Глядя на Рышарда, на его красавицу-жену, пришедших на вокзал с цветами, одна из молодых преподавательниц простодушно заметила: «До чего же я вам, Тамара Владиславовна, завидую!» Зависть ко мне? Как парадоксально это звучало!
Когда произошла очередная смена консулов, я очень сожалела об отъезде пана Здислава Новицкого. Очень! Великая это подмога – общение на таком безыскусном языке, как душевное взаимоприятие одного человека другим.
Из Польши в Петербург приезжали сенаторы, музыканты, актёры, была встреча с Мрожеком и многими другими деятелями культуры. Я получала из консульства приглашения на приёмы и с удовольствием бывала в этом гостеприимном и тёплом доме.
12 ноября 1998 года новый генеральный консул, умный, элегантный Ежи Скотарек, огласил на приёме небольшой список поляков-петербуржцев, награждённых орденами. Среди них оказалась и я. Польское правительство наградило меня Кавалерским Крестом ордена Заслуги Республики Польша.
На слова благодарности, адресованные мною президенту Польши Александру Квасневскому, пришёл ответ: «…сердечно благодарю Вас за письмо, которое я получил вместе с Вашей книгой „Жизнь – сапожок непарный“. Книга будет теперь храниться в моей личной библиотеке. Я глубоко взволнован тем, что Вы мне написали, и рад, что награду высоким польским орденом Вы приняли как искреннее выражение нашей памяти и признания. В ответ на Ваши добрые слова хочу пожелать Вам здоровья и благополучия. С уважением…» – и подпись президента.
На награждение откликнулась Молдавия – статьёй журналистки Ольги Тиховской «Орден Польши – русской актрисе»: «Тамара Петкевич – автор получившей международное признание книги „Жизнь – сапожок непарный“. Это документальное свидетельство о сталинских лагерях, созданное в память мучеников Большого террора в СССР, в память расстрелянного отца, поляка Владислава Петкевича… Особым маршрутом судьба соединила Тамару Петкевич с Молдовой и Кишинёвом… Первые постановки пьес М. Горького, A. Н. Островского в Кишинёве связаны с её именем. Зрители старшего поколения и сегодня вспоминают таких героинь актрисы, как Вера в „Обрыве“, Мона в „Безымянной звезде“ и других. <…> Когда русская актриса Тамара Петкевич, полька по рождению, работала в Кишинёве, официально признанной польской общины здесь не существовало. „Теперь у нас есть Дом Польский, и двери его гостеприимно распахнутся перед нашей соплеменницей“, – сказал Эдвард Ярошевский, председатель Польского общества в Республике Молдова».
В газете Республики Коми статью озаглавили «Тамара Петкевич – кавалер „Кавалера“»: «Вышедшая несколько лет назад из-под её пера книга сделала автора другом, советчицей, утешительницей для тысяч её читателей. Для жителей нашей республики автор и её книга-исповедь притягательны и близки вдвойне. Большая часть пережитого и рассказанного в ней происходило на Коми земле в 30–40-е годы…»
Горячее чувство благодарности моё сердце адресует значительному и дорогому человеку – генеральному консулу пану Эугениушу Мельцареку. Он придавал уют и праздничность вечерам польского консульства в Петербурге и принимал участие во многих событиях моей жизни. 29 марта 2005 года я получила от него поздравление:
«Глубокоуважаемая Тамара Владиславовна!
От имени Генерального консульства Республики Польша в Санкт-Петербурге, от себя лично, от сотрудников представительства имею честь от всей души поздравить Вас с юбилеем – 85-летием.
Droga Pani Tamaro,
Санкт-Петербург – город, в котором мне довелось работать почти пять лет, – подарил ряд незабываемых встреч с замечательными людьми. Мне посчастливилось познакомиться с Вами, с Вашей судьбой, Вашим мужеством, увидеть в Вас до боли знакомую, родную черту характера польской женщины – гордость.
Мы, в свою очередь, гордимся тем, что в городе святого Петра, на Неве живёт пани Тамара, у которой мир, создавший нас, неоднократно тускнел от времени, был клубком изощрённых иллюзий и драм, но она выстояла и радует нас своей скромностью, обаянием, женственностью, мудростью, искусством понимания другого человека.
Для Польши Вы сделали очень много – сказали окружающему миру: „Я – полька“. Мы преклоняемся перед Вами.
Тамара Владиславовна, желаем Вам доброго здоровья, творческого долголетия, неиссякаемой бодрости духа и жизненного оптимизма. Мы Вас любим и ценим!
С пожеланиями всего наилучшего и глубоким уважением
Глава двадцатая
О моём восприятии переломных девяностых годов говорить излишне. Стать свидетелем того, как люди освобождают себя от тоталитарного режима сами, доставило наивысшую степень удовлетворения. Такое может испытывать только человек, десятилетиями всячески сминаемый этой системой. В сопоставлении со зрелищем заговорённого, рыдающего по Сталину в 1953 году народа, то, что происходило в девяностые, несомненно было прежде всего грандиозным прорывом к бытийному просветлению. Необычайным было то, что руководители страны, объявившие «перестройку» и «гласность», понимали перемены как живой и совместный процесс. Мы – в роли блудного сына – возвращались в человеческий дом с общими законами существования.
Как за чем-то фантастическим, мы следили за переговорами мэра Ленинграда А. А. Собчака с военкомом, получившим приказ ввести в город войска. Военные приказы не обсуждались. На сей раз это был уже диалог с оглядкой на разум и совесть. Ни войска, ни танки в город не вошли. Мы с Володей не отрывались от экрана телевизора. Захватывало дух от неисчислимости людей, вышедших на улицы Москвы, чтобы противостоять упорству косности в августе 1991 года. Историю конца двадцатого века творили люди на два – на три поколения моложе нас. Младшие соотечественники, ученики, живущие в разных городах, в те кризисные дни держались единой позиции. Мои сокурсницы Лена Фролова, Лара Агеева, поэт Анатолий Бергер, физик Леонид Рикенглаз дежурили во время путча у стен Мариинского дворца в Ленинграде. В телевизионных репортажах Москвы под транспарантом «Зеленоградцы» в группе единомышленников мы видели Лиру Ионовну Андрееву, мать двоих детей, чистейшей совести человека, в других колоннах замечали Киру Теверовскую с друзьями.
Противники перемен не уступали позиций и позже, когда вместе с группой депутатов А. А. Собчак переименовывал Ленинград в Петербург, возвращая городу его исконное имя.
Потрясение девяностых оказалось всеохватным. Вывернутое наружу неблагополучие наглядно показало, что вторжение в жизнь насилия не остаётся безнаказанным. Не только будущему, но и настоящему предстояло расплачиваться самым непредсказуемым образом.
В одном из народных театров меня попросили проконсультировать постановку пьесы Дворецкого «Колыма». Постановщика и актёров интересовали вопросы лагерного быта: чем кормили, какая разница между нарами и вагонками, были ли матрацы, посуда и т. д. Неминуемо коснулись и подоплёки репрессий. Молодые актёры отказывались верить в то, что для осуждения на десять лет лишения свободы было достаточно критически отозваться о трудах Сталина по языкознанию, рассказать о нём анекдот или подобрать на поле несколько колосков, как делали после сбора урожая голодные крестьяне.
– Как вы могли допустить тридцатые годы? Как разрешили поработить себя такому страху? Почему не прибегали к вооружённым восстаниям? – с возмущением спрашивали меня. Счёт предъявляли не государству, а самим репрессированным!
Не было сопротивления, считало молодое поколение? Было! Как объяснить, что те, кто подлежал уничтожению, сражались поначалу с не понятым ими явлением? Только окончательно убедившись, что от них добиваются не правды, а подписи под признанием: «Да, я враг», чтобы превратить их в неоплачиваемую рабочую силу для «строительства коммунизма», арестованные, у которых отбирались ремни и подтяжки, дабы они не смогли покончить с собой, стали хватать чернильницы и запускать ими в мучителей. Именно после этого арестованных стали отсаживать от столов следователей к дверям кабинетов, чтобы успеть засучить рукава и начать избивать поднявшего голос или руку.
Никто теперь не вызволит из небытия ни душераздирающих сцен, ни слов протеста, ни отчаянных действий тех, кого арестовывали ночами на квартирах, при детях и жёнах. НКВД, переименованное в МВД, мобильно меняло практику арестов: начинали брать на вокзалах, в поездах, и всегда врасплох. Впихивали в машину с надписью «Хлеб» или «Мясо» и увозили… В лагерях заключённые объявляли голодовки. Бывали восстания. Их подавляли силой. Участников сопротивления в живых не оставляли. Свидетели были не нужны. Увы, эта правда уходила на дно и ржавела – на манер затонувших кораблей.
А разве «Архипелаг ГУЛАГ» А. И. Солженицына, с цифрами репрессированных и уничтоженных людей, с реальными названиями лагерей, запрудивших географическую карту страны, мог открыть глаза не желающим видеть? То, что сегодня именуют беспределом, зачиналось не в тридцатые годы, как считают «не помнящие родства». «Заказчики», «исполнители» тоже произросли из этих внутриутробных маний.
Когда в Грузии вышла книга Тамары Цулукидзе «Всего одна жизнь», в которой она восстанавливала честное имя своего расстрелянного мужа, внук одного известного лица, по доносу которого уничтожили Сандро Ахметели, так избил издателя книги, что того увезли в больницу с сотрясением мозга. Сам по себе факт, что дед предстал для внука в ипостаси доносчика, сокрушал его жизнь. А за расстрелянного Сандро Ахметели, за жизнь Тамары, отсидевшей десять лет и вторично осуждённой на пожизненную ссылку в Сибирь, ответственности на себя не брал никто.
В ситуации, отчасти схожей с ситуацией Тамары, очутилась и я.
К концу восьмидесятых из нас, четырёх подруг юности, в живых остались только мы с Лизой. Первой умерла Рая, чьи показания на меня как на «врага» советской власти я отказалась читать на следствии: после доноса Роксаны знакомиться со вторым доносом было невмоготу. Глазами я только схватила псевдоним и сбросила дело со стола. Вопрос, кто скрывался за псевдонимом, долго мучил меня. Позже, путём додумывания и сопоставлений, я всё-таки «вычислила» доносчицу. Вернувшись после освобождения в Ленинград, поделилась выводами с Лизой.