Программист по специальности, Кира, переехав в Израиль, захотела прочувствовать прошлое этой земли, узнавала о нём из книг и фильмов. Уже года через два она стала водить экскурсии. Показывать мне Израиль Кира и Юрий Абрамович начали с облюбованных ими самими мест. Первым городом в экскурсионном расписании значился Ципори, где велись археологические раскопки. С заслышавшими русскую речь эмигрантами, переобученными на археологов, то и дело возникали мимолётные диалоги:
– Откуда?
– Из Питера.
– И я. Работал на мебельной фабрике «Нева». Слышали о такой?
– Конечно. Не жалеете, что уехали?
– Не-а.
Целью раскопок был памятник римско-византийской эпохи – вилла и расположенный вблизи неё амфитеатр. Чтобы дать представление о жилом доме в целом, не подлежащая реставрации часть фасада по высоте была затянута чёрным холстом. Мозаики пола воспроизводили сцены из жизни Диониса. Одна, сложенная из камней двадцати трёх цветов, изображала женскую голову с подобранными вверх роскошными волосами. Красота лица когда-то существовавшей матроны поражала вневременностью совершенства. Мозаичный пол богатого жилища, выпростанный на белый свет из незапамятных времён, запомнился надолго.
Экскурсии школьников на раскопки сопровождали люди с автоматами.
– Мы тоже из России, – сказал нам один из них. – Вот мой сын. Пришлось обучиться стрелять из автомата. Иначе нельзя: опасно.
– Настолько серьёзно осложняют жизнь отношения с палестинцами?
– Они нас ненавидят даже тогда, когда любят.
С раскопок в Ципори Кира повела нас в старый монастырь. Монах-привратник выдал ей ключи. Она открыла заржавевшую калитку в запущенный сад с проросшей сквозь трещины каменных ступеней высокой травой. Подвела к притвору, открыла дверь там. И мы увидели написанную маслом картину, изображавшую семейство святой Анны, матери будущей Девы Марии. Над головой девочки Анны был необычный нимб – венок из звёздочек. Так странно было рассматривать одну-единственную картину, стоя в одичавшем саду, огороженном монастырской стеной, в безлюдье жаркого израильского дня.
В продолжение темы Кира повезла нас в Назарет, где в галерее храма Благовещения со всего мира собраны изображения Девы Марии (подарки католических общин). Перед тем как войти в галерею, Кира подвела нас к скульптурной композиции: архангел Гавриил сообщает Марии о её избранничестве. Будущая Матерь Божья изображена там девочкой-подростком, испуганной, словно громом поражённой Благой Вестью. Евангелическая история приобретала житейскую достоверность. Размеренный звук капель, падающих в источник, из которого Мария когда-то набирала воду, оглушительно резонировал под каменными сводами греческой православной церкви Святого Гавриила. Этот звук на свой лад оживлял легенду о Деве Марии.
Прохлада, исходящая от мощных церковных стен, и обжигающая жара улиц сопровождали нас во всех поездках. На горе Блаженств у озера Киннерет, где Сын Божий читал Нагорную проповедь, кто-то из компании принёс сорванный в роще грейпфрут: «Ешьте». Взяв плод в руки, я даже надкусить его не посмела. Здесь вообще хотелось молиться Земле точно так же, как Небу. Я ехала сюда с физической потребностью припасть к сухому теплу этой Земли. Однажды отстала от всех. Распростёрлась. Но друзья спохватились, вернулись. Не дали насытиться таинством.
Меня волновала каждая буква названия города Иерусалим!
Три дня мы прожили в его пригороде, в доме замечательной писательницы и очаровательной женщины Светланы Шенбрунн. За разговорами засиживались до глубокой ночи. Всех вместе нас пригласили к себе живущие в Старом Иерусалиме друзья Киры и Светланы. Современные платья и обувь не согласовывались здесь ни с проёмами дверей, ни с вытянутыми в высоту окнами. Современная чашка с чаем утрачивала смысл, была нелепа. Тут требовалась другая посуда. Странные узкие комнаты позволяли себя разглядывать, но в своё историческое время не допускали. Оно открывалось далеко не всем.
Раскопки в Старом городе обнажили мостовые римской поры, по которым раскатывали колесницы властолюбцев, чеканили шаг воины, шумели толпы простолюдинов. Когда мы к вечеру набрели на разрушенную, без крыши синагогу, светила луна. В полной отлучённости от жизни на ободе каменного полукружья фонтана сидела женщина. В таком же молчании, присев на корточки, возле неё забавлялся игрой с камушками ребёнок лет пяти. Обострившиеся в Израиле слух и чутьё заставили нас молча обойти это неправдоподобное видение.
Покидая Старый город, мы неожиданно вышли к Стене Плача. Ничуть не стесняясь наивности веры (оставь в узкой щели стены записку с просьбой о спасении твоих близких – и мольба будет услышана), у Стены рядами стояли углублённые в молитву люди.
Когда в храме Гроба Господня, невзирая на «нельзя», пожилой турист улёгся на камень Помазания, где лежал снятый с креста Иисус, он был – понят. Здесь с такой силой овеществлялись неповседневные человеческие чувства, что человек мигом дозревал до меры самого себя. Правда Гефсиманского сада, где ученики Сына Божьего уснули, а сам Он осознал, как беспредельно, как безысходно одинок, понял, что будет предан (и был предан), – убеждала в земном существовании Богочеловека, становилась для меня бесспорной.
Мы, разумеется, от начала до конца прошли путь, по которому безжалостная толпа сопровождала Иисуса, несущего свой крест на Голгофу. В муках Христа божественное перекрывалось человеческим. Оборачивалось всё не туристским впечатлением, а оглушительным чувством стыда за людское несовершенство.
Мы с Кирой купались в Средиземном и Мёртвом морях, в озере Киннерет. А перед отъездом окунулись в горячие источники на границе с Иорданией. Граница представляла собой высокий, крутой склон горы, густо опутанный клубками проволоки. Под горой из-под земли бил горячий источник. Целебная вода заряжала такой недюжинной силой, что, забыв про свой возраст, я скинула туфли и впервые в жизни встала на батут. Соревнуясь с Кирой, мы взлетали: кто отчаянней и выше? В компании, с которой мы направлялись тогда от источника к крокодильему питомнику, оказались эмигранты из Молдавии, знавшие меня по кишинёвскому театру. Прыжки на батуте были награждены аплодисментами.
Мне было интересно увидеть кибуц (род коммуны). Тот, в который нас привезли славные люди Аврош и Римма, имел свою обойную фабрику, коровник, птицеферму, магазины, гигантскую кухню, столовую, где на всех жителей готовили завтраки, обеды и ужины. Свой детский сад, школа, дом престарелых. Показывал нам всё председатель кибуца – отец семерых сыновей (восьмой был приёмный).
– Окупает себя коммуна? – спросила я.
Председатель честно ответил:
– Нет.
– Как же вы справляетесь?
– Правительство дотирует.
На территории кибуца стояло несколько вагончиков-общежитий для молодых людей из других стран. Они приезжали сюда изучать незнакомый социальный опыт.
Все мои друзья по Северу, по Петербургу в Израиле жили более чем скромно. Дороговизна транспорта лимитировала поездки в другие города. И времени было в обрез. Кое-кто из друзей приезжал в дом Киры и Юрия Абрамовича. Кого-то навестили мы с Кирой. Побывали в старинном городе Акко в семье школьного друга, Давида. Самого Давида давно уже не было в живых. Его прелестная жена Лиза подвела меня к окну комнаты, откуда был виден берег Средиземного моря: «Когда тоскую по Питеру, стою на этом месте, смотрю в даль далёкую». Я обрадовалась признанию её дочери: «Вы себе не представляете, как интересно с мамой. Я раньше не догадывалась, что она так много знает, так может всё понять и объяснить». С бывшим моим одноклассником Борей Магаршаком, приехавшим из Штатов, мы встретились в Израиле случайно. И тоже наговорились всласть, на всю жизнь.
Работали эмигранты в большинстве своём не по специальности. Кто-то жил в одном городе, а на работу ездил в неблизкий другой. Но творческий вклад, результаты труда приехавших ощутимо меняли страну. Ортодоксальный иудаизм не жаловал полуверующих. Неверующих эмигрантов из СССР отвергал вообще. Мир между ними даже не намечался. При этом удивляла готовность, с какой юноши и девушки шли на службу в израильскую армию. Удивляло отношение властей и граждан к своим военнослужащим. Политическая и военная ситуация никогда не бывала спокойной и мирной. Драматизм ощущался во всём, но общее настроение сводилось к одному: «Всё равно жизнь прекрасна».
По русскому радио «Рэ́ка» шли содержательные, умные передачи. Иногда не хотелось уходить из дома, не дослушав выступлений специалистов и комментаторов. Я тогда ещё не знала, что передачу «Прогулки фраеров» с умными, высокого вкуса поэтическими композициями здесь будут вести талантливые Люда и Игорь Мушкатины.
«Разве в Израиле как-то проявлял себя быт?» – пыталась я вспомнить позже, вернувшись домой. Да, разумеется. Поздним вечером мы однажды попали на рынок в Хайфе. Невероятное количество и разнообразие свежей рыбы. Названий не счесть. По желанию покупателей её тут же чистили и разделывали. Невиданное изобилие овощей и фруктов…
И вот ещё особый бытовой экспонат: старое, с порванными пружинами кресло. Дети Киры только-только приобрели в кредит небольшой одноэтажный дом с участком в долине под Афулой. Кресло они притащили с помойки и поставили на границе с соседним участком, шагах в шестидесяти от дома.
Был поздний вечер. Канун отъезда. Все сидели за ужином. Меня притягивала дверь, выходившая прямо в долину. Почти впотьмах я выбралась наружу, нашла кресло и опустилась в него. Голая, никем ещё не обработанная земля долины. На холмах электрическими огнями перемигивались города Назарет и Афула. Только гора Фавор с часовней на её вершине оставалась погружённой во тьму, хотя я была уверена, что кто-то там в отшельничестве непременно зажигает свечу в часовне. Небо тяжелили низкие, внушительные звёзды. Ошеломляющая живость инобытия. Я ощутила себя на оси Земли, в самой сердцевине Вселенной. Неизмеримость пространства вбирала в себя и укачивала.
Я догадывалась, что Кира не позволяет звать меня из долины в дом: «Не надо. Не трогайте её. Ей сейчас хорошо». Загадка этого «хорошо» была заземлена в прочности наших отношений, в моей уверенности в ней как в человеке, который никогда, ни в чём не подведёт. Не склонная к велеречивости, Кира бралась за неодолимо трудные дела и успокаивалась только тогда, когда их завершала. Она добилась посмертной публикации воспоминаний Хеллы в изданной С. С. Виленским книге «Доднесь тяготеет». В этот же сборник по её инициативе были включены воспоминания Хавы Волович, Миры Гальперн и глава из моего «Сапожка». Ещё не так давно прекрасное лицо Киры можно было видеть на кадрах наших кинолент в скорбном потоке тех, кто провожал в последний путь А. Д. Сахарова. Программист по профессии, друг в тысячах проявлений, участница гражданских акций в Союзе, теперь она воспитывала внуков и растила цветы и деревья на голой земле Израиля. Всё это она, Кира, внёсшая в мою жизнь последних лет заботу, теплоту и опеку. Как рассказывают недавно побывавшие у неё знакомые, деревья, посаженные в 1994 году, сравнялись теперь с антенной на крыше дома. На них поспевают лимоны, апельсины, гранаты.