ше. Стоял тёплый, ослепительно солнечный день. Приглашённые расположились кто где хотел: в гостиной, на веранде, на поляне, на пологой горке рядом с домом. Несколько кореянок разносили гостям вино. Для желающих закусить поплотнее на втором этаже был накрыт стол.
Приглашены были коллеги по университету, в котором работали Мелисса и её жених, их родственники. Чужая речь. Добродушная тональность бесед. Смех. От оживлённых, беспечных гостей, от Анки и Гриши меня увела в свою мастерскую мать Мелиссы – художница Джоан, чтобы показать свои работы: превосходные портреты, пейзажи. Тут же вынула из шкатулки кольцо с бирюзой, предназначенное мне в подарок. При нашей первой встрече в Ленинграде, дегустируя то одно, то другое блюдо, Джоан всё время восклицала: «Оу-оу! Новый вкус!» Американская помолвка Мелиссы, открытость их окружения, подаренное кольцо стали «новым вкусом» другой страны – для меня.
Супруги Шварцманы, друзья Анки и Гриши, водили меня по территории Гарвардского университета. Обход зданий, отдых на траве в университетском саду, обед в шумной студенческой столовой оставили ощущение незатруднённости и лёгкости существования американцев. Я с интересом слушала преподавательницу Гарварда Галину Александровну Шабельскую, посвящавшую меня в здешние неписаные законы: не полагалось вслух оглашать оценки студенческих работ, не принято было интересоваться, какой политической ориентации придерживается тот или другой студент, и т. д. С женственной, добрейшей Галиной Александровной мы поочерёдно побывали во всех бостонских музеях.
Навестили мы и Гришиного старшего брата с женой. Их небольшая квартира размещалась в одном из шести коттеджей, построенных для эмигрантов пенсионного возраста. Жена Мирона Евсеевича, Сарра, первым делом показала установленные в квартире кнопки: «Видите? Одна – для вызова врача, другая – для вызова мастера, если надо что-то починить». На столе красовались приготовленные хлебосольной хозяйкой яства. Освещение в столовой было каким-то перламутровым. Поблёскивало семейное столовое серебро. Восседая во главе стола, Мирон Евсеевич тихим, глухим голосом произносил торжественный тост в честь Америки, которая их приветила, обеспечила пособием: «Здесь есть закон! И он – работает!»
Надрывно-горькое, надо сказать, это было свидание. Старые люди вытерпели всё, дождались встречи с сыном и внуками. Радовались и гордились. Но ценой их счастья была инвалидность, подорванное здоровье, поправить которое было уже нельзя.
Прогулки по Бостону с внучкой Анки и Гриши, неотразимо красивой девятнадцатилетней Анулей, открыли двери в мастерские молодых художников. Какую психологическую ломку, связанную с переездом в другую страну в двенадцать-тринадцать лет, пережила эта девочка! В компании таких же растерявшихся подростков она сбежала однажды из дома и отправилась за приключениями в Вашингтон. Там они были задержаны полицией и доставлены в участок. По американским законам, если родители на запрос полиции сообщают, что дети находятся в поездке с их ведома и согласия, несовершеннолетних путешественников отпускают, в противном же случае – задерживают. Ануля вся превратилась в слух, когда полицейский, набрав номер телефона её матери, поинтересовался, знает ли она, что дочь в Вашингтоне. Последовал отважный ответ Веки: «Да, знаю. Я в курсе». То, что мать защитила её перед законом, не предала, послужило серьёзной нравственной основой для становления характера девочки. «Для Анули мать – ближайшая подруга и конфидентка», – говорила мне позже Анна Владимировна.
Каждый штат в США как административная единица имеет право на свои узаконенные капризы. В одном штате пристёгиваться ремнём в машине обязательно, в другом – нет. В одном дороги освещаются лампами дневного света, в другом – фонарями минувшего века. Где-то налогами не облагается вино, а где-то – рыба. Зато в любом штате, стоило машине съехать с шоссе на обочину, едущие вслед тут же притормаживали: «Вам не надо помочь?» «Можем ли мы быть чем-то полезны?» Минутами казалось, что ты взят под опеку не только друзьями и знакомыми, но и целой страной.
Гриша хорошо водил свою старенькую «тойоту», на которой мы колесили из Бостона в Нью-Гемпшир, на Кейп-Код (знаменитый «Тресковый мыс»), с Кейп-Кода снова в Бостон и т. д. Безупречное покрытие многокилометровых трасс. Никаких рекламных щитов, только дорожные указатели и знаки. Оптимальная скорость.
Анка сидела рядом с Гришей на переднем, я – на заднем сиденье. Земля будто другая, только небо – то же, что и дома.
Анка – мне:
– Ты что там притихла? Дремлешь?
– Что ты, что ты! Нет.
Гриша:
– Может, чего-нибудь хочешь?
– Хочу!
Оба:
– Чего?
– Увидеть, как НЛО приземляется. Только не близко. Эдак, пожалуй, метров за двести—триста от нас.
– И только?
– Угу… Больше ничего…
Меня восхищал новый стиль Анны Владимировны в причёске, в одежде. О платьях вроде того, в котором она защищала докторскую диссертацию, здесь не могло быть и речи. Она носила брюки, яркие блузоны, широкополые шляпы. Всё это ей было к лицу. К моему приезду она нам обеим накупила шорты, купальные костюмы, халаты и блузки.
На Кейп-Коде, где находилась дача младших детей, я, как чего-то чрезвычайного, ожидала выхода к Атлантическому океану. Представляла себе географическую карту – и то, что я нахожусь здесь, казалось головокружительным, невероятным. Уплывать в океан вдвоём с Анкой тоже было чем-то неправдоподобным. Века сидела на берегу со своей четырёхлетней дочуркой Машей. Озябшая, укутанная в махровую простыню, девочка прильнула к матери. В наступающих сумерках обе молчали. Выглядели единым целым. Меня поразили глаза ребёнка. Выйдя из воды, я буквально споткнулась об этот взгляд, растерялась перед его загадкой. На фоне шумящего океана мы были малой деталью пейзажа. Девочка видела всё иным, чем мы. Мир обещал ей что-то своё, недоступное нашему разумению.
Прогуливаясь перед сном на Кейп-Коде, мы с Анкой от недооценённых стихов Некрасова переходили к невесёлой судьбе России. Говорили об эмиграции, о тоске, с которой она так и не справилась. Года за два до моего визита сюда в связи с сокращением «компьютерного кольца» вокруг Бостона с работы уволили двух зятьёв Анки и Гриши. Семьи обеих дочерей вынуждены были переехать в штат Нью-Джерси. Примириться с отъездом детей из Бостона родителям было непросто, но оставить созданный Гришей Русский институт они тоже не могли.
По делам своего института Грише надо было съездить в Вашингтон. Я, в смущении от затрат на меня, выслушала разработанный на семейном совете план:
– Анка едет к детям в штат Нью-Джерси, под Нью-Йорк. Мы с тобой летим на два дня в Вашингтон, затем заезжаем за ней и вместе возвращаемся в Бостон.
В вашингтонской поездке меня поражало решительно всё, начиная с мобильных телефонов, которыми американцы пользовались уже тогда, в 1988 году: звонили прямо из салона самолёта, предупреждая родных о задержке рейса из-за грозы. Показать мне достопримечательности Вашингтонского университета любезно вызвался знакомый Гриши, профессор М. Когда мы подошли к лифту, огромную кабину заполняли студенты самых разных национальностей, резко отличавшиеся друг от друга цветом кожи, кроем и расцветкой одежды. Зрелище было скорее фестивальное, чем повседневно-студенческое. Я обратилась к спутнику:
– Интересно, здешние студенты такие же разные по одарённости, как и по внешности?
– Можно сказать, да! – ответил он. – У египтян превалируют способности к математике, европейцев больше влекут к себе гуманитарные науки…
В зале компьютерных каталогов профессор М. спросил:
– Чьи труды вас интересуют?
Я ответила:
– Ваши.
Он нажал несколько клавиш, и на экране высветился длинный список названий его книг, брошюр и статей.
– Ещё?
– Анны и Григория Тамарченко.
Через минуту появились столбцы с перечнем их работ. А я вспомнила деревянные каталожные ящички в ленинградской Публичной библиотеке, бесконечные карточки, в которых так долго приходилось разыскивать информацию о нужных книгах…
Стены деканата факультета славистики были увешаны портретами русских писателей, репродукциями с картин И. Левитана, Ф. Васильева. Звучала чистая русская речь. Университет был окружён садом – настоящий рай для студентов, листающих здесь учебники и конспекты и одновременно загорающих. После обхода университета меня поручили русской студентке Кате, с которой мы выстояли длинную очередь, чтобы попасть на экскурсию в Белый дом, а затем в Капитолий и в музей. Впечатлений от всего увиденного за два дня – от гостиницы до вечера в ресторане – было непомерно много. И всё-таки я не могла не поразиться тому, как при отлёте из Вашингтона в аэропорту Кеннеди нас усадили в автобус на четвёртом этаже, лифт плавно опустил его на лётное поле и на нём же нас подвезли к трапу самолёта.
В Нью-Джерси семьи Наты и Веки жили недалеко друг от друга. В первый же вечер после моего приезда из Вашингтона Ната с Фимой и гостившей у них Иреной Милевской заехали за мной на машине и повезли на берег Гудзона – посмотреть на вечерний Нью-Йорк со стороны Нью-Джерси. Развернувшаяся оттуда необычная в своей графике панорама с разновеликими прямоугольниками небоскрёбов, с «боингами», по шесть-семь одновременно идущими на посадку и взлетающими с разных аэродромов, – ошеломляла. Ряды зажжённых окон в домах Нью-Йорка казались фразами из каких-то внеземных текстов. Не уверена, что испытанное мною тогда чувство было восхищением. Но материализованная продуктивность гиганта – Нью-Йорка – провоцировала воображение заглянуть куда-то дальше завтрашнего дня. Этот город казался предисловием к не совсем понятному и чем-то пугающему будущему.
Назавтра Века повезла меня посмотреть дневной Нью-Йорк и офис на Манхэттене, в котором работали мужья обеих дочерей. Их фирма отмечала тридцатилетие. Среди пальм в нижнем фойе одной из башен-близнецов на десятке составленных в ряд столов красовался многометровый пирог, стояли разного цвета бутылки с напитками.