Опасение, что жалость к обделённым судьбой людям будет мне помехой в работе, развеялось неожиданно быстро. «Здравствуйте!» – говорила я, входя в аудиторию на занятия; и если в голосе недоставало приветливости, кто-нибудь сразу чутко поворачивал голову в мою сторону или подходил с вопросом: «У вас что-то случилось?» То, что мы воспринимаем глазами, незрячим компенсирует обострённый слух.
Понять, что я попала в одну из самых таинственных мастерских Природы, мне помогло посещение УПП (учебно-производственного предприятия) Всероссийского общества слепых. На таких производствах незрячие люди собирали мельчайшие детали в электрические схемы для световой аппаратуры, клемм, плат для гальваники, реле и пакетных переключений. В каких-то УПП с отдельными операциями они управлялись индивидуально на рабочих местах. Но работа на конвейере показалась мне сущей фантастикой. Отлаженный труд на транспортёре отражал невидимый мир такой внутренней собранности и сосредоточенности, что картина получалась просто ошеломляющая. Чувствительность подушечек пальцев у слепых так велика, что, проводя ими по наколотым специальным металлическим грифелем точкам, изображающим ту или иную букву, они могут считывать с обратной стороны плотной бумаги всевозможные тексты, математические выкладки и даже ноты. Пользуясь этим шрифтом (метод Брайля), незрячие люди пишут письма, стихи и прочее.
Поразительные возможности воли лишённого зрения человека для меня особым образом персонифицировались в личности председателя ленинградского ВОС Леонида Алексеевича Матвеева, закончившего исторический факультет ЛГУ. Обе руки до локтя были у него ампутированы, правое плечо расщеплено ровно настолько, чтобы он, как щипцами, мог держать ручку и ставить подпись на документах общества. Поскольку кисти рук отсутствовали, он, ко всему, читал по Брайлю не кончиками пальцев, а губами. Говорят, это редчайший случай на земном шаре. Встречи по службе с этим поразительным человеком оставили чувство беспримерного уважения к его ёмкому и чёткому уму, к установленной им мере спроса с себя.
На должность директора Дома культуры в течение всех предыдущих лет приглашали зрячего человека. Эту практику сломал подтянутый, спортивный, но незрячий Трофим Пантелеевич Балан. Как он справлялся с контролем над платежами, расчётами, внешними связями, понять было трудно, но всё у него получалось. Наши отношения строились на понимании и абсолютном доверии. Не только сердце, но и выучка прошлой жизни помогли мне освоить законы и язык очередного «другого мира». С течением времени я перестала удивляться тому, что кто-то из слепых считал ощущения зрячих менее тонкими, чем у них.
Среди членов ВОС была масса творческих, особенно музыкально одарённых, людей. Я гордилась пианистом Олегом Романовичем Альбрантом, солистами и солистками, чтецами и чтицами. Мне редкостно повезло со штатом педагогов, как зрячих, так и незрячих. Эстрадным оркестром руководил незрячий, талантливый до мозга костей Владимир Николаевич Сапогов. Скульптурной лепке и рисунку своих питомцев обучал замечательный педагог и подвижник, зрячий Юрий Алексеевич Нашивочников. Грешно было не создать при ДК литературное объединение – хотя бы потому, что существовал такой поэт, как Олег Николаевич Пилюгин, потому, что хорошие стихи писала Галочка Матюшкина. Вёл это объединение Борис Константинович Рясенцев. Превосходный камерный хор создал выпускник Ленинградской консерватории Валерий Алексеевич Максимов, задержавшийся в ДК на несколько десятилетий. Осваивать такое сложное для незрячих понятие, как пространство, учила в театральном коллективе Валентина Васильевна Ваха, режиссёр высочайшей квалификации. В Доме культуры слепых имелся даже коллектив бального танца!
Смета ДК позволяла заказать в ателье новые костюмы для участников эстрадного оркестра и хора, купить бархат на платья солисткам вокального коллектива и чтицам. Я подбирала тот цвет ткани, который шёл каждой из них. Перед выходом на сцену женственные и одарённые певицы Нелли Паперная, Тамара Томашевич, чтицы Нина Балан, Люда Омелаева и другие, проводя ладонью по бархатистой поверхности концертных туалетов, ладно облегающих их фигуры, не могли скрыть своё удовольствие. У меня подкатывал к горлу ком, но я радовалась вместе с ними. Выводила под руку на сцену незрячих солистов, прилаживала по росту микрофон и оставляла их наедине с публикой.
Характеры? Как всюду, они и здесь были разные: от совершенно наивных и доверчивых натур до людей едкого ума и отъявленных гордецов. Многие были нервны, нередко срывались на грубость. Я тяжело переносила неурядицы, терялась. Но отчаяться не успевала, поскольку только что нагрубивший уже поджидал где-нибудь в коридоре, чтобы сказать: «Простите меня». Это было свойственно, к примеру, необычайно даровитому, рано ушедшему из жизни чтецу Лёнечке Иванову. Огорчение и радость отражались на лицах незрячих людей с такой полнотой, что грешно было бы не верить в искренность их порывов.
Здесь завязалась многолетняя дружба с прелестной Ниной Балан, занимавшейся у Володи в коллективе художественного слова. Удивительного таланта, тонкой и глубокой души человек, она улавливала любой сложности подсказки в работе над стихами Марины Цветаевой, Ольги Берггольц, Новеллы Матвеевой. Она любила слово. И читала – вдохновенно. Мы с мужем привязались к ней и с почтением относились к её маме, труженице Екатерине Григорьевне.
Однажды я пригласила психолога Софью Марковну Любинскую прочесть в ДК цикл лекций. Заходила её послушать и сама. Как-то раз она при мне поспорила с аудиторией:
– Вы неправильно поступаете, когда говорите: «Не надо! Я сам!» – тем, кто предлагает перевести вас через дорогу.
Ей возражали. Отстаивали право на гордость. Она не уступала:
– Вы должны понять, что в жизни есть нечто более важное, чем ваше самолюбие. Отказываясь от помощи, вы бьёте по рукам саму жизнь, пресекаете канал участия. Поймите, в эти минуты вы мешаете жизни стать добрее, чем она есть.
Многих это заставило задуматься. В моей работе был смысл! Впервые в жизни я оказалась в роли социально сильного человека, который страстно хотел и мог защитить тех, кто нуждался в этом.
На серьёзное препятствие я наткнулась, когда попыталась перейти «внутригосударственную» границу в определении Всероссийского общества слепых как «государства в государстве». Загоревшись желанием открыть городу творческие достижения людей ВОС, я обратилась с предложением записать их концерты на радио и на ТВ. На радио оценили высокий исполнительский уровень, записали выступление эстрадного оркестра, хора и солистов. На ТВ – отказали, якобы потому, что «показ незрячих людей на экране нанесёт зрителям травму». Редкостная по порочности практика заслонять общество от правды. Пряталась правдивая статистика, прятались суммы долгов мировой казне, нравственные и физические недостатки… На Валааме прятали инвалидов войны. Трудно было в таком обществе становиться разумнее и добрее.
Два года, понадобившиеся для начисления пенсии, пронеслись быстро. Пенсионная сумма составила 86 руб. 85 коп. Разрешённую приказом надбавку за работу по совместительству собес мне не засчитал. Чтобы иметь приработок к пенсии, через два месяца я вернулась в ДК на ту же должность художественного руководителя, где и проработала до 1982 года.
В 1979 году в должности директора Дома культуры дорабатывал до пенсии Максим Иванович Шутов. Его кабинет находился этажом ниже моего. Однажды вечером, когда занятия в коллективах шли своим чередом, зазвонил местный телефон:
– Тамара Владимировна, срочно спуститесь ко мне! Есть разговор.
Директор, необычайно бледный, стоял, опершись рукой на свой письменный стол. С губ у меня уже готово было слететь: «Что с вами?» Но меня опередил один из двух находившихся в кабинете незнакомцев:
– Вы – Тамара Владимировна Петкевич?
– Да.
– Вам придётся с нами проехать.
Убийственно знакомое словцо – «проехать». Арест? Вызов?
– Могу я подняться надеть пальто?
– Можете.
Войдя к себе в кабинет, я прислонилась к стене. Внутри что-то привычно сжалось. Нет, это был не страх. Скорее фантомный спазм. Позвонить домой? Нет. Что-что, а тут привычнее одной. Звонить – не стала.
Машина стояла у подъезда. Как при аресте в Средней Азии, меня усадили между двумя сотрудниками ГБ. Везли молча. Мозг перебирал одно событие за другим: «Что? Когда? Какой эпизод?» Стрелка компаса остановилась: «Что-то касающееся нашей институтской группы».
Из Штатов от Анны Владимировны приходили замечательно интересные и политически корректные письма с характеристиками трёх поколений эмиграции и отчётами о семейных событиях. Когда случались оказии, она присылала сумки с одеждой, предназначавшейся для «6-А». Неля Вексель с семьей перебралась из Израиля в Швецию. Ставила спектакли, разъезжая по белу свету. То из одной страны, то из другой писала или звонила мне по телефону. Приходила почта и от уехавшей во Францию Ирины Баскиной. Она присылала программки театральных фестивалей в Авиньоне, проспекты художественных выставок и десятки надписанных для каждого из сокурсников пакетиков с полезными пустячками. Мужчинам – зажигалки, одноразовые бритвы, блокноты, ручки. Женщинам – шапочки для душа, флакончики духов, перчатки, мыло и другие мелочи. Это???
А может, что-то касающееся наших «лицейских» дней? Лара Агеева и Володя Лавров говорили на этих сборах о поездках в Пушкинские Горы, о встречах с хранителем заповедника С. С. Гейченко, с которым они дружили, о поэзии Дудина. Аля Яровая рассказывала, как её студенты на постановочном факультете трактуют прозу Распутина, Инна Аграева – об экскурсиях на Валаам, о музее Ф. И. Шаляпина, где работала экскурсоводом. Всё было предельно невинно. Может, их интересует что-то связанное с Леной и Толей Бергером? Но срок Толиной ссылки уже закончился. Они возвратились. Так что же? Что?
Память, оказывается, занозой хранила дёрганое, невропатическое поведение одного из сокурсников на моём дне рождения. Что-то рассказывая, он был неестественно возбуждён, несколько раз грязно ругнулся, чего никто себе в нашем доме не позволял. Я тогда подумала: «Что с ним? Совершил какую-то подлость