Будьте добры, напишите мне после прочтения вступительной заметки, остались ли у Вас какие-то сомнения относительно авторства «Грозового перевала», «Уайлдфелл-холла» и др.? Ваше недоверие ко мне несправедливо: Вы представляете мой характер совершенно превратно, но подобные неверные представления совершенно естественны, когда об авторе судят по его произведениям. Однако ради справедливости я должна отвергнуть также и лестную для меня сторону портрета. Я вовсе не «юная Пентесилея mediis in millibus»312, а простая дочь деревенского пастора.
Еще раз благодарю Вас от всего сердца.
Глава 9
Вскоре после выхода второго издания романа сестры Шарлотта отправилась в гости к мисс Мартино.
Могу наконец написать тебе, дорогая Э., поскольку я далеко от дома и благодаря перемене места не чувствую больше – временно, по крайней мере, – той гнетущей душевной тяжести, которая, признаюсь, почти три месяца не давала мне поднять голову. Никогда не забуду эту осень! И дни, и ночи были ужасны. Впрочем, ты все понимаешь, и нет нужды развивать эту тему. Мое отвращение к одиночеству достигло предела, воспоминания о сестрах стали невыносимыми. Теперь мне лучше. Я приехала на неделю погостить к мисс Мартино. Ее дом очень мил, как внутри, так и снаружи, вполне благоустроен, все здесь превосходно по части чистоты и удобства. Гости наслаждаются полнейшей свободой: все, чем пользуется хозяйка, доступно и ее друзьям. Я встаю когда захочу, завтракаю одна (мисс Мартино поднимается в пять утра, принимает холодную ванну, затем гуляет при свете звезд и после завтрака садится в семь часов за работу). Утро я провожу в гостиной, а она – в своем кабинете. В два часа мы встречаемся, шьем, разговариваем и прогуливаемся вместе до пяти – это час ее обеда. Затем проводим вместе вечер; в это время она беседует легко и охотно, с полнейшей откровенностью. Я отправляюсь в свою комнату после десяти, а она еще пишет письма до двенадцати. Мисс Мартино кажется неутомимой как телом, так и духом; она способна трудиться бесконечно. Это великая и добрая женщина. Разумеется, у нее есть свои особенности, но среди них нет ничего такого, что могло бы меня рассердить. Она одновременно и тверда и мягкосердечна, и резка и нежна, и свободолюбива и деспотична. При этом она, по-моему, совершенно не догадывается о своем абсолютизме. Когда я говорю ей об этом, она горячо отвергает мои обвинения; мне остается только посмеяться. Она почти царит в Эмблсайде. Многие здешние дворяне ее недолюбливают, но зато простой народ относится к ней с большим уважением. <…> Вероятно, мне захочется побыть у тебя несколько дней, прежде чем ехать домой. Если ты не возражаешь, я приеду (если Богу будет угодно) в понедельник и останусь до четверга. <…> Мне действительно очень нравится здесь. Я познакомилась со множеством людей, и все они были необыкновенно добры ко мне; не последние из них – это семейство доктора Арнольда. Мисс Мартино я восхищаюсь безмерно.
Мисс Бронте посетила подругу, как и обещала в письме, но провела у нее только пару дней. Затем она вернулась домой, где ее поджидала всегдашняя неприятность – тягостная головная боль.
Эту боль было тем более тяжело терпеть, что приходилось активно заниматься домашними делами: одна служанка лежала больная в постели, а другой, Тэбби, уже перевалило за восемьдесят. Поездка в Эмблсайд сильно поддержала мисс Бронте, оставила у нее множество приятных воспоминаний, способствовала возникновению новых интересов, о которых она могла поразмыслить в одиночестве. В ее письмах встречается много мыслей о личности и доброте мисс Мартино.
Она, без сомнения, обладает выдающимися дарованиями, как умственными, так и физическими; и хотя я во многом не разделяю ее взгляды и считаю большинство ее суждений ошибочными, все-таки я не могу не относиться к ней с самым искренним уважением. Ее способность сочетать высочайшую умственную культуру с отказом выполнять приписываемые женщинам обязанности наполняет меня восхищением, а ее ласковая доброта вызывает искреннюю благодарность.
Мне кажется, что добрые и благородные свойства ее характера значительно перевешивают недостатки. Я привыкла судить о личности независимо от репутации человека, о практических делах – независимо от теорий и о природной сущности – независимо от усвоенных мнений. Личность, дела и характер Гарриет Мартино вызывают у меня живейшую симпатию и уважение.
Ты спрашиваешь, сумела ли мисс Мартино сделать меня сторонницей месмеризма?313 Вряд ли. Однако я слышала о чудесах его воздействия и не имею оснований совсем не доверять тому, что мне рассказывали. Я даже провела собственный эксперимент, и, хотя его результаты оказались не совсем ясны, можно предположить, что со временем я должна стать превосходным объектом. Вопрос о месмеризме без оговорок обсуждается в книге мисс Мартино; книга скоро выйдет в свет, и у меня есть нехорошее предчувствие по поводу манеры обсуждения других тем, имеющих меньшие основания для размышления.
Твое последнее письмо выражает столь искреннее и безусловное восхищение доктором Арнольдом, что тебе, наверное, будет небезынтересно узнать: во время моего последнего посещения мисс Мартино я еще раз посетила Фокс-Хау и его обитателей и целый день наслаждалась общением с вдовой и детьми одного из лучших и величайших людей нашего времени, обладавшего самыми почтенными и располагающими к себе качествами. Что касается моей доброй хозяйки, то я не могу найти достаточно высоких слов, когда говорю о ней. Хотя я не разделяю все ее взгляды – философские, политические и религиозные – и не принимаю ее теории, но тем не менее нахожу в ней самой благородство, величие, надежность, доброжелательность, настойчивость в достижении целей – все, что заслуживает самого искреннего уважения и любви. О ней надо судить не столько по ее сочинениям, сколько по ее поступкам и жизни – ничто не может быть лучше и благороднее. Она представляется мне добрым гением Эмблсайда, хотя не требует никаких почестей за свою неустанную филантропическую работу. Порядки в ее доме устроены самым восхитительным образом: она все делает хорошо, будь то написание исторических книг или обычные дамские занятия. Тут никто не позволит себе ни малейшего пренебрежения обязанностями, хотя она не слишком строга и не слишком придирчива: и слуги, и бедные соседи любят и уважают ее.
Однако было бы ошибкой петь ей одни дифирамбы из-за того, что на меня произвели глубокое впечатление ее умственные способности и моральные качества. Заблуждения также ей свойственны, хотя мне они кажутся очень незначительными по сравнению с ее достоинствами.
Твой рассказ о мистере А.314 полностью совпадает с тем, что я слышала от мисс М. Она также говорила, что безмятежность и мягкость (а не оригинальность и сила) – это главные его внешние черты. В ее описании он предстает как нечто среднее между древнегреческим мудрецом и современным ученым-европейцем. Возможно, я заблуждаюсь, но мне показалось, что под внешностью мраморной статуи скрываются застывшие вены и холодное, медленно бьющееся сердце. При этом он материалист, то есть невозмутимо отрицает всякую надежду на бессмертие и спокойно отвращается от Небес и жизни будущего века. Вот почему в моем отношении к нему присутствует некий налет раздражения.
Все, что ты пишешь о мистере Теккерее, необычайно выразительно и метко. Он вызывает во мне и сожаление, и гнев. Зачем он ведет такую изнурительную жизнь? Для чего его насмешливый язык так упрямо отрицает его же лучшие чувства?
В течение некоторого времени, когда Шарлотта неплохо чувствовала себя физически и была в хорошем настроении, она занималась сочинением романа «Городок». Но зачастую она оказывалась неспособной писать, что заставляло ее и огорчаться, и гневаться на себя. В феврале она писала мистеру Смиту:
Вы пишете о поездке в Лондон, но слова Ваши неопределенны и, к моему счастью, не вынуждают меня прислушиваться к ним и отвечать на них. Лондон и лето пока что отстоят от сегодняшнего дня на много месяцев: наши пустоши белы от снега, и малиновки каждое утро прилетают на окно за крошками. Нельзя строить планы о том, что может произойти через три или четыре месяца. Кроме того, я не заслуживаю поездки в Лондон: я меньше кого бы то ни было заработала право на удовольствия. Втайне я думаю, что заслуживаю прямо противоположного: меня следует заключить в тюрьму и держать на хлебе и воде в одиночном заточении без права даже на письма с Корнхилл – до тех пор, пока я не напишу книгу. Если продержать меня так в течение года, то кое-что получится: либо я выйду из камеры в конце этого срока с рукописью трехтомного романа в руках, либо приду к такому состоянию сознания, которое исключит для меня навсегда занятия литературой.
В это время она была весьма встревожена публикацией «Писем» мисс Мартино: они тяжелым камнем легли ей на сердце, полное глубокой и искренней веры в будущую жизнь, как место встречи с теми, кого мы «любили, а затем потеряли на время».
11 февраля 1851 года
Мой дорогой сэр,
Вы уже прочли новый труд мисс Мартино и мистера Аткинсона – «Письма о природе и развитии человека»?315 Если нет – полагаю, книга того стоит.
Я не буду много говорить о впечатлении, какое она произвела на меня. Это первое выражение открытого атеизма и материализма, с которым мне пришлось познакомиться в жизни; первая недвусмысленная декларация неверия в бытие Божие и будущую жизнь, с которой я столкнулась. Чтобы судить о подобной декларации, нужно избавиться от инстинктивного ужаса, вызываемого ею, и постараться, собравшись с духом, отнестись к ней беспристрастно. Мне это сделать нелегко. Самое странное – это то, что нас призывают возрадоваться открывшейся безнадежности, воспринять эту утрату как великое обретение, приветствовать невыразимую покинутость как состояние радостной свободы. Кто смог бы так поступить, если бы сказанное было правдой? Кто стал бы так поступать, если бы мог?