В начале июля старики Пушкины прибыли в Михайловское. «Погода прекрасна, — радуется Сергей Львович, — сады очень хорошо содержатся. Что я посадил — все пошло в рост <…> Только одни почты приводят меня в отчаяние». 15 июля почта все-таки донесла деду весть о появлении внука: «мы только что получили известие от Александра о рождении сына, тоже Александра. Натали и ребенок здоровы. Рекомендую тебе твоего племянника и Леону тоже». Длинная вереница последующих летних писем посвящена повседневному быту и встречам с соседями, которых кругом немало и все любят ездить в гости. Словом, тихая сельская жизнь, как у Лариных, только без дочерей. Сергей Львович упорно называет собак именами пушкинских героев — на смену Руслану 1-му приходит Руслан 2-й; появляется и новый персонаж из этой серии: «говорил я тебе, что у меня есть маленькая сучка Руслановой породы, которую я зову Зарема. Она хорошенькая, но очень живая, вскакивает ко мне на стол, лижет меня, кусает, царапает и рвет мне халаты, сюртук и платки».
Александр Сергеевич между тем 17 августа отправился в Оренбургскую губернию для сбора пугачевских материалов. Жена без него наняла новую квартиру и уведомила стариков. Надежда Осиповна 27 сентября: «Натали, наконец, нам написала, она сообщает, что у нее были нарывы, она здорова, равно как и дети. Александр месяц как в Нижнем и воротится лишь в начале ноября. Она снова перебралась, она живет теперь на Пантелеймоновской улице в доме Оливье». Потом Наталья Николаевна замолчала, а свекровь обиделась: «Александр совершил путешествие в Казань, Леон полагает, что сейчас он в Болдине, Натали здорова, но она мне не пишет и даже не пересылает писем, которые шлют на ее адрес <…> и эта нерадивость моей снохи очень меня огорчает. Все перечит моим желаниям, и я лишена решительно всего, что меня интересует. Твои письма составляют мое утешение, только не адресуй их Натали».
Лишь 11 ноября собрались в Петербург. «Но что за дорога, бог мой, — восклицает Сергей Львович. — Она, должно быть, ужасна. Сегодня весь день лил дождь, и г-н Вульф сам потратил 10 дней на то, чтобы добраться досюда, и три дня, чтобы проехать в телеге 250 верст. Что мы будем делать с 4-х местной каретой, нагруженной сверху донизу. Мы едем через Остров и Псков, это самое верное». 22 ноября они все-таки доехали и встретились с обоими сыновьями, особенно обрадовавшись, конечно, младшему. 24-го Александр Сергеевич писал Нащокину: «Денежные мои обстоятельства без меня запутались, но я их думаю распутать. Отца видел, он очень рад моему предположению взять Болдино. Денег у него нет». Речь шла о наследстве дяди Василия Львовича — Пушкин хотел выкупить у наследников эту часть Болдина, чтобы из рода Пушкиных не упускать, но дело расстроилось — денег ведь и у него не было. Беспечнейшие в хозяйственных делах родители даже упрекали сына в расточительстве: «Я еще никого не видала, — пишет Надежда Осиповна (24 ноября): мы опять в Отель де Пари и в поисках домов; говорят, что занимаемый Александром очень красив; верю охотно: ежели платишь 4 тысячи 800 руб., то можно весьма хорошо устроиться». Между тем эти расходы были ничтожны в сравнении с роскошествами Льва Сергеевича: тот жил в лучшем отеле, пил лучшие вина, изыскивал прочие способы дорого развлечься. И поскольку отец при всем желании помочь ему не мог, готовился перевести долги на Александра (что потом с успехом осуществил). Поведение младшего отпрыска вызвало даже легкую критику со стороны батюшки: «Мы нашли Леона очень веселым, он утверждает, что ненавидит Петербург и в то же время поспевает на все балы, спектакли, гулянья и повсюду. Признаюсь, я не очень-то верю этому отвращению к столичной жизни. Александр воротился из Болдина за два дня до нашего приезда. Я нашел его похудевшим, а Натали исхудала необычайно, настолько, что это меня тревожит».
Но вот наступил конец декабря, с ним и день рождения Ольги Сергеевны. У стариков собралась вся семья, кроме дочери. Даже маленькую Машу привели, а Саша оставался с кормилицей. Семейный обед прошел чинно-благородно. Оба сына старались не дразнить Сергея Львовича и не напоминать о неприятном.
1834
В начале марта Сергей Львович, доведенный до отчаяния безденежьем, призвал к себе старшего сына для важной беседы. Пушкин написал об этом Нащокину, так что есть возможность узнать об их разговоре из первых рук: «…на днях отец мой посылает за мною. Прихожу — нахожу его в слезах, мать в постеле, весь дом в ужасном беспокойстве. — Что такое? — Имение описывают. — Надо скорее заплатить долг. — Уж долг заплачен. Вот и письмо управителя. — О чем же горе? — Жить нечем до октября. — Поезжайте в деревню. — Не с чем. — Что делать? Надо взять имение в руки, а отцу назначить содержание. Новые долги, новые хлопоты. А надобно: я желал бы и успокоить старость отца, и устроить дела брата Льва…». Время для Пушкина было трудное, отчасти даже кризисное, — в этом убедится читатель, дойдя до соответствующей главы 2-го тома — но «успокоить старость отца» он считал своим долгом. Начался новый этап взаимоотношений старших Пушкиных с сыном-поэтом. Теперь они оказались в полной зависимости от его решений и успехов его хозяйствования. Но ведь Сергей Львович прежде пальцем не шевелил. Что ж теперь обижаться на зависимость? А они все обижались: «Мы соседи, да живем не по-соседски». Правда, и посторонние наблюдатели замечали некоторый разлад между отцом и сыном. Современник, рассказывая о фланирующей по Невскому публике, вспоминал: «Тут же почасту гулял и отец Пушкина Сергей Львович. Красноватое его лицо и, кажись, рябоватое, было далеко не привлекательно, но то замечательно, что я никогда не встречал его вместе с сыном».
Надежда Осиповна вела для дочери хронику жизни своей и, невольно, семьи поэта: «Александр на отъезде, — пишет она 13 февраля (уехал только в конце августа. — В. К.), — а в первых днях первой недели поста собирается и Натали, она навестит в деревне своих родителей и останется там до августа. Александра сделали камер-юнкером, не спросив на то его согласия, это была нечаянность, от которой он еще не может опомниться. Никогда он того не желал. Его жена теперь на всех балах, она была в Аничковом. Она много танцует, к счастью для себя не будучи брюхатой. Дети очаровательны, мальчик хорошеет удивительно. Мари не меняется, но она слабенькая, едва ходит, и у нее нет ни одного зуба. Она напоминает мою маленькую Софи[14], не думаю, чтоб она долго прожила. Сашка большой любимец папы и всех, но мама, дедушка и я — мы все за Машу». 3 марта хроника светских успехов Н. Н. Пушкиной продолжается: «Натали на всех балах, всегда хороша, элегантна, везде принята с лаской; она всякий день возвращается в четыре или пять часов утра, обедает в 8, встает из-за стола, чтобы взяться за туалет или мчаться на бал, но она распрощается с этими удовольствиями, через две недели она едет в деревню к матери, где думает остаться шесть месяцев». И еще одно, уже тревожное сообщение на ту же тему (9 марта): «В воскресенье вечером, на последнем балу при дворе Натали сделалось дурно после двух туров мазурки; едва поспела она удалиться в уборную императрицы, как почувствовала боли такие сильные, что, возвратившись домой, выкинула. И вот она пластом лежит в постели после того, как прыгала всю зиму и, наконец, всю масленицу, будучи два месяца брюхата. Ведь говорила я им, что она брюхата… Теперь они удивлены, что я была права». Сергей Львович странным образом удивлялся, что в условиях 1834 года, да еще во время болезни жены, Пушкин слабо реагировал на всякие пустяки. «Александр рассеян более, чем когда-либо, — жаловался отец, — <…> он более, чем забывчив». Когда читаешь подобные пассажи, становится ясно, что Сергей Львович как-то за скобки собственных интересов выносил ту громадную работу, которая кипела в уме и сердце старшего сына. Отец как должное принимал его литературную славу и сознательно ли, нет ли считал все, что делал Пушкин, обыденным, близким по уровню к его, Сергея Львовича, житейским тревогам.
Однако как раз той весной в жизнь родителей Пушкина вошла тревожная тема болезни Надежды Осиповны, болезни, которая через два года обернулась непоправимой бедой. «Я хворала, — пишет она дочери 23 марта, — и еще не выхожу даже подышать свежим воздухом, но зато через день принимаю ванны, лекарства я глотаю уже три недели, это все эта проклятая желчь меня мучает, я вся была желтая, теперь легче, благодаря бога и Спасского[15]. Натали тоже на ногах и через две недели отправляется в Москву». Это было самое начало болезни печени, сведшей мать Пушкина в могилу. На пасху 1834 года, о котором мы рассказываем, матери выпала большая радость: «в тот день мы обедали всей семьей, мы двое и два твои брата, Натали уже в Москве. Богослужение мы слушали в Конюшенной церкви». Через несколько дней был получен и «отчет» Натальи Николаевны о пасхальных празднествах: «Мы получили письмо от Натали, она в Москве веселилась, на пасхальной неделе она была с сестрами на двух балах <…>, она познакомилась с Сонцовыми и, кажется, очень довольна их приемом, она представила им своих сестер, и все три у них обедали. Александр <…> по утрам очень занят, потом идет рассеяться в саду <…> Леон, к величайшему моему удовольствию, бороду бреет, много ходит; ложится поздно и спит долго, он занимает лучшую комнату в нашем доме, очень веселую, на солнце, в два окна, стены великолепного зеленого цвета». Так выглядит летопись мирной частной жизни семейства Пушкиных к лету 1834 года.
8 июня Пушкин сообщил Наталье Николаевне: «Принужден был снарядить в дорогу своих стариков. Теребят меня без милосердия». В тот же день мать писала в Варшаву: «Наш отъезд зависит от Александра. Все готово, кроме денег, которые он собирался дать нам на дорогу». Деньги Пушкин, конечно, дал, но не помещичьи — из несобранных еще доходов, а из ссуды, что удалось получить на печатание Пугачева (см. гл. 14). Дефицит болдинского хозяйства составлял около 40 000 рублей… 11 июня сборы были закончены: «Сегодня едут мои в деревню, и я их иду проводить, до кареты, не до Царского Села, куда Лев Сергеич ходит пешечком