Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха — страница 101 из 107

С уважением…

Ирина Борисовна Кагнер

Россия, Москва

Уважаемая Тамара Владиславовна!

Вам пишет дочь Бориса Марковича Кагнера…

Я очень благодарна Вам за тёплые слова и память о моём отце.

Михаил Борисович позвонил мне сразу, как только дошёл в книге до того места, где Вы описываете встречу с моим отцом, и по телефону прочитал мне абзац, в котором Вы описываете встречу с ним. Позже Михаил Борисович дал мне прочитать Вашу книгу, которую я с жадностью читала. Особенно главы, описывающие Княжпогост.

Я была там с мамой в 1946 г. и, пожалуй, только сейчас поняла, насколько тяжела была эта встреча для отца. Его арестовали, когда мне был всего год, и с тех пор я воспитывалась у дедушки с бабушкой. Дедушка и мамин младший брат вполне заменили мне отца. Почему он живёт не с нами, я тогда ещё не понимала, но это меня и не слишком волновало.

Эту поездку я запомнила тем, что почти половину пути проплакала, зачем мы уезжаем от дедушки, и меня утешал какой-то офицер, ехавший в Воркуту.

Когда же я увидела отца, то это был для меня совершенно посторонний человек, которому было очень трудно даже вызвать меня на разговор.

В Вашей книге я встретила много знакомых фамилий. Некоторые из них я просто слышала в нашем доме, некоторых помню – они бывали в Москве и заезжали к нам.

Помню Давида Владимировича Шварца. Бывал у нас Фруг. Отчётливо вспомнила мать Бориса Маевского. Она жила у нас в доме, в соседнем подъезде, и, очевидно, они с мамой передавали друг другу письма, полученные с оказией.

На самом деле судьба отца сложилась несколько иначе, чем описано в Вашей книге. Он не умер тогда в лазарете, как Вам сказали. Нет. Он был выслан в Кокчетав в 1949 г. Мы с мамой были там во время моих летних каникул. Отец работал бухгалтером на заводе. Там же были и Шварц с женой. В конце 1949 г. их арестовали снова. Как сказала мама следователю, очевидно, не был выполнен план по арестам. Он ей не возразил.

Отец попал в Озерлаг (об этом я узнала совсем недавно). А тогда практически мы писем от него уже не получали.

Когда умер Сталин и появилась надежда на освобождение, сердце отца не выдержало. Накануне смерти он писал письма маме и своей сестре, которые так и остались недописанными.

Он умер в мае 1953 года. Его друзья по лагерю написали нам о его смерти и переслали с оказией недописанные им письма.

Давид Владимирович Шварц выжил, освободился, приходил к нам после реабилитации. О последнем лагере он не мог даже вспоминать.

Ещё раз большое Вам спасибо за добрую память о моём отце…


Татьяна Ивановна Шмидт

02.01.1997, Россия, Москва

Дорогая Тамара Владиславовна!

Я совсем недавно «познакомилась» с Вами: где-то недели две назад Михаил Борисович дал мне почитать Вашу книгу, и все новогодние праздники я просидела над ней.

Спасибо Вам! Вы очень талантливый человек. И очень добрый. Книгу отдала вчера Михаилу Борисовичу, но хочу теперь купить себе две, чтобы книга была в семьях обеих моих дочерей.

К Михаилу Борисовичу я пришла этим летом. Знакома с ним с 1987 года – тогда узнала, что он в Бутырках пересёкся с отцом моего мужа. Пришла к нему в поисках имён расстрелянных – жителей так называемого московского Дома Правительства. С 89-го года там существует музей дома, и я работаю там. А теперь помогаю и Михаилу Борисовичу и работаю в его группе.

К нам в музей приходят бывшие жильцы, дети 30-х годов. Часто их родители были расстреляны или прошли лагеря, часто и они сами арестовывались – кто в 30-х годах, кто в 47-м – 49-м.

Одному из них я позвонила, прочитав в Вашей книге тёплые слова о его отце. Это Владимир Давыдович Шварц. В 1937 году он с родителями отправился в административную ссылку в Тобольск, а в начале 1939 года его отца, Давида Владимировича Шварца, приговорили к 10 годам лишения свободы, отправили в СЖДЛ. Вы приводите рассказ А. О. Гавронского о нём, через несколько страниц снова его упоминаете. Вот эти две странички я и зачитала по телефону Владимиру Давыдовичу. Он сам – инвалид войны, недавно из больницы и снова собирается ложиться. По его просьбе я в тот же день узнала, где можно купить Вашу книгу, дала телефон Виленского, а вечером он позвонил мне сам и сказал, что уже договорился с Виленским, и завтра его родные поедут за книгой.

Моё письмо пойдёт к Вам 13-го – с Новым годом, дорогая Тамара Владимировна, счастья Вам, здоровья! Михаил Борисович шлёт Вам огромный привет, он уже знает, что у Вас благополучно прошла операция, и очень рад за Вас.

Спасибо Вам и низкий-низкий поклон.

Ваша «читательница»…

Татьяна Ивановна Шмидт

16.12.1997

…Что до моих поисков, то через несколько лет после смерти мужа (в 1985 году) я ещё раз обратилась в Военную прокуратуру (была реабилитация отца мужа в 1957 году и свидетельство о смерти от 1954 года – умер в 1940-м, причина смерти – прочерк). Где-то в 1987–88 годах узнала, что он был расстрелян 29.7.38. А в 1993 году уже от Михаила Борисовича узнала, что место захоронения – Бутово – Коммунарка. Бутово – это полигон НКВД под Москвой, Коммунарка – совхоз, на месте бывшей дачи Ягоды. Там были дачи НКВД, а на даче Ягоды держали и расстреливали «врагов». Указывают оба эти места. Когда точно и где расстреливали и хоронили – неизвестно. Но скорее всего, это Бутово, в Коммунарке обычно расстреливали «своих», т. е. энкавэдэшников.

Читала в прошлом году в архиве ФСБ следственные дела родителей мужа. Дело отца – 3 тома, мамы – совсем тоненькое. И тоже встретилась с чудом: отдали мне 12 документов и фотографий, взятых у неё при обыске в июле 1938 года и почти 60 лет пролежавших в деле!

Всё время думаю, как страшно жилось нашим родителям.

Дорогая Тамара Владиславовна, желаю Вам побольше сил, здоровья, радости! И ещё раз – спасибо за прекрасную книгу!


Майя Ованесовна Гаспарян

07.12.1997, Россия, Москва

Дорогая Тамара Владиславовна!

Ради бога, не считайте себя обязанной мне писать… Судьбы у нас разные. Ваша судьба – испытанная горем, трудностями, отчаяньем. Вы – человек уникальной судьбы, Вы – избранник Божий, как Иов. А у меня обычная судьба, отягощённая в нашей стране всего лишь двумя обстоятельствами: мать – еврейка, отец – враг народа. Прочитав Вашу книгу в первый раз, я не могла понять, чем Вы так мне близки. Когда я Вас увидела, то почувствовала, что Вы, несмотря на то что прошли через ад на земле, сохранили чуткое, доброе и внимательное отношение к окружающим Вас людям. А ведь именно Вы должны были стать жёсткой, злой и беспощадной. Это меня ещё раз потрясло, хотя я и была готова к этому, понимала, какой человек может написать такую книгу.

…Должна Вам сказать, что Михаил Борисович Миндлин звонил мне и сказал, что получил от Вас необыкновенную телеграмму. Ему было стыдно, он был потрясён, потому что ничего подобного никогда в жизни не получал. Спасибо Вам, дорогая, за то, что Вы остаётесь родником, к которому каждому хочется припасть. Именно поэтому я ещё раз перечитала Вашу книгу. И мне вдруг открылось, что же у меня с Вами общего. Помните, когда в поезде из Фрунзе в Ленинград лётчики спросили Вас, в чем Вы видите цель своей жизни, Вы ответили: «Усовершенствовать себя!» Вашим спутникам это показалось смешно, но я нашла в этом нашу с Вами общность. Другое дело, что моё стремление к самоусовершенствованию в школьные годы выглядело так, что теперь я несу за это покаяние. «Алёша Птицын вырабатывает характер» – такой был фильм, и я ссылаюсь на него в своём школьном дневнике, а за этим следуют пункты, которые я должна выработать в своём характере. И среди них самый главный – быть достойной дела Ленина – Сталина и своей самоотдачей этому делу доказать, что хотя я и дочь врага народа, но всецело предана партии и Сталину. Боже, какой ужас! Ведь именно я, как лучший декламатор в классе, читала чуть ли не со слезами на глазах эти безумные стихи: «Спасибо Вам, что в дни великих бедствий за всех за нас Вы думали в Кремле! Спасибо Вам, что мы повсюду вместе, за то, что Вы живёте на земле!» До сих пор не могу себе объяснить: почему я оказалась манкуртом? Почему я, беспредельно любящая и уважающая свою мать, не верила ей, что мой отец был честный человек? Может быть, потому, что, в отличие от Вас, я не помню своего отца, ведь он был арестован, когда мне было три года…


Екатерина Романовна Дмитриевская

04.03.1997, Россия, Москва

Дорогая Тамара Владимировна!

…Я понимаю, что несколько запоздала со своими поздравлениями. Да и сами поздравления с такой пронзительной, талантливой книгой-исповедью кажутся мне чем-то очень неловким и неделикатным. Вообще я читала Ваш «Сапожок» с чувством стыда оттого, что, не пережив тысячной доли того, что досталось на Вашу долю, смею жалеть себя в каких-то ситуациях, думать о том, что что-то в моей жизни не задалось, чего-то там мне недодали. И дело, конечно, не во мне конкретно, а в том, что Ваша книга способна переворошить читателя, вызвать это чувство стыда. В нашей жизни, где вообще этический элемент как-то сильно приглушён, необыкновенно важен сам факт появления Вашей книги. Я пишу сбивчиво оттого, что волнуюсь. И надеюсь, что Вы мне простите корявость слога. Удивительно, как у Вас получилось описать среду, обстановку, само время. Всё это делает «Сапожок» лучшим учебником истории. И конечно, портреты людей, которых видишь, запоминаешь, даже если они даны мимолётными штрихами. Я случайно открыла книгу Туровской о М. И. Бабановой и там наткнулась на письмо В. Дасманова 1945 года о том, как они с Т. Г. Цулукидзе слушали радиорепродуктор, по которому передавали «Соловья» в исполнении Марии Ивановны. После Вашей книжки я так ясно представила себе эту картину. Не знаю, понимала ли Туровская, что это было за письмо и откуда. Она его никак не комментирует и только говорит, что «ради такого отклика, ради мгновений счастья, подаренного в трудную минуту (воистину!), стоит быть артистом».