Но в другом настроении я рисовал перед собой картины проповеднической жизни:
Если человек непрерывно проповедует непреданным, обсуждает философию сознания Кришны с преданными, читает, пишет, воспевает и не погружается чересчур в дела управления, его потенциальные возможности развиваются. Он погружается в вышеупомянутые виды деятельности более, чем кто-либо, кто не проповедует постоянно. В этом я вижу славу саннъяси. Пользуясь привилегией проповедовать, он приучает свой язык говорить только о Кришне.
Как Прабхупада часто объясняет, он путешествует по всему миру, чтобы распространить послание Бхагавад-гиты. Аскетизм, чистота, не уклонное следование регулирующим принципам, проповеднические программы по распространению сознания Кришны — в битве с Майавади и атеистами он, черпая радость в духовной сущности, представляет своего духовного учителя и Кришну.
В моменты прояснения я понимал, что, по сути дела, не было ничего дурного ни в том, чтобы ездить и проповедовать, ни в том, чтобы быть слугой-секретарем. Важно было то, чего хотел Шрила Прабхупада. В конечном итоге я дал себе слово попросить его о разрешении. Иначе мое состояние могло только ухудшиться. Я уже ловил себя на мысли, что мое служение было неважным. Хотя в том, чтобы спросить Прабхупаду, был определенный риск, я знал, что должен пойти на него. Мне необходимо было услышать это от него. Арджуиа тоже в свое время обратился к Кришне: “Таково мое сомнение, о Кришна. Я прошу Тебя рассеять его полностью. Кроме Тебя нет никого, кто мог бы разрушить это сомнение.” Я решил спросить Прабхупаду при первой же возможности.
Но это было не так легко. Для меня было привычным обращаться к Прабхупаде с благоговением и почтением. Я редко заходил в его комнату, если меня не звали. Я понимал, что у имею особый доступ к Шриле Прабхупаде, но мне не хотелось извлекать из этого какую-либо выгоду для себя. Я оказался так близко к Прабхупаде не затем, чтобы задавать ему мои вопросы, а чтобы служить ему. Несомненно, этот вопрос был важен для меня, но, если его нельзя было задать в такой форме, чтобы это оставалось служением, я не хотел отнимать время у Прабхупады. Кроме того, даже с точки зрения моих собственных интересов, я должен был выбрать подходящий момент, чтобы обратиться к нему. Это нельзя было сделать в короткий промежуток времени перед прасадом или, когда он диктовал письма, так как в такие моменты он, вероятно, был бы склонен к тому, чтобы рассмотреть это дело слишком быстро. Мне также не
следовало обращаться к нему тогда, когда он хотел оставаться в одиночестве. Поэтому прошли дни, прежде чем представился подходящий случай. Я продолжал заниматься своим служением и иногда разговаривал с Прабхупадой один на один или задавал ему вопросы, но не тот большой вопрос, что был у меня на уме.
Однажды вечером, я думал спросить его, когда он вернулся с даршана на крыше. Мы были одни в комнате, и Прабхупада заговорил со мной.
11Саннъяси должен читать и должен проповедовать по всему миру, — сказал он, — Люди повсюду говорят по-английски, так разбейте же этих негодяев. В мире имеется огромное поле деятельности.” В этот момент я захотел спросить, но почему-то не смог, и вместо этого задал другой вопрос.
“Шрила Прабхупада, должен ли я читать ваши книги в дополнение к остальным моим обязанностям?” “Я как же еще ты сможешь прогрессировать?” — спросил в свою очередь Прабхупада. Он произнес это довольно резко, но все же было радостью слышать его слова. “У тебя должно быть ясное представление о сиддхантс. Будут приходить люди, и тебе придется защищаться.” Другой раз я пошел вместе с Прабхупадой к его другу, мистеру Махадевиа. Делая Прабхупаде массаж, я приготовился задать ему мой вопрос, но прежде чем я открыл рот, Прабхупада гневно заговорил о философии даридра-нараяны’УОьм говорят, что служить бедному — то же, что и поклоняться Богу. Собственно поклонение Нараяне они воспринимают как нечто надуманное, и применяют имя “Нарайана” к бедняку. Нигде этого нет в Бхагавад-гите. Но, если каждый человек — Нарайана, то
почему не животные? Если они хотят служить заурядным людям и называть это служением Богу, тогда они не должны убивать козлов и коров.” Энергичная речь Прабхупады всецело привлекла мое внимание, и я отложил свой вопрос.
“Мы возражаем не против того, — продолжал он, — что они служат беднякам, а против того, что они примешивают сюда Нарайану. Нарайана находится в духовном мирt. Даридра— в материальном. Не смешивайте их. Это великое оскорбление по отношению к Нарайане. Более того, они даже не служат даридре. Они говорят, что преданные тратят попусту время и деньги, поклоняясь Божеству, в то время как существует столько бедных людей. Но мы ведь кормим бедняков, распространяя прасадалг.” Активно массажируя Прабхупаду, я поднял голос в защиту противной стороны. Прабхупаде были хорошо знакомы мои “оппозиционистские взгляды” и он приветствовал их как топливо для своей огненной проповеди.
“Но они обвиняют нас в том, что мы кормим недостаточное количество людей, — сказал я, — и они говорят, что мы должны также обеспечивать их работой.” “Но мы делаем это, — ответил Прабхупада,— У нас около сотни центров и тысячи учащихся. Мы кормим и даем работу.” “Но они говорят, что мы не будем кормить даридру, если он не станет последователем нашей религии.” — добавил я.
“Тогда давай рассмотрим это даже просто с материальной точки зрения, — сказал Прабхупада,— Остановить интоксикации и мясоедение, как мы делаем, благоприятно для здоровья.” “Шрила Прабхупада,— продолжал я, — когда я работал в отделении социального обеспечения в Ныо-Йорке, я
узнал, что бедняки на самом деле занимались обманом, спуская все выдаваемые им деньги на интоксикации.” “В действительности, сбор денег в пользу малоимущих — это большое надувательство, — сказал Прабхупада, — Обычно людям никогда не достаются деньги, собранные ради них. Я лично знал политического деятеля, которому доверяли распределять сухое молоко, жертвуемое из-за границы. Так этот человек давал чисто символическое количество, два-три котла, школе, платил директору, а остаток продавал молочнику во Вриндаване.” В моменты, подобные этому, даже я был не настолько сумасшедшим, чтобы просить разрешения оставить обязанности слуги Прабхупады.
Большую часть времени с Прабхупадой я проводил, выполняя какое-либо служение, что не позволяло мне заводить отдельную дискуссию о чем-либо, что было у меня на уме. Ко мне обращались преданные с просьбами спросить что-либо у Прабхупады, так что, вместо моего большого вопроса я задавал Прабхупаде их вопросы.
“Прабхупада, преданные хотят знать,— спрашивал я, — можно ли им производить благовония в Индии.” Прабхупада отвечал: “Нет, они же ни на что не способны, не могут даже постирать свою собственную одежду. Потому что прежде, будучи хиппи, они сияли с себя всякую ответственность, и до сих пор не знают, как быть ответственными. И таких юношей и девушек среди американцев очень много. Хиппи. Америка находится не в самом выгодном положении.” “Бомбейские преданные хотят знать, как наилучшим образом раздавать прасадам.” “Лучше всего группами по двенадцать человек. Двенадцать
человек садятся в ряд, и им раздают горячий свежий рис, дал, чапати, и когда они закончили, место моют, и садятся следующие двенадцать. Если гак делать, все остается горячим и свежим. Это питательно и вкусно. Ешьте плотно, но не чрез-мерно и заботьтесь о своем здоровье.1’ Потом я слег с гепатитом. С Пандитджи это случилось за неделю до меня, и он регулярно говорил об этом с Прабхупадой, рассказывая ему о своих симптомах, своей особой диете и лекарствах. Однажды Пандитджи подошел к Его Божественной Милости и сказал, что теперь у него стул белого цвета.
Шрила Прабхупада ответил: “У меня тоже иногда проявляются симптомы, но я ничего не говорю об этом. Иногда я вижу, что стул белого цвета, и думаю ‘Продолжается’. Потом он снова станет красноватым. Сейчас вот, например, я чувствую, что у меня ступня распухла. Но я не говорю об этом. Вайшнава избегает того, чтобы уделять слишком много внимания своему телу.” Приняв это, как предупреждение, я постарался не заострять больше внимание на своей болезни или позволять ей стать причиной какого-либо беспокойства для Прабхупады. Но, когда он узнал о ней, он порекомендовал мне есть сахарный тростник и ксрслу. Он сказал, что возможной причиной моей болезни является чрезмерная работа. Я не мог понять, почему Прабхупада говорил, что я работаю без меры, так как моя загруженность работой в Бомбее уменьшилась. Конечно, мой ум был перегружен постоянными размышлениями “за” и “против”, по я не был уверен, что Прабхупада имел это в виду.
В конце концов, однажды утром, после того, как Прабхупада позавтракал, я прямо-таки втащил
себя, трепеща, в его комнату. Он был один, и это представлялось удобным моментом. “Сейчас или никогда.” — подумал я про себя и начал. Когда я заговорил, звук моего голоса, звучавшего слабо, как будто на расстоянии, вызвал у меня чувство непонятного страха.
“Прабхупада, я подумал, что мне неплохо бы сменить служение и отправиться проповедовать в Америку.” Прабхупада был разочарован. Это стало сразу же ясно.
“Эго каприз, — сказал он сурово, — Проповедь означает быть полностью занятым в сознании Кришны в любом качестве. Не будь, как эта Шримаги, которая только и делает, что скачет.” Прабхупада имел в виду одну преданную, которая написала ему недавно, прося о том, чтобы поменять порученное ей служение. Она получила профессиональную подготовку, позволявшую ей изготовлять куклы для диорам, что нравилось Прабхупаде, но в своем письме она высказала пожелание оставить эго служение и заниматься чем-нибудь другим. То, что меня, как капризного непоседу, сравнили с ней, явилось для меня сокрушительным ударом. Но это право духовного учителя, и это было правдой.
Я попытался было привести контраргументы, но что может противопоставить клочок бумаги сильному ветру? У меня не было ни надежды, ни желания изменить решение Прабхупады, но, раз уж я потратил столько энергии на эту идею, то лучше, думал я, пройти теперь все это до конца, больше для проформы, и получить хороший выговор, чтобы уж быть полностью уверенным. Хотя даже мне мой вопрос казался теперь смешным.