамы, пресмыкаясь в подлости и потворстве., переменив тысячу раз свой образ мыслей, погрязнут наконец в пыли, прейдут заклейменные печатью отвержения от собратства людей честных, но истина останется истиною, патриотизм останется священным идеалом людей благородных». «Мне приятно было слышать, — записал Н. И. Тургенев в дневнике, — что мое слово хам употребляется некоторыми. Авторское самолюбие».
Своего однокашника по Геттингену, лицейского наставника Пушкина А. П. Куницына Николай Тургенев уговорил написать статью для журнала «Сын отечества» «О положении иностранных крестьян». Программу статьи они сочиняли вместе. Это острейшее и блестящее по форме выступление было последним легальным словом об отмене крепостного права. После статьи Куницына ничего не велено было печатать: поиграли, и будет. Тогда Тургенев подал царю записку «Нечто о крепостном состоянии в России», содержащую анализ всех форм угнетения и проект преобразований.
В начале 1819 г. Тургенев задумал журнал «Россиянин XIX века», в число будущих сотрудников которого включил А. П. Куницына, Пушкина, И. И. Пущина. Тургенев надеялся, что наряду с политическим, экономическим, юридическим осмыслением пагубности крепостного рабства в журнале будет и осмысление художественное. «Если бы слабый луч не таился еще в сердце моем, — писал он П. А. Вяземскому, — то я давно бы не смотрел на этот снег и на эту нравственную стужу, которую надо бы описать не Хераскову, а вам или Пушкину».