Через Францию до испанской границы меня мчал скоростной поезд. Городки с черепичными крышами домов, утопавшие в садах, смотрелись через окно вагона необычайно нарядно. Сегодняшняя Франция не посрамляла ту, что была так хорошо известна по книгам, гравюрам и фильмам. Ближе к Испании пейзаж стал меняться. Скалы в прибрежной полосе Средиземного моря выглядели диче и угрюмее, дома – скромнее.
В Монпелье предстояла пересадка на Барселону. В вагоне было много цыган. Рассевшись прямо на полу, они ели, пили, кормили грудью детей. Вели себя сдержаннее, чем в России.
Когда поезд подошёл к Барселоне, стрелки на часах показывали двенадцать ночи. Меня встретила красивая, элегантно одетая Неля, вполне уверенная в себе, но безмерно усталая. Нам с ней, как оказалось, надо было совершить ещё одну пересадку – уже на пригородный поезд, так как квартиру она сняла в пригороде Барселоны, городке Эль-Масноу. К месту назначения мы прибыли в половине второго ночи.
Городок располагался на берегу Средиземного моря. Возле морской кромки сияло огнями открытое для ночных посетителей кафе. За выносными столиками сидел один-единственный полуночник.
– Что-нибудь хотите? – спросила Неля.
– Разве что стакан воды.
Я была взволнована переездом, тишиной ночи. Хотелось просто сидеть и осознавать реальность плещущих о берег волн Средиземного моря, благословляя сокурсницу, которой пришла мысль пригласить меня в экзотическую Испанию.
– Нам предстоит ещё немного подняться в гору, – поторопила Неля.
Мы проходили мимо особнячков и садов за высокими заборами. Квартиру Неля сняла в четырёхэтажном доме. Едва мы открыли парадную дверь, в холле зажёгся по-столичному яркий электрический свет, осветивший ковёр, две кадки с раскидистыми цветущими олеандрами и безукоризненную чистоту подъезда. Бесшумный лифт поднял нас на третий этаж.
Неля заняла маленькую комнатушку, а меня провела в уютную хозяйскую спальню, где после двенадцатичасового пути я тут же провалилась в сон. Проснувшись в ночной темноте, я никак не могла взять в толк, где нахожусь. Уж слишком приближены были ко мне свисающие с неба звёзды. Раз так, значит я лежу на земле? Но разве возможно, чтобы земля была такой удобной и мягкой, а простыни такими хрустящими? Утром Неля объяснила, что хозяйка квартиры, испанка Мэрчи, заказала художнику нарисовать флуоресцентными красками на потолке спальни созвездие, под которым она родилась. Это лучше всего остального помогло понять, что я нахожусь в незнакомой для меня действительности.
Трёхкомнатная квартира с мраморными полами, с удобной и добротной мебелью. Сияющей белизны ванная комната с бездной цветных замысловатых флаконов с лосьонами, кремами, благовонными маслами. Современно оборудованная кухня. Достопримечательностью квартиры был, конечно, балкон с видом на море. Впрочем, какой там балкон! – терраса с уймой вазонов и ящиков, в которых были рассажены всевозможных оттенков и форм цветы. В этот сад на третьем этаже был даже выведен шланг для полива. Собираясь завтракать, пить кофе, мы выносили столик на эту террасу. А кресла ожидали нас там круглосуточно.
Показывая Эль-Масноу, Неля завела меня к хозяйке, у которой снимала комнату в прежние приезды в Испанию. «Это мой друг из Советского Союза», – отрекомендовала она меня восьмидесятилетней женщине. Маленькая темпераментная испанка в удивлении всплеснула руками, воскликнула: «Оу-оу! Комуниста!» – и помчалась в подвал за трёхлитровой бутылью вина. Запомнилось, однако, не вино, а небольшое патио. Пространство внутреннего дворика без крыши напрямую вписывало жильё в мироздание, позволяло ощущать его под боком – ночью и днём, с солнцем и луной и со всеми особенностями времён года.
Палило солнце. Манило море. Установив на берегу палатку, перед тем как уйти плавать, Неля присела возле меня на песок. Многозначительно помолчала и, будто вручая потаённый ключ к двухнедельному отдыху, дала мне задание:
– Прошу вас, сидите и просто смотрите на всё, что вокруг… Я плаваю долго. Вернусь минут через сорок…
Неля пригласила меня сюда, чтобы подарить и разделить со мной покой, в котором нуждалась сама, который находила здесь. Это был невообразимо щедрый подарок.
Она и впрямь уплыла далеко. А я, полежав в забытьи и чуть освоившись, действительно стала оглядывать пляж и людей. Невдалеке расположился дед с внуком лет пяти. Ребёнок шалил, дед молча, улыбкой и жестами, подыгрывал ему. Брызгались и ныряли в море дети. Кто-то, лёжа под зонтиком, читал. Девушки загорали без лифчиков. Простором и свежестью пахло Средиземное море. Мир? Мирность? Да! В естественном поведении людей проглядывала не только беспечность отдыхающих, но и невозмутимость уверенных в своей жизни людей. Рядом с ними я наслаждалась солнцем, жалась к горячему песку и повторяла про себя: «Дивен мир Твой, Господи!»
Неля писала мне, что ей кажется, будто я каким-то образом связана с этой землёй. Видимой связи с Испанией не было. Но Гражданская война 1936–1939 годов, гордые установки республиканцев: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях», «No pasaran!» – крепко запали в память со школьных времён. Воевавшие в Испании представлялись нам героями. Увы, к власти тогда пришёл диктатор Франко. Теперь же, через пятьдесят четыре года, Испанией снова правил король. Любили его, однако, не как наследника династии Бурбонов, а за личное мужество и отвагу.
Историю этой страны регулировали мудрость и воля нации. Я помнила кадры кинохроники: испанские матери в чёрных одеждах, ряды погибших сыновей… Горем, статуарностью люди требовали прекращения бойни. Спокойствие общества, говорят, зависит от справедливости. Её здесь – жаждали.
Неля предупредила, что на пляж придут её друзья: француженка Элизабет с мужем, перуанцем Эмилио. Они пришли: оба высокого роста, худощавые, красивые, на вид около пятидесяти. До возвращения Нели мы кое-как объяснялись по-английски, восполняя нехватку слов улыбкой и жестами. С Нелей они стали оживлённо болтать по-французски.
Попрощавшись с ними, Неля объявила:
– Мы с вами приглашены к ним завтра на ужин!
Подошёл час сиесты. Все, кто находился на пляже, разошлись по домам. Когда я отправилась поплавать, пляж был почти пуст. Отплыв от берега на приличное расстояние, я услышала сзади чьё-то сбивчивое, учащённое дыхание. Похоже было, что какой-то лихач-мальчишка задался целью во что бы то ни стало меня перегнать. Я обернулась. За мной плыла огромная собака. Это было так неожиданно, что у меня вырвался вопрос:
– Зачем ты так далеко заплыла? Смотри, как запыхалась.
Собака чуть сбавила темп, но продолжала плыть.
– Чего ты от меня хочешь?
Удерживая дистанцию, собака упорно плыла за мной. Не на шутку забеспокоившись, я ещё раз спросила её:
– Ну, в чём дело? Мне что, пора возвращаться?
В ту же секунду собака развернулась и поплыла к берегу. Мне ничего не оставалось, как послушно последовать за ней. Опередив меня, собака выбралась на сушу, отряхнулась и затрусила вдоль берега. Стоявшая у воды Неля принялась встревоженно допрашивать меня:
– Что это было, Тамара Владимировна?
– Не знаю. Не поняла. Собака меня от чего-то спасла.
«От чего» – не объяснила…
На следующее утро Неля, прожившая двенадцать лет в Европе, принялась придирчиво осматривать и браковать мои туалеты.
– Вы не можете идти в этом платье на ужин, – заключила она. – И причёска эта совсем не ваша. Мы с Элизабет отведём вас к мастеру, и вам сделают модную стрижку.
– Помилуйте, я не хочу делать стрижку! – отбивалась я.
Но две дамы в полном согласии друг с другом повели меня на заклание моде в какую-то суперпарикмахерскую, располагавшуюся на набережной рядом с дорогими магазинами.
После одного эпизода я вообще никогда к парикмахерским не приближалась. В первый после лагеря приезд в Ленинград, проходя по Невскому мимо одного такого заведения, я через окно загляделась на его уют. Под абажуром настольной лампы, в её оранжевом отсвете за маникюрным столиком священнодействовала мастерица, задушевно воркуя с клиенткой. Мир, в котором за тобой могут ухаживать, делать причёску, маникюр, и раньше был мне чужд. Но вот он всплыл, он наяву и рядом. Забыв, что мои руки много лет были орудием производства на земле и на лесоповале, я не устояла и зашла в парикмахерскую. «Окуните руку в ванночку. Дайте этот палец, дайте тот», – распоряжалась маникюрша. Но мои непослушные, негибкие пальцы не отзывались ни на одну из команд. Мастерица поглядывала на меня, как на тупицу в шапке не по Сеньке. Делая героические усилия, чтобы не расплакаться, я пережила тогда полную меру унижения и стыда и с тех пор затаила обиду на все парикмахерские мира.
В средиземноморской обители красоты мастерица-испанка, прищурив глаза, оглядывала меня с разных сторон. Определившись, резюмировала:
– Стрижка мадам не пойдёт.
– Тогда сделайте причёску, которая, по-вашему, будет ей к лицу, – не отступались мои революционно настроенные спутницы.
Неле так хотелось преобразить меня в современную светскую даму, что, невзирая на мольбы о пощаде, она настояла на том, чтобы я примерила её длинную, до пола, юбку в яркую жёлто-зелёную и красно-синюю полосу и такую же яркую блузу. Экстравагантность наряда взывала к небу, но, Бог ты мой, Испания так далеко от дома! Здесь даже на потолках рисуют созвездия! И я уступила: отправилась на приём в ярком одеянии – с той же мерой вызывающей обречённости, с какой носила когда-то лагерную робу в разноцветных заплатах.
В доме Элизабет всё было из стародавних времён: портреты предков и пейзажи Рейсдала в дорогих рамах, мебель красного дерева, посуда, бокалы в серебряной оправе, гортанный бой часов. На хозяйке было красивое, зеленоватого цвета платье. На руках – кольца, позвякивающие браслеты. Шею охватывал дутый позолоченный обруч.
Стол был накрыт на веранде. Эмилио беседовал там с мужчиной лет сорока пяти. Гостя представили: «Это наш знакомый – Митко. Приехал из Болгарии».
– Мне не нравится этот человек, – сказала я Неле, как только мы отошли.